Гойда - Джек Гельб

давали несколько свечей, что стояли на столе. Огонь дрожал над строками писем и приказов, что покоились в мягком полумраке.

Басман-отец прошёлся твёрдой поступью своей ко столу. С тяжёлым вздохом опричник опустил взгляд на желтоватые листы. Ни ослабшие от возраста очи Алексея, ни тусклый свет не помешали Басману разобрать написанное. Он поддел указ и, поглядев искоса на царя да получив негласное дозволение, взял в руки бумагу. В том указе владыка дал знать волю свою о Фёдоре Алексеиче.

Старый воевода с тяжёлым сердцем вновь прошёлся глазами по тёмно-серым строкам, в коих царь велит молодому Басманову оставаться в столице. Алексей поднял взор на владыку. Иоанн едва заметно пожал плечами. Будто бы скучающий его взор, пустой и бесцельный, скользнул по мраку опочивальни. Басманов глубоко вздохнул, сложил указ пополам и поднёс к пламени свечи. Огонь вспыхнул, объяв сухую бумагу, и язык света и жара взмыл ввысь. Алексей дал пару мгновений заняться пламени, после чего бросил догорающую бумагу на серебряный поднос.

– Коли ты, Алёш, али я, – произнёс Иоанн, не отводя взору от окна, – да хоть бы сам Федя знали б, как всё устроить… кто ж знает? Быть может, были б все мы много счастливее.

* * *

Фёдор отдал поводья конюху, и доложили боярину, что просил его Алексей Данилыч. Сглотнув, Фёдор сам себе не отдал отчёта, как многое в нём заволновалось. Он спешно взбежал по лестнице и, кратко постучав, явился к отцу.

– Что же, отче, не томи! – не переведя и духу, вопрошал Фёдор.

Алексей подозвал сына жестом, протягивая ему чашу.

– Потолковал я с ним, – молвил Басман, – и переменил царь-батюшка волю свою.

Фёдор бросил чашу наземь, даже не глядя, и крепко обнял отца. Алексей оступился от неожиданности да ответил на пылкое объятие сына.

– Да полно, полно, – молвил Басман-отец, хлопнув сына пару раз по плечу.

* * *

Суровая зима вдарила лютыми морозами нынче раньше положенного. К концу ноября снегу намело, что отродясь столько не видать было. Реки да озёра стали крепким льдом. Мягкая заря ласково коснулась ратного лагеря, разбитого накануне, после переправы.

Иоанн едва ли мог сомкнуть глаза. Тревожные видения терзали его всю ночь, топя в болотистых вязких водах, покуда вокруг бесновались чудовища на все лады. Оттого царь пребывал в скверном расположении духа.

– Гони прочь эти дурные видения, – молвил Фёдор.

Царь с глубоким вздохом прикрыл веки, позволяя молодому Басманову помогать со снаряжением. Иоанн вслепую ухватился за руку слуги и, сглотнув, сжал кисть Фёдора едва ли не до боли.

– Нету моему сердца покоя, – в бессильном отчаянии признался Иоанн.

Фёдор глубоко вздохнул, кладя вторую руку поверх кисти владыки.

– Всё же доложили, что поспеваем нынче мы отрезать латин от прочих сил ихних, – произнёс Фёдор, но царь лишь мотнул головою.

– Грядёт нынче скверна, – молвил Иоанн, невольно поморщившись от поганых сновидений, которые будто бы стояли рядом.

– Я подле тебя, мой царь, – твёрдо произнёс Басманов, и пылкая клятва та проняла тревожное, измученное сердце Иоанна.

Когда царь и опричник вышли из шатра, их тотчас же застал гонец. Тяжёлое его дыхание поднимало клубы пара.

– Явился князь Старицкий, добрый государь! – доложил гонец.

– Зови же, – махнул рукой царь.

– Вы ждали брата? – вполголоса вопрошал Фёдор, покуда опричник с владыкою воротились в шатёр.

Иоанн провёл по лицу и, поглаживая бороду, замотал головой.

* * *

Лето в Великом Новгороде выдалось дождливым. Князь Бельский дочитал письмо, написанное блёклыми чернилами. Поглядев напоследок на послание, Иван кинул бумагу в огонь.

– Почему нет? – вопрошал Микита. – Тебе не боязно, что сын твой али дочь явятся на свет божий на этой проклятой земле?

– Проклята не земля, – ответил Бельский, – хоть её и залили праведной кровью. И тем паче едва ли моя супруга, да притом непраздная, перенесёт дорогу.

– И всё же поразмысли над этим, – молвил Зуев, откинувшись назад.

Дождь продолжал биться об окна, занимая вставшую тишину.

– Царь со своими опричниками явился в Новгород неспроста, – молвил Иван Бельский.

– И по чью же они душу? – вопрошал Микита.

Бельский пожал плечами.

– Да одно ясно – это не к добру, – ответил князь.

* * *

Задули холодные ветра. Это лето было коротким. Софийский собор нынче был погружён в скорбь, отпевая княжну и её младенца. Так Бог послал, что дитя, явившись на свет, не издало ни плача, ни единого вздоха. Хладное тело его покоилось в маленьком гробу подле матери. Женщина не многим пережила своё дитя и, потеряв много крови, скончалась на руках своего супруга, князя Бельского.

Вдовец стоял подле гроба жены, взирая на два безжизненных тела. Микита Зуев был здесь же, со многими прочими земскими князьями, что были дружны с Бельскими.

– Они теперь в лучшем мире, нежели мы, – с тяжёлым вздохом молвил Иван, прощаясь со супругою.

Погода стала и впрямь под стать погребальной процессии. К вечеру холодное дыхание ветров завывало вовсю, колыша могучие деревья. Князь подал милостыню жалкому убогому нищему. Тело бедняка, обезображенное какой-то неведомой болезнью, едва ли походило на человеческое. Нищий перекрестился трижды.

– Буду молить святого Андрея Стратилата за спасение души твоей светлой, добрый ты, милостивый боярин! – скрипучим голосом молвил нищий.

* * *

Вдали от сёл и деревень, а уж Новгорода Великого и подавно, стоит одинокая церквушка. Скромная святая обитель утопала во мраке беззвёздной ночи. В этот ночной час, час молчаливый и забвенный, князь Бельский явился к воротам. Осенив себя крестным знамением, переступил порог. Слабый свет свечей мерно дрожал пред образом святого Андрея Стратилата, в честь коего и была освящена эта церковь. Князь достал кошель из-за пояса и отдал посильное пожертвование. Лишь один прихожанин также был нынче на ночной службе. Князь не глядел в его сторону.

– Говори уж, – молвил Иван вполголоса, разглядывая почерневшую от времени и копоти икону. – И, верно, за нами обоими следят. Тем паче выкладывай.

* * *

Косые холодные дожди нещадно колотились о крыши и окна княжеского терема. Владимир Старицкий сидел в свете свечи и, не торопясь, вскрывал письмо за письмом, по мере того как бумага хоть мало-мальски просыхала. В светлой палате сидела и супруга Владимира, Евдокия, и занималась вышиванием.

Очередное письмо смутило князя, покуда он и не распечатал послание. Владимир глубоко вздохнул, поглядывая на размытое имя. Серые чернила подплыли разводами, но Старицкий хмуро прочитал тревожное его сердцу имя. Князь постучал пальцами по столу, не решаясь внять посланию. Тревоги супруга не ушли от внимания Евдокии. Она отложила рукоделие, глядя поверх пяльцев на мужа.

– Что смутило тебя? – спросила она и, взглянув на письмо, добавила: –