Я дрался на танке. Продолжение бестселлера «Я дрался на Т-34» - Артем Драбкин

Я спросил: «А почему пехота за нами не пошла?», на что командир полка ответил: «У пехоты такого приказа не было. Мы вас в разведку боем посылали».

Я осмелел и сказал следующее: «Товарищ полковник, мой танк на позициях пехоты закопан, а остальные наши танки в пятистах метрах сзади. Что-то мне это не нравится». Полковник усмехнулся, похлопал меня по плечу, и ответил: «Чтобы тебе скучно там не было, я вперед еще один танк пришлю».

Иду к пехоте через кустарник, а по возвышенности в ту же сторону идет наш «Валентайн». Немцы стали бить из шестиствольных минометов. Добежал до своего танка, а идущая к нам «Валентина» уже горит. Схватил огнетушитель, побежал к горящей машине и стал поливать внутрь, благо люк у танка был открыт. Сначала погасло пламя, а потом и дым исчез, я залез в башню — сгорел гильзоулавливатель — большой брезентовый мешок, идущий от орудия до днища танка, да еще на ящике с пехотными минами обгорела крышка. Я хотел выбросить мины из танка, схватился за одну и сразу обжег ладонь.

Внизу стоны механика-водителя. Командир танка, успевший выскочить из горящей машины ранее, вернулся к ней, и мы вместе вытащили раненого механика-водителя, у которого была большая рваная рана на спине. Лейтенант повел своего механика в тыл.

Я вернулся к танку, и снова все повторилось как «дежа вю». Наша артиллерия бьет через Днепр, накрывая первым залпом свою пехоту, и только потом переносит огонь в сторону немецких траншей. Стреляет немецкая артиллерия, и пехота периодически тревожит друг друга огнем. И я стреляю из пушки, не экономя снаряды, по каждому отблеску пламени перед нами. К вечеру подбитую «Валентину» отволокли в тыл. Наступила ночь, мы немного стали замерзать, ведь на нас только летнее обмундирование, ни ватников, ни комбинезонов. Стали давить донимавших нас вшей. Ночью Чистяков сходил за нашим «завтраком-обедом-ужином» — и опять горох с тремя кусочками мяса, да еще принес немного водки. Заряжающий сказал, что нам этот горох придется до самой смерти есть, поскольку полк захватил где-то у немцев целых два вагона гороха. Немного подремали сидя, а на рассвете снова начался взаимный артобстрел. Слева от нас появился танк Т-34, остановился в пятидесяти метрах и стал стрелять по немцам.

Говорю механику: «Старшина, сходи узнай, кто такие? Как здесь очутились?»

Васильев вернулся и говорит: «Эти с другого фланга. У них атака сорвалась, вот они и прыснули в стороны, кто куда. Их лейтенант сказал, что у них машина повреждена. Сейчас весь боекомплект выпустят и поедут в тыл на ремонт». Т-34 стрелял еще минут двадцать, потом ушел в тыл, но по месту, где он стоял, немцы выпустили 15–20 снарядов, разорвавшихся близко от нас. Обстрел прекратился, я вылез из танка, вся маскировка сорвана, зенитный пулемет разбит, глушитель тоже, и все ящики по левому борту искорежены, брезент разорван в нескольких местах. Мимо пролетел снаряд, я поднял голову посмотреть, где он разорвался, и тут мне осколок, видно, уже на излете, ударил в левую надбровную дугу.

Кровь полилась по лицу и на гимнастерку. Чистяков мне обмотал голову индивидуальным пакетом. Смотрю, а рядом с бруствером лежит неразорвавшийся снаряд от немецкой 105-мм пушки. Снова замаскировали танк.

Опять Лосев по рации приказывает прибыть во вторую линию к Днепру. Дошел до «Шермана», стоит комполка: «Оказывается, это тебя ранило? А мне доложили, что твоего механика задело. Как себя чувствуешь?» А я же был патриот и «дурак», так отвечаю: «Нормально все, товарищ полковник». — «Держись, Матусов, ты у нас молодчина».

Потом достает из кармана квадратное зеркальце и говорит, мол, посмотри на себя.

