Страж фараона - Михаил Ахманов

И, словно подтверждая эти угрозы, подвал вдруг раздался вширь и вглубь, крыша куда-то отъехала, освобождая место для знойных небес, а стены сменились скалами – но, приглядевшись, Семен догадался, что вовсе это не скалы, а огромные пепельницы или могильные плиты с изображением ощеренных волков. Хитрая Вадькина ряшка тоже переменилась, так что теперь он походил на Баш-тара, но с примесью других, будто бы знакомых черт – кажется, Иваницкого, владельца сувенирной лавки на Литейном. Ему-то и сдавались пепельницы и прочее каменное художество, и был он жмотом почище Вадьки – снега зимой не выпросишь, не говоря уж об авансе. Но обхождения культурного: денег не даст, зато посочувствует и об искусстве потолкует, а временами угостит чайком – правда, жидковатым и без сахара.

Но в сновидение Семена он влез не чаи распивать – скакал по вершинам утесов, размахивал плетью и вопил: “Амон с тебя спросит, сын гиены! Спросит, и я отменю мешок и ограничусь поркой!”

При мысли, что будут его пороть, Семен заскрипел зубами, дернулся, нашаривая молот или что-нибудь еще потяжелей, но под руками было лишь теплое да мягкое. Тогда, застонав в бессилии и злобе, он проснулся.

Лунный свет, струившийся в окно, падал серебряной пылью на смуглые плечи девушки, скользил по темным ее волосам, гладил висок и осторожно, бережно касался ресниц. Она спала – первая его женщина за много месяцев постылой и позорной жизни; спала, утомленная ласками, и Семен ощущал, как чуть заметно колышется ее грудь, как согревает кожу теплое дыхание. Девушка без имени, без прошлого и без проблем, какие могли подстерегать в его эпоху; просто девушка, не ведавшая, что такое поцелуй, нежность губ, касание языка, но подарившая ему забвение, принявшая частицу его жадной силы. Он был благодарен ей – не только за готовность любить, пусть так, как она умела, но и за эту не требующую продолжения безымянность. Семен поднялся, обернул вокруг талии кусок полотна, прихватил завязками и вышел из маленькой комнатки. Было часа два или три ночи; перевернутый месяц стоял высоко, будто пряжка из серебра на ленте Млечного Пути, изукрашенной сапфирами и рубинами. Вдруг захотелось курить, и Семен, привычно хлопнув по бедру и не обнаружив кармана, чертыхнулся; потом, вспомнив о сонном кошмаре, пробормотал:

– Приснится же такое! Как с бодуна... А выпил ведь всего ничего...

Он передернул плечами и огляделся.

Парк, дремлющий в лунном сиянии, был сказочно прекрасен и походил сейчас на темное ночное море; дворец наместника высился над ним как белый коралловый риф среди застывшего водоворота крон, ветвей и листьев. В этом дворце и разместили гостей, в покоях первого этажа, в западной части длинного, как футляр для флейты, здания. Дворец, возведенный в самой высокой точке острова Неб, был двухэтажным, и с обеих его сторон шли крытые галереи с лестницами; южная спускалась в сад, тянувшийся по склону холма до городских окраин, а северная – в хозяйственный двор. Комнаты второго этажа выходили на галерею, а первого – под нее, прячась за строем массивных колонн.

Там лежала густая тень, непроницаемая для лунного света. Семен, прижавшийся к теплому камню, будто утонул в ней, впитывая свежие запахи зелени, слушая стрекот цикад и резкие вскрики каких-то ночных птиц. Сна не было ни в одном глазу.

Постояв минуту-другую, он медленно двинулся вперед, к темневшим в отдалении зарослям и мостику над протокой, соединявшей два пруда. Остывший песок дорожки холодил ступни, смутные контуры деревьев и кустов скользили мимо; вверху, в разрывах меж перистыми листьями пальм, светились звезды, внизу царила глубокая беспросветная тьма. Семен не знал, куда шагает; шел бездумно, поглаживая шерстистые пальмовые стволы, вдыхая аромат цветов и всматриваясь в неяркое зарево, дрожавшее где-то за мостиком и прудами. Этот свет чаровал его, словно пламя свечи – мотылька.

Факелы, подумал он; два или три, и горят в павильоне. В том самом, с колоннами в виде пучков папируса... Интересно, зачем? Может, наместник проголодался и подъедает остатки недавнего пиршества? Или ударился в запой? Сидит, бедолага, и горькую пьет... Хотя какая тут горькая – ни коньяка, ни водки! Тут, чтоб напиться, бочки не хватит! Впрочем, Пауах, бравый солдат, все-таки исхитрился...

Мысли текли сами собой, а ноги, будто отдельные части тела, никак не связанные с головой, несли его к мостику и дальше, в глубокий мрак меж древесных стволов, куда, изгибаясь и виляя, уходила дорожка. Семен ступал бесшумно, втягивая носом воздух и всматриваясь в темноту; вскоре к аромату цветов добавился запах гари, а слабый розоватый ореол распался на три мерцающие точки – там, в павильоне, и правда горели факелы, прикрепленные к столбам-колоннам. Семен замер, остановившись в кустах, на самой границе освещенного пространства, шагах в десяти от беседки.

