Я дрался на танке. Продолжение бестселлера «Я дрался на Т-34» - Артем Драбкин

Я заснул. Под утро ребята меня разбудили, поел гороховой каши, выпил свои 100 граммов под кусок жесткого мяса. Начинался очередной день войны на плацдарме.

В лощине, в 100 метрах от нас, появились бойцы, которые ставили в длинную линию, в два ряда, ящики с PC наклоном к фронту, готовились к ракетному залпу. Привел Лосев, предупредил, что будет наступление, сразу после залпа PC. Мы были готовы к атаке, механик прогрел мотор. В семь часов утра в небо взлетела сигнальная ракета и эрэсы, один обгоняя другого, полетели в сторону немцев, и мы рванули вперед. Танк, идущий слева, подорвался на мине, но лавина «Валентайнов» шла по большому ровному полю на немцев. В этот момент над нами появился самолет и сбросил на танки контейнер, из которого посыпались сотни гранат. Идем по чужому танковому гусеничному следу и упираемся в стоящую «Валентину», вся башня в крови, гудит рация, внутри убитый механик-водитель, пахнет кровью и горелым. Рядом еще один наш застывший навеки танк. Запах гари. Наши танки скапливались правее от нас, в балке, и я выехал к обрыву и увидел, как вдали в клубах дыма и пыли отходит колонна немецкой техники. Я выпустил по ним с десяток снарядов и отъехал от края балки, где стали рваться снаряды. Стоит метрах в ста от нас еще одна «Валентина», подбегаю к ней, снял с пояса гранату, стучу ею по броне. Вылезает из башни командир танка, спрашиваю: «Где ротный?» — «Убило Лосева. Теперь Савиных нами командует». Пошел по тропке до края балки, где находилось несколько наших танков, увидел там Савиных, доложил ему, что по дороге отходит немецкая колонна. Он приказал мне бить по этой колонне, Пока остальные танки попытаются под немецким артогнем выехать из балки. Мой танк выехал на край, мы снова стреляли по колонне, которая скрывалась в громадных клубах пыли и дыма, пока Савиных с другими танками не вышел из балки, а потом и сами двинулись вперед, в направлении деревни Букрын. Ехали по полю, я стрелял из пулемета по хатам, вышли на полевую дорогу, веющую прямо в село, и заехали в проулок. Смотрю, справа от нас немецкое орудие, стал поворачивать башню, успел увидеть, как немцы отбегают от орудия, и тут… адская боль в руке, я сполз с сиденья, танк сильно качнуло, грохот, и машина остановилась. Мы наехали на пушку и раздавили ее. Меня вытащили из танка через башню, сзади уже подбегала наша пехота. Чистяков мне забинтовал кисть правой руки, кровь сочилась через бинты, и я сказал заряжающему, чтобы он взял у меня из левого кармана еще один индивидуальный пакет и наложил его на первый бинт. Я сказал экипажу, чтобы ждали, кого-то пришлют мне на смену, попрощался с механиком и заряжающим и, стоная от боли, пошел в тыл, к Днепру, по грунтовой дороге. Навстречу мне шла цепью наша пехота. Смотрю, на дороге стоят два «Тигра», один против другого, слева резкое возвышение дороги, а справа обрывистый скат. Эти подбитые «Тигры» закрыли собой проход для колесных машин, которые догорали, окутанные чадящим дымом. Несколько грузовиков, легковушка, три покореженные разбитые пушки, трупы… и снова горящие машины… Все брошено впопыхах. Видимо, первый подбитый немецкий танк, стоящий поперек и уткнувшийся пушкой в возвышенность, собой перекрыл дорогу, и вся колонна оказалась в ловушке, никто не смог развернуться, с другой стороны — обрыв. Я шел, и радость от увиденного немного приглушала сильную боль в раненой руке, я думал, что тут и моя работа, ведь это был именно тот участок дороги, по которому я стрелял из танка.

Стал рассматривать первый «Тигр», на трансмиссии была натянута мелкая сетка, наверное, чтобы брошенные бутылки КС не разбивались, и покрытие, кажется, мягкий асбест. Я сполз по обрывистому скату, вдали блестел Днепр, и пошел к реке…

