Десятые - Роман Валерьевич Сенчин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты на самом деле решил играть попсу?
Дробов не знал, что ответить. Точнее – как. Было ощущение, что если скажет: «Да, на самом деле», – Андрей, с которым они столько лет сочиняли забойные песни, улыбками хвалили друг друга, когда у одного получалась удачная мелодия, а у другого выходил пронзительный соляк, с кем много всего пережили, скажет то последнее слово, после которого невозможно станет ни играть, ни разговаривать, или просто бросит трубку, что хуже самого обидного оскорбления.
– Я… – Дробов кашлянул. – По крайней мере, я хочу попробовать. В любой момент мы можем прекратить.
– Ха-ха! Ты говоришь, как начинающий наркот из советских фильмов! – неожиданно развеселился Андрей. – Ладно, давайте попробуем.
Быстро нашли бесхозного – без группы – клавишника по имени Игорь. Стали отбирать песни, и тут возник вопрос о вокалистке. Арт-директор «Одной шестой» сказал, что она необходима.
– Пусть не каждую песню поет, но женский пол должен быть на сцене – охват аудитории… Только она должна быть тоже не девочкой. Понимаете, о чем я?
Арт-директору было лет двадцать пять, и своей уверенностью, начальственностью он жутко, до покалывания в скулах, раздражал.
Андрей вспомнил, что, когда они репетировали на базе в Дорогомилове (неплохая, кстати, база, и вид на небоскребы Москва-Сити вдохновлял на более жесткую музыку), там болталась одна неприкаянная особа лет за тридцать. Вроде как пела когда-то в фолк-группе, но группа развалилась, а она по привычке приходила к звукорежиссеру базы, пила с ним чай или вино, мечтала о новой группе, будущих альбомах, концертах, о славе. «Я же раньше Хелависы начала то же самое!..» – слышалось иногда ее обидчиво-досадливое. Однажды парни услышали, как она поет, – неплохой оказался голос; внешне тоже была вполне подходящей.
Отправились на базу. Особа, ее звали Ольга, оказалась там – «Вот видите, как нам катит!» – шепотом обрадовался Паша Гусь, – за десять минут уговорили участвовать.
– Практика нужна, – сказала Ольга больше себе, чем им и другу-звукорежиссеру, – пускай и такая. Вперед, орлы!
И началось мучительное составление репертуара, а затем еще более мучительные репетиции. Играть эстрадные мелодии было не только противно и скучно, но и сложно – оказалось, что это совсем другая музыка, требующая другой техники. Пальцы на левой руке ломило от непривычных аккордов, голова была набита тяжелыми, как лишние мысли, чуждыми звуками.
Но так или иначе наиграли дюжину подходящих тем, выступили в «Одной шестой» и имели успех. Их, конечно, не очень внимательно слушали (это было нечто вроде ресторана – стояли столики, мельтешили официантки, одетые, как Гурченко в «Вокзале для двоих»), не слишком бурно хлопали, не кричали «бис», но все-таки… На другой день Паша Гусь раздал участникам по две тысячи рублей.
– Дальше будет больше, – пообещал, – это пробник был, без афиши…
И вот три года группа «Антидот» периодически выступает в этом клубе.
Два последних месяца «Одна шестая» была на ремонте, а теперь их снова призвали. Немного порепетируют, вспомнят, сыграются, разучат несколько новых для себя вещей, и понесется очередной сезон.
Ездили сегодня много и далеко – по Северо-Западному округу. Дробова тянуло спросить Саню, посмотрел ли он вечером что-нибудь про Барби, может, нашел ее песни, но Саня был таким сумрачным, надутым, что, казалось, любой вопрос может его взорвать.
И все-таки, уже когда возвращались на склад с коробками просроченных «Хайнекена» и «Стеллы Артуа», Дробов все-таки не выдержал.
– Да какое там… Разве с этой семьей что-то посмотришь? Вообще что-нибудь сделаешь?.. Только вошел – сразу надо то-то, то-то и то-то. «Офигеть, – говорю, – я целый день за рулем по этим пробкам». – «Нет, надо срочно, давай».
Дробов поежился: ну вот, очень приятное окончание смены. Теперь сиди и выслушивай. И Саня продолжал изливать свою горечь, правда в неожиданном направлении:
– Вот правильно у Толстого написано: не женись до тех пор, пока не сделаешь всё, что мог, а то истратишься по мелочам. Правильно ведь? – Заметив в глазах Дробова изумление, водила объяснил слегка смущенно: – Ну, в школе же проходили «Войну и мир»… Хе, честолюбивые мысли Андрея Болконского.
– Ну да… А ты кем хотел стать?
Спросив об этом, Дробов испугался возможного ответа – «музыкантом». И что тогда? Два несбывшихся музыканта в одной кабине…
– Рисовал неплохо, художку окончил, – пробурчал Саня, рывком переключил скорость. – Приехал сюда в Суриковку поступать, и вот…
– И что?
– Ну, с первого раза не поступил, потом армия, а потом снова приехал… женился… Еще до армии познакомились.
– Ясно… А ты откуда?
– Череповец.
Задавать следующий вопрос было неловко. «Как допрос какой-то».
Проехали в молчании минут пять, и Дробов произнес:
– А жена откуда?
– Да местная. С азээлка. То есть жила в том районе, родители на заводе всю жизнь отработали… Пенсионеры. Потом нас всех в Жулебино переселили. Округ-то один, а оказались на задворках…
– И как, больше не пытался поступать?
– Да так… Всё как-то не так получилось… В армии в клуб просился, но из художников целая очередь была… Научился баранку крутить – парни научили. Права уже потом получил. И с тех пор вот кручу. То так, а в выходные по объявлениям грузы вожу. Часа нет, чтоб просто посидеть… Жена еще… Дому десяти лет нету, а всё течет, кафель падает, обои сползают… Дача разваливается… И всё на мне. Как белка…
– М-да.
– Вот и «м-да», – буркнул Саня.
Дробову самому были противны эти «м-да», «ясно», «ну да», но как еще реагировать, он не знал, не умел иначе. И неожиданно сам стал жаловаться:
– У меня тоже почти так же. Музыкой всерьез занимался, думал, это дело жизни. Каждый день играл, кипел весь…
– А теперь?
– Теперь… Теперь – время от времени.
– Короче, смог без этого жить, – покривил губы Саня. – Я тоже смог. Только разве это жизнь? – И самому себе ответил: – Ну, жизнь, конечно, даже не без некоторых удовольствий. Непонятно только зачем… В последнее время, когда удается одному остаться, лечь на тахту перед теликом с бутылкой пива – прямо счастье чувствую. Дышать аж легче… Самому мерзко.
– А дети есть? – пришел Дробову спасительный больше для себя, чем для Сани вопрос; показалось, что, если не задаст его, в чем-то увязнет, утонет, захлебнется.
– Да есть. Дети есть – дочка и сын. Дочке пятнадцать уже. Совсем отдельно живет, хотя и с нами, ясно. Куда тут… Вшестером в трех комнатах. Летом более-менее – женины родители на даче в основном… Но осень скоро, вернутся… – Саня говорил отрывисто, малосвязно, как говорят люди, у которых внутри клокочет и рвется, и стоило