В ней, расположившись на тростниковых циновках и коврах, сидели трое: Инени в своем обычном белом одеянии, владыка Южных Врат в домашнем – то есть в полотняной юбке, без парика и ожерелий, но при браслетах, и третий компаньон – старик с хмурой морщинистой рожей, в коричневой тунике, перехваченной ремнями. Плечи его и лысый череп избороздили шрамы, левый глаз горел дьявольским огнем, правый – видимо, вытекший – был плотно зажмурен, и на одной руке, как показалось Семену, недоставало пальцев; словом, выглядел этот тип бывалым рубакой, из тех, что за царя и отечество не пожалеют ни жизни, ни крови – особенно чужой.

Позади Семена зашуршало, послышалось шумное дыхание, чья-то лапа опустилась на плечо, а другая потянулась к горлу.

Его реакция была мгновенной: не оборачиваясь, он присел и, захватив шею нападавшего, швырнул тяжелую тушу через голову. Но враг оказался не один – в кустах все еще ворочалось и шебуршилось, и Семен наугад двинул ногой, однако попал не по живому, а по колючей толстой ветке. Скрипнув зубами от боли, он попытался отступить, но тут из зарослей вынеслось нечто темное и смутное, ударило его в живот словно футбольный мяч, и, падая, он ощутил под пальцами короткие курчавые волосы, уши и мускулистую шею.

Упал Семен по всем правилам, как учили в десантных войсках, сгруппировавшись, – не только упал, но ухитрился сместиться в сторону и оттолкнуть противника. В следующий миг он был уже на ногах и разглядел в неярком свете факелов двух нападавших – маджаев-телохранителей Рамери; должно быть, они стояли на страже, как и положено качкам при тайных встречах крупных шишек. Время, однако, было иным, и ничего смертоносного вроде “узи” или базук у этих парней не оказалось, а были за поясами палки – правда, весьма увесистые, с медными набалдашниками. Вытянув их, маджаи двинулись к Семену с двух сторон.

Он прыгнул к первому из воинов, перехватил его запястье, ударил в пах коленом; тот согнулся, и кулаки Семена чугунными гирями рухнули на курчавый затылок. Этот готов, мелькнула мысль, пока Семен разворачивался к второму нападавшему, рослому детине, летевшему на него будто разъяренный носорог. Мягко повалившись на спину, Семен подхватил его ступнями под ребра и подтолкнул, выпрямив ноги, затем поднялся и стукнул легонько пяткой в висок.

Прогресс в рукопашной налицо, подумал он, наклонившись и оглядывая хрипевших на земле ку-шитов. Будут жить! Если, конечно, позволит сиятельный Рамери... А это уж дело удачи! Не объяснять же ему, что в грядущих веках безымянные гении придумают искусство драк и доведут его до совершенства, а потому не стоит предкам тягаться с потомками.

Семен выпрямился и посмотрел на троицу в беседке. Битва заняла пару минут, и, кажется, Инени и наместник провели это время в полном ступоре, раскрыв рты и выпучив глаза. Реакция старого воина была совсем другой: этот стучал кулаком по колену, вытягивал шею и гоготал, как целое стадо гусей. Потом ткнул в Семена рукой с обрубками двух пальцев и рявкнул:

– Кто такой? Чтоб тебе Анубис кишки вывернул! Ты где научился так драться, шакалья моча?

– Грм... – Инени наконец обрел голос. – Это ваятель Сенмен, брат Сенмута, достойнейшего из моих учеников. Он... Видишь ли, славный Инхапи, он сбежал от дикарей страны Иам и до сих пор не в себе. – Жрец поклонился властителю Южных Врат, чье лицо начало наливаться кровью. – Вспомни об этом, сиятельный, и прости его! Я думаю, он погорячился.

– Погорячился! Хоу, погорячился! – Тот, кого назвали Инхапи, захохотал, и смех его был похож на хриплый рев боевой трубы. – Слышал я об этом парне! Все саррасские ремеч меша<Ремеч меша – люди войска; так в Египте называли рядовых бойцов, простых солдат.> о нем болтают! Сотню нехеси уложил, так?

– Кажется, их было поменьше, – сообщил Семен, придвинувшись на пару шагов. – Я их не пересчитывал в темноте.

Маджаи поднялись, задыхаясь и кашляя, а вместе с ними встал наместник, багровый, словно плод граната. Он был разъярен, но гнев его не относился к Семену.

– Вы, дети краснозадых павианов! Так вы храните господина? Его покой, его достоинство и честь? Хватаете его гостей, а схвативши, валитесь от легкого тычка! Смердящие гиены! Недоумки! Чтоб Сетх вырвал ваши трусливые сердца! – Рамери опустился на ковер, провел ладонями по лицу и внезапно молвил спокойным голосом: – Утром явитесь к правителю моего дома. Каждому – пятьдесят палок.