Осень в Сокольниках - Эдуард Хруцкий

Много лет назад, после окончания института в начале пятидесятых годов, он получил Сталинскую премию третьей степени. Получил ее за участие в создании монографии «Памятники старины Советской Грузии». Во главе коллектива, создававшего монографию, стоял академик, чье имя гремело в те сложные годы. Он был допущен до самых высоких кругов, и, вполне естественно, весь творческий коллектив, даже вчерашний студент, получили знаки лауреатов.

В науку Юрий Петрович ничего не внес. Зато в молодежных издательствах и журналах появлялись статьи и книги. Книга «Рукоятка меча» принесла автору довольно шумную известность. Мнения разделились. О ней писали в газетах и даже упоминали в одной из телевизионных дискуссий. Юрий Петрович относился к этой шумихе с иронией. Как-то, сидя с друзьями в ресторане ВТО, он хлопнул себя по лацкану костюма, на котором висела лауреатская медаль, и, засмеявшись, сказал:

— Я слишком рано получил то, к чему надо стремиться всю жизнь, а остальное меня не волнует.

Итак, он проснулся без звонка. Утопая ногами в пушистом паласе, подошел к зеркалу. Долго стоял, всматриваясь в его прозрачную глубину. Для своих пятидесяти шести лет он выглядел совсем неплохо. Мускулистый торс, втянутый, как у спортсмена-профессионала, живот, тяжеловатые ноги человека, много лет занимающегося спортом. Лицо загорелое, седину почти нельзя увидеть в светлых волосах.

Сорок минут он занимался зарядкой. Ровно сорок.

Гантели, эспандер, нагрузка для рук. Потом надел легкий тренировочный костюм и спустился вниз. Бегал Юрий Петрович тридцать минут. Размеренно, легко. Маршрут давно известен, и люди, спешащие на работу, привыкли к бегуну, появляющемуся в любую погоду летом и зимой. Бегалось хорошо. Прохладный утренний воздух приятно холодил разгоряченное лицо. Юрий Петрович был не одинок. Еще несколько человек вышли сегодня утром на пробежку. Он знал их, и они знали его.

Как изменилось время. Когда-то на бегущего человека смотрели с иронией и изумлением. Но век НТР диктует свои неписаные законы. Время, стремительное, насыщенное информацией, стрессовыми ситуациями, требует от человека крепкого здоровья. Бег, гимнастика, упражнения по системе йогов — словно панацея от всех болезней и бед пришли к людям. И многие поверили, а главное — многим помогло это. Поэтому никого уже сегодня не удивляет бегущий по утренней улице человек. Хочешь быть здоровым, будь. Ну а те, кому некогда, у них всегда наготове пословица: «Не куришь, не пьешь — здоровым умрешь». Долгушин добежал до здания гостиницы, это ровно половина маршрута, и повернул обратно. Когда он подходил к дверям подъезда, дыхание было ровным и спокойным.

— Доброе утро, Юрий Петрович, — сказала появившаяся на посту лифтерша.

Она, видимо, только проснулась, щека была красная и намятая.

— Вы птица ранняя, — продолжала она.

— Доброе утро, Мария Степановна, кто раньше встает, тот лучше одевается.

— Вам бы все шутить.

Долгушин легко вбежал к себе на седьмой этаж. Лифтом он не пользовался никогда и нигде. Знакомые посмеивались над его причудами, но вместе с тем на пляже в Сочи или Коктебеле с завистью смотрели на его мускулистую, словно вылепленную фигуру.

Душ. Чашка кофе с бутербродом. Первая сигарета. Курил их Юрий Петрович ровно десять штук в день. Лет двадцать назад он перешел на эту норму. Бросить совсем не хватало сил, да и не было необходимости.Долгушин не пил, а эту маленькую слабость себе прощал. Курил он дорогие импортные сигареты, не лицензионные, которые продавались в киосках, а именно настоящий английский «Данхилл» и «Ротманс», которые ему по крутой цене доставали умелые люди. Сигарета выкурена ровно на три четверти, погашена, пепельница вымыта.

Юрий Петрович начал одеваться. Одежда была его слабостью. Он надел легкий серый костюм «тропикал», невесомые темно-коричневые мокасины, посмотрел на себя в зеркало и остался доволен.

На письменном столе лежал листок, на нем аккуратно было записано, что необходимо сделать сегодня. Пять пунктов. Пять важных позиций.

Долгушин застегнул ремешок часов. Плоский золотой квадрат «Омеги» говорил о хорошем вкусе хозяина, о его достатке. У многих нынче часы стали опознавательным знаком. Большие, массивные, на тяжелом браслете, они из-под рукава пиджака свисают на кисть руки, символизируя причастность владельца к своеобразному «ордену». Но настоящий ценитель часов консервативен, он любит швейцарские фирмы. Они дороги, скромны и солидны.

