"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ) - Шульман Нелли

Петя ласково погладил сонных младенцев по головам. «Еще этим потом женихов находить.

Вот так — не было, не было у меня детей, а теперь сразу пятеро, и дай Бог, еще появятся».

— Петька, — вдруг сказала Марфа, очень тихо: «Думаешь, обойдется все?»

Синие глаза мужа посмотрели на нее с любовью: «Посмотрим, Марфа. Но, кажется мне, то, что у нас с тобой случилось — дак такое один раз в жизни бывает. Давай, они вон, смотри, спят уже, ты тоже отдохни. Дай я бумаги сложу, а то у тебя не постель, — он усмехнулся, — а кабинет».

Воронцов положил девочек в колыбель, и увидел, как они прижимаются друг к другу. Он обернулся и увидел, что жена уже дремлет. Ее бронзовые косы разметались по белым кружевам постели, домашнее платье так и осталось расстегнутым.

Петя лег рядом с ней, пристроив ее голову к себе на плечо и вдруг понял, как сам вымотался за последние несколько месяцев, — каждый день, рискуя жизнью, каждый день проходя ровно по острию клинка, — где один неверный шаг, и ждет тебя даже не плаха, а просто — пуля из мушкета в предутренней темноте и безымянная могила где-то у обочины грязной деревенской дороги.

Он обнял Марфу, вдыхая ее запах — молоко и цветы, и, слыша ровное сопение дочерей, и сам заснул.

В своей комнате Тео бросилась на кровать и опять расплакалась — она уже почти решила постучаться в дверь его кабинета, и все сказать. Но его не было дома, он был в Лондоне, а ждать она не могла. Девочка решительно вытерла лицо и потянула к себе перо.

— Опять мы с тобой тут ночуем, как в тот раз, — Степан устало разлил по бокалам вино. «Знал ли я тогда…»

— Ты мне, когда написал про Машу, я ведь уже в Париже был, по дороге сюда, — Петя выпил.

«Ну что я тебе могу сказать, брат — помнишь, ты мне еще во время оно сказал, у этого же камина: «Коли любишь женщину, дак и дети ее — твои дети».

— Что он за человек был? — вдруг спросил Степан.

— Он был мой друг, — тихо ответил Петя. «Очень хороший, и очень одинокий. Умный. Смелый.

Честный. Ну что ты себе сердце- то рвешь, Степа? Ни его нет более, ни ее — а Полли нам поднимать, иначе, что ж мы за люди-то?».

— Да это понятно, — брат выпил еще и, встав, закрыл ставню. «Ветер, какой на дворе», — сказал он тихо, прислушиваясь. «Восточный. Не завидую я тем, кто в море сейчас». Степан повернулся, и Петя увидел, как изменилось его лицо.

— Понимаешь, — сказал Ворон, — я все время думаю — а если бы это был мой ребенок, что бы она выбрала?

— То же самое, — жестко сказал Петя, — и душу не мучай свою, Степа. Женщины — они другие.

Думаешь, Марфа бы согласилась выжить ценой того, что ее дитя умрет? Да никогда в жизни.

Хоть от меня дитя бы это было, хоть от кого другого. И не думай об этом даже.

Братья помолчали.

— Так ты весной на континент? — спросил Степан.

— Да, в апреле где-то. Сначала в Мадрид, — проследить, чтобы там не передумали насчет дона Хуана, потом — в Рим, а потом уже в Нижние Земли, — Петя сладко потянулся. «Ты мне долю за усадьбу не смей отдавать, кстати, не возьму».

— Петька, — запротестовал брат.

— Я, Степа, — легко улыбнулся Воронцов-младший, — с семьи денег не беру. Более того, я Марфе сказал, чтобы она вклад, который у Кардозо, ко мне в контору перевела. Дед ее разрешил — доверяет он мне. Хорошо, когда все под одной рукой, да и на управление деньги не расходуются.

— Хотел бы я Никиту Григорьевича повидать, — вдруг сказал Степан. «Не чаял я, что жив он останется».

— Да этих новгородцев ничто не сломит, на Марфу вон посмотри, — улыбнулся Петя. «А вы с Джоном, о чем договорились?».

— Процент мой тебе отдавать будут, по доверенности. Да, кстати, — Степан поднялся и отпер железный шкап, — я же Никите Григорьевичу денег должен был, вот, сейчас, и верну, раз все вклады, теперь, у тебя. Только сколько это получается? — он нахмурился.

