Осень в Сокольниках - Эдуард Хруцкий

— Вы уж скажете, — махнул рукой Забродин.

— Знаете, мы привыкли стесняться добрых дел. Считаем, что это в порядке вещей, жизненное кредо приличного человека. Но я считаю, что вы совершили научный подвиг. Итак, ваш вклад, неоценимый причем. Потом кража, расследование и новое обретение работ Лимарева для искусства.

— Новейший Рокамболь или нечто из сочинений Брешко-Брешковского. Да не обижайтесь, Юрий Петрович, задумка ваша хороша и интересна. Хотите я позвоню в МУР? Они помогут вам.

— Не хотелось бы, — быстро ответил Долгушин, — во-первых, до конца расследования они не ознакомят меня с материалами, во-вторых, мне важны ваше видение, ваши ассоциации.

— Весьма признателен вам за оценку, но мое видение и мои ассоциации ограничены специальным документом о неразглашении доверенных мне сведений.

— Это меняет дело, но обещайте мне, Владимир Федорович, что как только «оковы тяжкие падут», я буду первым, кому вы нарисуете эту леденящую душу картину.

— Обещаю, мой дорогой, обещаю.

Долгушин шутливо поклонился по-боярски, в пол.

Он вел машину через переулки, окружавшие парк Сокольники, одному ему известным маршрутом. Здесь старые деревянные дома доживали свои последние дни, стиснутые со всех сторон новыми многоэтажными башнями. Здесь доживали свое время старые дачные Сокольники, бывшая зеленая окраина Москвы. Юрий Петрович ювелирно протиснул машину между кучей строительного мусора и стеной деревянного дома и выехал в тупичок, который привел его к зеленым воротам, ведущим во двор магазина. Магазин был деревянный, неказистый с виду. И двор его оказался тесноватым, заставленным тарой, еле-еле въехала туда «Волга». Юрий Петрович вылез, огляделся. Грузчик в грязном халате, с лицом неопределенного цвета подошел, почтительно поздоровался.

— У себя? — спросил Долгушин.

— На месте.

— Позови.

— Момент.

Буквально через минуту перед Долгушиным возник маленький круглый человечек, похожий на подростка, надевшего заграничные тряпки. Он был в ярко-красной рубашке с сине-белым полосатым галстуком, двуцветных ботинках на огромной платформе от силы тридцать седьмого размера. Массивный золотой перстень практически закрывал всю фалангу пухленького пальца. Человек смотрел на Долгушина с почтительным ожиданием, готовый броситься по первому его слову с бегучей поспешностью.

— Ну, — тихо сказал Долгушин.

— Все приготовил.

— Как я велел?

— Все так, Юрий Петрович, разложил по сверткам и пронумеровал.

Из подсобки вышла женщина в белоснежном халате, прижимающая к груди аккуратно упакованные свертки. Она была хороша. Натуральная блондинка с яркими сочными губами, удлиненными серо-зелеными глазами. Высокая грудь распирала халат, открывавший выше колен длинные стройные ноги.

— Все хорошеешь?

— Вам бы шутить, Юрий Петрович. Куда сложить-то?

— Положи на заднее сиденье.

Человек-мальчик ревниво проследил за взглядом Долгушина и буркнул.

— Сложила и иди. Нам поговорить надо.

Нина подошла к дверям, твердо зная, что Долгушин смотрит ей вслед. Есть такая категория женщин, которые все знают про себя и мужчин. В дверях она повернулась, улыбнулась, сверкнув золотой коронкой.

— До свидания, Юрий Петрович, заезжайте почаще.

Долгушин помахал рукой, насмешливо посмотрел на человека-мальчика.

— Что, Семен, ревнуешь?

Лицо Семена сразу стало потным.

— Не бойся, не заберу. Продукты Григорию Викторовичу отвезли?

— Отвезли, только он сам вчера заезжал.

— Ну? — Голос Долгушина стал твердо-звучным.

— Взял четыре бутылки коньяка и три бутылки венгерского сухого.

— Так, — задумчиво произнес Долгушин. — как выглядел? Похмельный?

— Глубоко. А что, не надо было давать?

— Всегда давай, пусть он лучше у тебя берет, чем в другом месте. Теперь о деле.

Семен воровато оглянулся и протянул Долгушину небольшой, но толстый сверток.

— Ты не в обиде, Семен? — с иронией спросил Долгушин.

— Да что вы, Юрий Петрович, как можно.

— Теперь так, к тебе от меня приедет человек из издательства, поможешь ему организовать продовольственные заказы.

— Трудно, Юрий Петрович.

— Так надо, Семен. И чтобы заказы были как надо, без ненужных банок.

— Крупу-то хоть можно?

— Смотри сам.

— Сколько заказов?

— Штук сто.

— А поменьше если?

— Семен, сколько лет ты меня знаешь?

— Давно.

— Вопросы есть?

— Нет вопросов.

Долгушин повернулся и открыл дверцу машины.