На мосту стояли военные с красными околышами на фуражках, энкавэдэшники из заградотряда. Среди них был один капитан, который крикнул кому-то из своих: «Проверь танкиста! Небось руку кровью обмазал и бежит!» Заградотрядовец стал разматывать бинты на руке, глядит, из под них сочится кровь, и говорит мне: «Извини, браток, проходи». — «А где тут госпиталь?» — «На той стороне, пройдешь прямо по дороге до села километра там увидишь госпиталь». Иду, вижу несколько хат с соломенными крышами и большая брезентовая палатка с красным крестом. Мне в палатке сделали укол от Столбняка, повели на санобработку, обмундирование кинули в прожарку, и я, кряхтя от боли, пытался как-то помыться. Повели в палатку, сняли мои бинты, промыли рану, положили гипс до локтя. Завели в хату, там на полу постелена грязная солома и лежит на ней один младший лейтенант из пехоты, жизнерадостный и веселый татарин. Ему осколок попал в ягодицу, и я сказал: «Ты, видно, драпал, если тебя в такое «интересное» место ранило». Он рассмеялся, мол, точно драпал, да сзади мина разорвалась. Из соседней комнаты раздавались стоны, и пехотинец сказал, что там лежит сильно обгоревший капитан-танкист. Ночь я провел в стонах, боль в руке усиливалась, и мне казалось, что стоны помогают ее терпеть, а в соседней комнате орал от боли обгоревший танкист, пришла медсестра, сказала, что капитан не жилец, и помочь ему медики уже не могут. Мне тоже хотелось кричать от невыносимой боли, рука под гипсом горела, я озверел и как ошалелый зашел в палатку, где находилась женщина-врач, капитан медслужбы. Я кричу: «Гипс снимите! Боль адская», а капитанша заявляет, что гипс наложен на две недели, и только потом его снимут. Я стал орать, что сам сорву этот гипс, тогда военврач говорит Медсестре: «Сними с него гипс». Срезали гипс ножницами, а под ним кругом черный гной. Стали промывать рану из нее вываливается осколок. Мне стало легче, боль затихла. Я лежал в госпитале, наши уже взяли Киев, рана не заживала, а два крайних пальца скрючило контрактурой, они были загнуты к ладони.

Наш полевой госпиталь в ноябре перебазировали в Пуще-Водицу и на окраине Киева нас разместили в хорошем уцелевшем здании, где уже были железные кровати с постелями. Рядом с госпиталем роща и конечная остановка киевского трамвая. Стал осматривать меня главный хирург госпиталя, зондом тыкал в мою рану, пока не пошла кровь с гноем, и после сказал, что надо делать операцию по удалению осколков из руки. Привели в хирургическое отделение, привязали за руки и за ноги к операционному столу, сделали блокаду, обкололи всю руку, хирург сделал разрез и стал копошиться в ране.

Я только слышал, что он говорит ассистенту и операционной медсестре: «Запишите, разрез длиной 13 сантиметров, чистка лучевой кости»… После этой операции мое состояние улучшилось, но тут пришло письмо из Артемовска, в котором кто-то мне сообщил, что вся семья Матусовых погибла от рук немцев. Мне стало тяжело на душе, не хотелось жить… Я стал для себя никчемным человеком, который никому не нужен и которого никто уже не ждет. Только одна мысль — побыстрей выписаться и снова пойти воевать и мстить. В ране оставалось еще сантиметра четыре незажившего шва, и я пошел к главному врачу госпиталя и попросился на выписку. Он ответил: «Пока рано. Да еще и так бывает, есть такие ловкачи, которые специально выписываются с незажившим ранением пораньше, чтобы потом растянуть лечение в другом месте и не попасть на фронт. Я о вас так не думаю, но если вы хотите выписаться досрочно, то пишите заявление с просьбой». Я раненой рукой кое-как написал заявление и 5/2/1944 меня выписали из госпиталя. Выдали старую солдатскую шинель и направление в сторону Винницы, где в каком-то штабе я должен был получить назначение. Добирался на попутках, и как-то слез в какой-то безлюдной деревушке, где повсюду валялись трупы немецких солдат. Проехал до следующей деревни, машина дальше не шла, в какую хату дверь ни открою, все битком забито нашими солдатами. Смотрю, вдали лесочек, а на опушке стоит одинокая хата. Пошел туда по полю, снег по колено, открываю дверь, в сенях никого нет, захожу в комнату и вижу, что за столом сидят двое. Один из них, здоровяк с наголо бритой головой, сидит ко мне спиной. Спрашиваю: «Можно здесь заночевать?», а мне «спина» отвечает: «Здесь расположена армейская штрафная рота, и посторонним тут находиться запрещено!» Я вышел из хаты, куда идти не знаю. И тут за мной выходит этот бритый здоровяк: «Извини, товарищ лейтенант. Зае…сь эти танки. У меня на Дону четверо ребят батьку ждут!» Я обернулся и сразу узнал Мыколу Васильева, своего бывшего механика-водителя. Он добавил: «Я здесь в штрафной роте по ночам штрафникам на передовую обед доставляю. Заходите, товарищ лейтенант, не обижайтесь». Я зашел в хату, Васильев говорит своему товарищу: «Это мой командир танка». Сели за стол, старшина достал бутылку самогонки, разлили ее по кружкам и молча чокнулись. Я подумал, вот гад, и в штрафной роте пристроился, чтобы не воевать, нашел теплое местечко. Постелил шинель на пол и заснул. Ночью ушел из этой хаты, ни с кем не прощаясь. На дороге поймал попутку и доехал до города, явился в штаб БТ и MB, показал документы и справку в одном из кабинетов и сказал, что разыскиваю свой 53-й ТП 69-й механизированной бригады. Офицер взял мои справки, вышел из комнаты и, вернувшись, заявил: «Твой полк давно на Урале, отправлен на переформировку. Мы решили направить тебя на другой фронт. Поедешь в Карелию, финнов бить».