Юрий Петрович взял сумку с надписью «Адидас», из которой торчала рукоятка ракетки, и вышел из квартиры.

Солнце еще не успело нагреть его «Волгу», машин на улицах немного, и Юрий Петрович спешил в Сокольники на стадион «Шахтер».

Три раза в неделю: два дня утром и один вечером — он играл в теннис. Потом баня, крепкий чай и дела, дела.

Его время начиналось в восемь тридцать. Ровно час он играл со своим обычным партнером — членом-корреспондентом Академии художеств Владимиром Федоровичем Забродиным.

Забродин был уже на корте. Ровно в восемь тридцать, не раньше и не позже, появлялся Долгушин, переодетый в теннисный костюм.

— Доброе утро, Владимир Федорович.

— Здравствуйте, Юрий Петрович. Вы как всегда точны.

— Это единственное, что роднит меня с королями.

— Приступим, — Забродин взмахнул ракеткой, — сегодня я в форме, так что не надейтесь на легкую победу.

— Корт покажет, — улыбнулся Долгушин.

Играли они ровно час. Потом была баня. Распаренные, приятно разомлевшие, они сидели в комнате-предбаннике, красиво обшитой деревом, и пили чай.

— Как ваша новая книга? — спросил Забродин.

— Идет потихоньку. Но, знаете, возраст есть возраст.

— Не гневите Бога, вы свежи и здоровы, как юноша.

— Я тоже так думал, — грустно усмехнулся Долгушин, — но, к сожалению, со временем не поспоришь. То, что я мог сделать раньше за три часа, теперь отнимает у меня целый день.

— Бросьте, — Забродин налил себе чаю, — не гневите Бога.

— Конечно, когда я думаю о том, что на каждого человека на земле приходится около трех тонн взрывчатки, мои заботы кажутся мелкими и смешными. Я знаю об этих тоннах, но при всем своем желании не могу их представить, материализовать, а мелкие заботы, к сожалению, горькая явь, с которой я сталкиваюсь постоянно.

— Эко вы загнули, батенька, — Забродин даже поперхнулся чаем, — это уже нечто мистическое, прямо Гофманиада, как писал Катаев. Просто у вас что-то не ладится, отсюда и мысли эти мрачные. Вы с меня пример берите. На грани краха самое интересное дело, которое я затеял в жизни. Мой творческий финиш, а я, как видите, держусь.

— Вы имеете в виду медальоны Лимарева?

— Конечно. Я их искал всю жизнь.

— Видно, не вы один.

— Да нет, те, кто украли, узнали о них случайно.

— Странная история, — Долгушин встал, обмотался махровой простыней, — я, грешным делом, думал после вашей публикации написать интересную историю о ваших поисках Лимарева. Даже в издательстве договорился.

— Поспешили, поспешили, Юрий Петрович.

— Нет! — Долгушин хлопнул ладонью по груди. — Нет! Медальоны все равно найдут. Украл их какой-то негодяй для продажи. Найдут, и в моей будущей книге появится детективная сюжетная линия.

— Я думаю, что найдут, — сказал Забродин, — я видел людей, которые ищут Лимарева. Они производят на меня очень приятное впечатление.

— Милиционеры, производящие приятное впечатление, это что-то от сериала Лавровых и книг братьев Вайнеров.

— А вы сталкивались с ними?

— Спаси Бог, — Долгушин постучал костяшками пальцев по деревянной панели.

— Напрасно вы иронизируете. Мне пришлось столкнуться с интеллигентными и умными людьми.

— Что ж, — сказал Долгушин, — я рад, если это так.

Он помолчал, думая о своем, внимательно глядя на Забродина. Лицо его было спокойно-равнодушным, и только глаза на нем жили отдельно, самостоятельно. Они были насторожены и напряжены.

— Владимир Федорович, — нарушил молчание Юрий Петрович, — во мне как бы живут два человека, которые не состоялись полностью — ученый-искусствовед и литератор. Так вот, во мне проснулся именно литератор.

— Лимарева найдут. Я уверен в этом. Вы ведь знаете что-то о расследовании?

— Кое-что.

— Почему бы вам не рассказать об этом мне? Представьте себе, какую книгу можно написать! Лимарев — талантливая, я бы сказал, трагическая фигура, потом поиски его работ, ваш неоценимый, Владимир Федорович, вклад в искусствоведение…

— Вы уж скажете, — махнул рукой Забродин.

— Знаете, мы привыкли стесняться добрых дел. Считаем, что это в порядке вещей, жизненное кредо приличного человека. Но я считаю, что вы совершили научный подвиг. Итак, ваш вклад, неоценимый причем. Потом кража, расследование и новое обретение работ Лимарева для искусства.

— Новейший Рокамболь или нечто из сочинений Брешко-Брешковского. Да не обижайтесь, Юрий Петрович, задумка ваша хороша и интересна. Хотите я позвоню в МУР? Они помогут вам.