Я глянул и сам себя не узнал, все лицо в копоти, кровь запеклась на лице и на гимнастерке. И тут крики: «Немецкий танк», комполка мне: «Давай, беги к своему танку, ты к немцу ближе всех будешь». Побежал к своим, мимо меня пролетел один снаряд, и когда я уже почти достиг своего танка, в немецкую сторону «пошел» еще снаряд и попал прямо в немецкий танк, который загорелся, и в горящей машине стали рваться снаряды. Наступила холодная ночь, нас жрали вши, и в три часа я пошел за «кормежкой для экипажа». Полевая кухня стояла где-то за бугорком, «сопкой», я уже слышал, как звякают котелки, разговоры, громкий шум, как немцы кинули сюда мины. Разрывы, дым, я закашлялся, смотрю, а одна неразорвавшаяся мина торчит в земле возле меня. Шум прекратился, все мины упали по эту сторону сопки, никого не задев у кухни. Я подошел, стоят солдаты, говорят, еще не сварили, вот, стоим, ждем. Я встал в очередь, мне налили в котелок гороха, кинули три дежурных кусочка мяса. Вдруг кто-то меня подзывает: «Товарищ лейтенант, идите сюда». Сидит старшина, наливает мне полфляжки водки, дает высокую банку консервов, пару кусочков сахара и пару сухарей, говорит: «Это ваш доппаек». А я тогда и не знал, что есть офицерский дополнительный паек. Я его впервые получил. Принес еду в экипаж, и мы первым делом открыли консервную банку, в ней оказалось завернутое в пергаментную бумагу сало, шириной в две моих ладони, да такое красивое — сантиметр сала, сантиметр мяса. Для нас это был шикарный деликатес, съели его под стопку водки, а опостылевший нам горох не тронули, так эта каша уже в печенках сидела. Попили водички, которую механик принес из Днепра.

Утром немцы пошли в атаку, без артподготовки. Наша пехота открыла огонь, я начал стрелять из пулемета, но вдруг пулемет замолчал. Оказывается, одна гильза застряла в стволе, как бы приплавилась к нему. Мы с Чистяковым не смогли ее извлечь из пулемета.

Я стал по рации вызывать ротного, но на связь вышел наш помпотех Савиных и, услышав, что у нас приключилось, пообещал, что скоро доставят запасной ствол.

Уже в сумерках пришел какой-то солдат и принес в брезентовых чехлах два запасных ствола и сразу испарился. Я передал стволы Чистякову, он посмотрел на них и сказал, что стволы не подходят к нашему пулемету, они от немецкого танкового пулемета «Беза» (стоявший на некоторых танках в полку), а у нас на танке бельгийский «Браунинг». Что делать? Вдали за нашими окопами стоял подбитый «Валентайн», днем его хорошо было видно, и я решил ночью пробраться туда и снять пулемет с подбитого танка, даже не подумав, а вдруг на нем стоит немецкий пулемет. Но тогда я был «настырный глупец», упрямый парень, и если что задумывал, то обязательно делал.

О своем намерении я ничего экипажу не сказал, и когда Чистяков ночью ушел за нашим «обедом», я тоже вылез из танка, добрался до низины, увидел силуэт танка и пополз к нему. Из-под танка меня тихо окликают. Я сказал: «Свой», заползаю, а под днищем три наших пехотинца вырыли себе окоп. Через открытый люк залез в танк, снял пулемет с цапфы, взялся за ствол, надавил, Развернул на 45 градусов, и ствол оказался у меня в руках и по виду подходил для нашего, вроде такой же, длиной где-то 60–70 сантиметров. Пополз назад, сбился с дороги, наткнулся на труп, потом встал в полный рост и добрался до своего танка. Поменяли ствол, и мой танк снова стал в полном боевом снаряжении. По рации передают, чтобы мы утром были готовы к атаке по сигналу красных ракет. Передали открытым текстом, и немцы тоже все, конечно, слышали.

Мы дозарядили пулеметные ленты, укомплектовали еще несколько ящиков со снарядами. Оставалось еще два ящика патронов, но среди них не было трассирующих. Говорю Мыколе, чтобы проверил работу мотора и прогрел его, и он что-то долго возился с переноской, свет есть, а мотор не заводится. Он пробовал несколько раз, ничего не получилось. Я подумал, что он чего-то мудрит. Стал по рации передавать свои позывные, на связь вышел ротный, и я доложил Лосеву, что у нас мотор не заводится, прогреть его не можем. Ротный ответил, что пришлет помпотеха, старшего лейтенанта Савиных. Ждали помпотеха долго, он появился ночью, залез в башню, я с переноской рядом. И тут Савиных достает пистолет и направляет его на старшину Васильева и говорит: «Тебя, сукин сын, трибунал судить будет!» И выясняется, что Васильев специально перерезал провода, а Савиных в этих делах, видно, был опытным человеком.