— Он тебе в ефимках деньги давал? — спросил Петя. «И без процента же, наверное?

Сколько?».

— Две сотни, — ответил Степан.

— Двадцать пять лет назад, — Петя пошевелил губами. «Три сотни шиллингов, деньги сейчас не те, что были, опять же, ефимки из серебра более высокой пробы чеканились, не из монетного, на это еще поправку надо делать».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— И как тебе это удается, даже пера с бумагой не взял! — восхитился старший брат.

— Так герр Мартин покойный, благослови Господь душу его, — ответил Петя, — знаешь, как лихо в уме вычислял, куда там мне! Он в конце жизни уже и не видел почти ничего, а считал все еще отменно. Кстати, я с мальчиками занимался — с математикой хорошо у них, у обоих.

— Ну, в нашем деле математика тоже полезна, — Степан закрыл дверь шкапа. «Курс-то надо прокладывать».

— Степа, — брат поднял на него синие глаза, — а ежели кто из них не захочет капитаном быть?

— Это как это не захочет? — удивился брат. «А что же еще им делать?».

— Ну, разным можно заниматься, торговать можно… — осторожно начал Петя.

— Да будут у тебя сыновья, — успокоил его Степан, — вы с Марфой молодые еще, ей и тридцати не исполнилось. Не хочу я мальчишек разлучать, ты же знаешь, как они друг к другу привязаны, да и матери у них нет более.

Степан вдруг прервался и усмехнулся: «Черт, совсем старый стал, мне еще на южный берег заглянуть надо, там с долгами расплатиться перед тем, как в Плимут ехать».

— Что-то дорого, — критически сказал Петя, глядя на то, как старший брат отсчитывает золото.

— Я уж если гуляю, Петенька, так гуляю, — ответил тот. «Опять же, как ты мне сказал, деньги сейчас не те, что были. Девственницы пятнадцатилетние нынче недешевы, милый мой».

— Бросил бы ты это, Степан, — неохотно сказал брат.

— Ну вот как раз в Новом Свете и брошу, — Степан закрыл кошелек. «Я там и на берег- то сходить не буду, так, что придется до Лондона потерпеть. Ты остаешься?» — он стал одеваться.

— Да, мне завтра еще с Джоном сидеть, да и делами позаниматься надо, — Петя потянулся и обнял брата. «Езжай осторожнее, дороги обледенели все, лошадь не гони».

Степан внезапно, — он редко это делал, — прикоснулся губами ко лбу Пети. «Да уж, не умру я на суше, братик».

Он приехал в усадьбу поздно, когда уже все спали. Отперев дверь кабинета, он положил на стол счета по новому кораблю, что ему дали в Адмиралтействе, и, оглянувшись, заметил на полу что-то белое.

Степан присел на край кресла и развернул письмо. Оно заговорило с ним детским, высоким, задыхающимся голосом.

— Дорогой Стивен! — писала она. — Я знаю, что вы сейчас уезжаете в Новый Свет, и все время плачу. Потому что я не могу быть без вас, потому что я вас люблю.

Вы, наверное, думаете, что я маленькая девочка, и ничего не понимаю, но я вас люблю с того мгновения, как я вас увидела. Я всегда буду вас ждать, и даже если я больше никогда вас не увижу — тоже буду. И, как писал сэр Томас Уайетт:

В нем — средоточье горя моего, Страдание мое и торжество. Пускай меня погубит это имя, — Но нету в мире имени любимей.

Я всегда ваша, до конца дней, Тео.

Внизу была торопливая, едва разборчивая приписка: «Пожалуйста, сожгите это письмо!

Пожалуйста!!!»

Степан бережно свернул листок. Он помнил этот сонет — из той книги, что когда-то читала ему Маша. Тео немного изменила строки — Уайетт обращался к женщине. «К Анне Болейн, — отчего-то вспомнил Степан. — Ну ладно, с утра с ней поговорю», — Ворон улыбнулся, и, подняв свечу, прошел к детским.

Там было тихо. Из-за двери невестки донесся плач девочек и он, постучав, сказал: «Помочь тебе?».

— Да спасибо, они уже грудь взяли, — зевая, ответила Марфа. — Петя в Лондоне остался, по делам?

— Да, приедет на днях. Ну, спокойной ночи тогда, — сказал он.

— Спокойной ночи, Степа, — уже в полудреме пожелала ему Марфа.

После того, как он закончил заниматься с детьми Писанием, он попросил: «Тео, ты не уходи пока». Девочка зарделась и опустила взгляд.