Вся Урсула Ле Гуин в одном томе - Урсула К. Ле Гуин

мама вошла в квартиру буквально через несколько минут после меня. Она посмотрела на меня и сказала: «Ты выходил». И я тут же признался: «Да, мама, я летал». И она заплакала.

Мне было жаль ее, но что я мог сказать ей в утешение?

Она не спросила даже, собираюсь ли я продолжать летать. Она уже все и так знала. Я, например, совершенно не понимаю людей, которые имеют крылья и не пользуются ими. Наверное, их больше интересует карьера, или они в кого-нибудь были влюблены еще до того, как… Но, по моему… нет, я не знаю. Я просто не могу этого понять. ХОТЕТЬ оставаться внизу? ПРЕДПОЧЕСТЬ не летать, когда можешь это делать? Люди, лишенные крыльев, летать не могут, и это не их вина, они родились земными. Но если у тебя есть крылья…

Можно, конечно, бояться, что в полете крылья откажут. Такого не произойдет, если не летать. Как может что-то отказать, если оно не работает?

Я думаю, для некоторых самое главное — собственная безопасность. У них есть семья, какие-то обязательства, работа, что-то там еще. Не знаю. Вам лучше поговорить с кем-нибудь из этих, не летающих. А я — флаер.

* * *

Я спросила Ардиадиа, как он зарабатывает себе на жизнь. Подобно многим флаерам, он неполный рабочий день трудится на почте. Главным образом, разносит правительственную корреспонденцию и срочные депеши на большие расстояния, даже в иные государства. Очевидно, его считают одаренным и надежным работником. Он сказал мне, что при отправке особенно важных депеш посылают сразу двух флаеров — на тот случай, если у одного вдруг откажут крылья.

Ему было тридцать два года. Я спросила, женат ли он, и он сказал, что флаеры никогда не женятся; они считают брак, как он выразился, «делом недостойным». «Так, любовные интрижки «на крыле», — усмехнулся он. А что, спросила я, интрижки тоже с флаерами, и он ответил: «Конечно!» Видимо, его неприятно поразила сама мысль о том, чтобы заниматься любовью с кем-то бескрылым. Держался он хорошо, разговаривал очень вежливо и любезно, однако не мог скрыть того, что чувствует себя иным, чуждым окружающим его бескрылым людям, а порой и просто подчеркивал, что не имеет с такими людьми ничего общего. Да и как он мог заставить себя не смотреть на нас сверху вниз?

Я слегка нажала на него, желая узнать побольше о его чувстве превосходства над другими, и он попытался объяснить: «Когда я сказал, что чувствовал, будто я — это мои крылья, то так оно и было на самом деле. Понимаете, способность летать делает все остальные вещи неинтересными. То, что делают люди на земле, кажется таким тривиальным. А полет совершенен. Он самодостаточен. Не знаю, можете ли вы это понять… Все твое тело, все твое «я» — там, в вышине, в бескрайнем небесном просторе. И в ясный солнечный день, когда ты отчетливо видишь все, что лежит далеко внизу, и в бурю, в сильном потоке ветра, где-нибудь далеко над морем. Вот где я люблю летать больше всего — над морем, в штормовую погоду! Когда рыбачьи суденышки спешат к берегу, и все вокруг принадлежит тебе — и небо, полное дождя, и молнии, и тучи, несущиеся у тебя под крылом. Однажды, взлетев с мыса Эммер, я танцевал с водяными смерчами… Полет захватывает тебя, и ты отдаешься ему всецело. А потому, уж если ты спустился на землю, то спустился туда целиком. Ну, а в полете над морем, даже если ты спустишься вниз, то кто об этом узнает, кому до этого есть дело? Я не хочу быть похороненным на земле. В земле». Мысль об этом заставила его слегка вздрогнуть. Во всяком случае, я успела заметить, как задрожали длинные черно-бронзовые маховые перья у него на крыльях.

Я спросила его, не кончаются ли порой интрижки «на крыле» рождением детей, и он с полным равнодушием ответил, что, разумеется, это случается. Но я не отставала, и он сообщил, что ребенок — огромное неудобство для летающей матери, и она, едва отняв младенца от груди, обычно оставляет его «на земле», как он выразился, у родственников. Бывает, конечно, что крылатая мать настолько привязывается к своему малышу, что и сама остается на земле, чтобы о нем заботиться. Об этом он сказал с легким презрением.

Дети флаеров становятся крылатыми не чаще, чем все остальные. Этот феномен не имеет генетических корней, но представляет собой некую патологию развития, которой могут быть подвержены все жители Гая, но которая, похоже, встречается не чаще, чем в одном случае на тысячу.

Я думаю, Ардиадиа не согласился бы с термином «патология развития».

Мне удалось также побеседовать с нелетающим крылатым гайром, который позволил мне записать наш разговор на диктофон, но попросил не называть его имени. Он член весьма респектабельной юридической фирмы из небольшого города в Центральном Гае.

Он сказал: «Я никогда не летал. Мне было двадцать, когда я заболел. Я уж думал, что опасность миновала, и это оказалось страшным ударом. Мои родители уже потратили немало денег на мое обучение в колледже, шли на всякие жертвы, и я учился хорошо. Мне нравилось учиться, и голова у меня была неплохая. Но потерять год — уже одно это меня страшно расстроило. Я не намерен был позволить этой истории с крыльями сожрать всю мою жизнь целиком. Для меня крылья — просто ненужные наросты на спине. Новообразования, мешающие ходить, танцевать, сидеть как следует на нормальном стуле, носить приличную одежду. И я не желал, чтобы подобная дрянь исковеркала мне жизнь, помешав моему образованию и возможной карьере. Флаеры — глупцы, у них все мозги уходят в перья! Я не собирался менять свой ум и способности на умение летать над крышами. Меня куда больше интересовало то, что происходит ПОД крышами. А всякие показушные штучки мне ни к чему. Я люблю нормальных людей. И хотел нормальной жизни. Хотел жениться, иметь детей. Мой отец был очень добрым человеком — он умер, когда мне и шестнадцати не исполнилось, — и я всегда думал: если и я смогу быть таким же добрым к своим детям, то это станет чем-то вроде благодарности ему, уважению к его памяти… Мне повезло: я встретил прекрасную женщину, которая не пожелала показать, что мое уродство испугало ее. Мало того, она не позволяла мне называть это «уродством». Она и сейчас настаивает, что именно благодаря этому, — он небрежным кивком указал на свои крылья, — она и обратила на меня внимание.