Старший лейтенант приказал Чистякову взять автомат и отвезти Мыколу в штаб и сдать под охрану. Васильев был бледным, как стена. Помпотех пообещал прислать другого механика-водителя. Они ушли… Я в загородке мотора открыл круглый ящик, и действительно — два провода аккуратно перерезаны. И когда эта сволочь успела сделать такое, ведь мы с Чистяковым вылезали из башни, только когда снимали и чистили гильзоулавливатель от стрелянных гильз. И тут я вспомнил, как начштаба назвал Мыколу дезертиром на мосту, и как механик крутанул танк в песках перед посадкой на понтон, что аж с танка слетела гусеница, и как в атаке развернул танк без команды, и как все время просился к Днепру за водой. Все сложилось один к одному, как стеклышки в калейдоскопе. Что интересно, все мои команды он выполнял беспрекословно, меня всегда называл «лейтенант», хотя я был только младшим лейтенантом, и, вообще, разве мог я подумать, что он сознательно пытается увильнуть от боя… Ошибся я в этом человеке. Порылся в ящике, нашел складной нож, изоленту, зачистил обрывки проводов, скрепил, включил тумблер, и в танке появился свет. Сел на место водителя, проверил «нейтрал», нажал на педаль мотора, и танк сразу же завелся. Вернулся Чистяков, привел с собой старшину, который мне доложил, что он мехвод и прибыл в мое распоряжение. Не помню уже его фамилии. Я ему сказал, что утром, по красным ракетам идем в атаку, а старшина мне говорит, что этот приказ отменен и нас перебрасывают для атаки в другое место. Под утро мимо нас прошли наши «Валентины» и три «Шермана», и мы присоединились к ним. Прошли мимо подбитого «Валентайна», стоящего лицом к нашей колонне, возле него валялись разбитые ящики с патронами с красными наконечниками — трассиры. За нами двигались еще танки. Проехали мы колонной километра два-три по диагонали к фронту, остановились у какой-то возвышенности. Лосев приказал занимать оборону, и мы стали рыть окоп для танка, под танком вырыли еще щель для себя, туда затолкали рваный брезент, набрали соломы из большой скирды и замаскировали машину. Подошел Лосев и рассказал, что вернулся мой командир взвода, он несколько дней скрывался на чердаке в одной из хат в занятой немцами Григоровке, а танки сожгли то ли немцы, то ли власовцы… Рассвело, было тихо, никто не стрелял на нашем участке. За возвышенностью, за нашей спиной была низина метров 600–700 длиной, а за ней шел небольшой бугор и картофельное поле, а впереди низинка и небольшой лесок. Немецких траншей я не увидел. Часов в одиннадцать я решил пойти за трассирами, валявшимися в ящике у подбитой «Валентины». У нас в танке был один на экипаж автомат «томпсон», такой грубо изготовленный и неказистый, выглядевший как обрубок, с рожковым магазином. Я взял автомат и пошел. Проходил мимо расчетов ранцевых огнеметов, увидел много окопов, которых раньше тут не наблюдалось. Добрался до подбитого танка, снял с себя гимнастерку, завязал за ворот и рукава, получился как бы мешок, навалил туда штук триста патронов, взвалил «мешок», в одной руке держу автомат, и пошел к своим. Слышу громкий шепот: «Ложись, стрелять будем. Ползи сюда!» Я не пойму, в чем дело, но лег и пополз на голос. В окопе три наших бойца, спрашивают: «Ты откуда взялся?» — «За трассирующими патронами ходил». — «Да как ты через лесок прошел, там же немцы! Мы в боевом охранении». — «Но меня никто не остановил»… По ходу сообщения я двинулся дальше, и тут решил проверить свой автомат, дать короткую очередь вверх. Нажимаю на курок — не стреляет. Я снова передернул затвор, и только с третьей попытки последовала очередь. И мне стало не по себе, ведь немцы могли меня схватить как котенка, я бы даже толком не смог оказать сопротивления. Пришел к экипажу, мы вставили трассиры в пулеметные ленты, один через каждые 3–4 обычных патрона. С тыла подъехала «катюша», из машины вышли два человека, поставили на треноге какой-то инструмент, наверное буссоль, замерили угол прицела и через пару минут дали залп по немцам и сразу же смотались. Немцы дали ответный залп из орудий, разрывы, крики раненых пехотинцев. Ночью из-за Днепра прилетели наши ПО-2 и без звука, выключив моторы, бомбили немцев с планирования.