Он ехал в издательство и думал о Грише. Вот же неблагодарная сволочь. Он обязан ему, Долгушину, целовать ноги, а вместо этого опять запил. Интересно, сколько на этот раз продлится гулянка. Четыре бутылки коньяка Грише на три дня. Потом сухое на опохмелку, потом он неделю будет пить валокордин и стонать. Сволочь. Свинья неблагодарная. Придется его поучить. А у Долгушина такие возможности есть. Ох, есть возможности, но хотелось бы без этого, без грубой силы, без «солдат удачи».

У дверей издательства он постоял немного и, придав лицу выражение снисходительной озабоченности, вошел в вестибюль.

Поздоровавшись с вахтером за руку и бросив что-то дежурное о погоде, он поднялся на третий этаж. У дверей комнаты с табличкой «Колмыкова Л.И.» он остановился и, тихо постучав, вошел.

В небольшом кабинете было много цветов и керамики, на стенах висели милые яркие пейзажики, и от всего этого комната казалась веселой и доброй. И человек, сидящий в этой комнате, не мог быть иным, иначе не подобрал бы он с таким вкусом и изяществом акварели на стенках, не росли бы в его кабинете такие прекрасные цветы, которые, если верить старикам, любят добрых людей. Хозяйка была мила и прелестна, ее даже очки украшали, глаза за их стеклами становились больше и глубже.

— Юрий Петрович, — сказала она звучным голосом и протянула руку.

Долгушин бережно взял эту невесомую руку с изящным серебряным кольцом и поцеловал, склонив пробор почти до стола.

— Лариса Игоревна, — тяжело вздохнул он, — повинную голову меч не сечет. Так что спрячьте, спрячьте его в ножны.

— Не принесли, — вздохнула Лариса Игоревна.

— Последний срок до конца сентября.

— Вы пользуетесь моим к вам добрым расположением.

— Причина есть серьезная, весьма серьезная причина. И вы, Лариса Игоревна, меня бранить не будете.

— Ох, Юрий Петрович, Юрий Петрович, — Лариса Игоревна сняла очки, протерла их платком, — я что. План. Издательский план.

— Я нашел Плюшкина, — сказал Долгушин, усаживаясь на стул.

— Кого?

— Плюшкина. Федора Михайловича Плюшкина.

Нет. Не того, о котором написал Гоголь. Николай Васильевич просто дал своему герою эту фамилию. Мой же Плюшкин, забытый всеми собиратель старины, умерший в 1911 году.

Долгушин встал, зашагал по комнате.

— Представьте себе, Лариса Игоревна, Псков. Губернский скучный Псков. И в нем живет купеческий сын Федор Михайлович Плюшкин, собиравший уникальную коллекцию. Он был третьим в России и одиннадцатым в Европе по богатству коллекции. Две с половиной тысячи гравюр, восемь тысяч литографий, двести восемьдесят старинных рукописей, двести пятьдесят диковинных часов. Только русских монет, медалей и орденов у него было свыше ста тысяч. А фарфор, хрусталь, серебро, скульптура, редкая коллекция табакерок, кружева и вышивки, предметы археологии и этнографии. Единственное в своем роде собрание русской обуви.

Долгушин замолчал, глядя на Ларису Игоревну.

— Более миллиона наименований насчитывала его коллекция, вы разрешите? — Долгушин достал сигарету.

— Так где же все это? — с интересом слушала Лариса Игоревна.

— Представьте себе, в Эрмитаже, Русском музее, Государственном музее этнографии народов СССР, в библиотеке Академии наук и разных других хранилищах. Но никто не знает того, кто собрал все это и после своей смерти передал государству.

— Интересно, очень интересно, — оживилась Лариса Игоревна, — как же вы нашли все это?

— Пришлось, конечно, полазить в запасниках, покопаться в архивах. Но дело того стоит. Как вы считаете?

— Безусловно, и мой меч спрятан в ножны. Такую светлую голову карать невозможно.

— Ну и слава Богу, а то я, признаться, боялся. Кстати, я тут отъезжал кое-куда, так вот вам и моему очаровательному редактору Верочке маленькие сувениры.

Долгушин положил на стол два свертка.

— Здесь всякая милая чепуха, которую так любят дамы. Кстати, директор у себя?

— Да, — Лариса Игоревна взяла сверток в руки, не зная, открыть его сейчас или подождать ухода Долгушина.

— Какой у него внутренний телефон?

— Пять сорок четыре.

— Вы разрешите? — Долгушин набрал три цифры. — Борис Иванович! Долгушин беспокоит… Да… Да… Как здоровье? Так у всех заботы. Я тут слышал ваш разговор о продовольственных заказах и, представьте, встретил своего школьного друга, он теперь в торговле не последний человек… Что сделаешь, теперь их время. Раньше гордились знакомством с известным писателем или артистом, теперь с коммерсантом… Так я к чему… Вот вам телефончик, он разрешил в этом магазине получить сто заказов… Записывайте. 264-32-16. РЫБКИН Семен Моисеевич… Да, директор… Он ждет… Да полно, какая там благодарность… Свои люди… Кстати, как мой протеже? Договор готов… Не знаю, как благодарить вас. Вы не пожалеете, парень очень способный, а помогать молодым наш долг. Спасибо… До встречи.