Приметы весны - Александр Винник

— До сих пор мы выдвигали встречный повышенный план на смену… Сегодня я предлагаю выдвинуть не сменно-встречный, а встречно-часовой план — наше обязательство на каждый час.

— Это зачем же? — спросил Борзенко.

— Затем, чтобы научиться экономить время.

— Непонятно.

— Сейчас объясню. Обычно мы только к концу смены знаем, сколько выработали, а сейчас будем знать каждый час. И если в первый час не выполнили задание, — поднажмем, и во второй час нагоним. Люди будут считать минуты. Это очень важно, потому что мы много времени теряем зря. Товарищ Степаненко, например, уже прокатал трубу, а на прошивном стане еще не прошили гильзу. Пока ее прошьют, пока доставят к пильгерстану, уйдет одна — две минуты. Мы эти минуты не считаем. А их за смену, знаете, сколько наберется?

— Сколько же?

— А вот давайте сегодня проверим.

Гнатюк привел расчеты. По норме на каждом стане нужно прокатывать за час девять слитков. Получается шесть с половиной минут на одну трубу. План, правда, выполняется, но при этом много минут уходит зря. Гнатюк предложил встречный план: каждые шесть минут прокатывать на каждом стане одну трубу. Это значит, что печи должны выдавать каждые три минуты один слиток, так как станов два.

— Справится печная бригада с этим заданием? Как вы думаете, Сергей Никифорович? — спросил Гнатюк.

Сергей Никифорович поднялся с места.

— Мы можем выдавать слиток каждые две минуты сорок секунд.

— Тогда вы каждому выдайте за казенный счет часы, чтобы следить мог, — крикнул Степаненко и сам же рассмеялся своей шутке.

— А часы у печей и станов для чего установлены? — возразил Гнатюк.

— Чтобы знать, когда шабашить, — снова пошутил Степаненко.

— Тише, товарищи, — остановил его Коваль. — Продолжайте, товарищ Гнатюк.

— Я все сказал, — отозвался Гнатюк. — У меня еще два вопроса. Товарищ Борзенко успеет за три минуты прошить слиток?

— Успею, — пробасил Борзенко.

— А ты за шесть минут прокатаешь трубу?

— Думаю, что прокатаю, — неуверенно ответил Степаненко. — Надо попробовать.

— Тогда я считаю, что следует принять встречно-часовой план.

Люди молчали. Только Сергей Никифорович громко крикнул:

— Правильно!

В это время раздался гудок.

И люди поднялись, точно гудок давал им право разойтись, не сказав своего мнения.

Уже покрывались бойкой молодой листвой клены и тополи. Лишь одна акация стояла голая, почерневшая от зимних невзгод, словно навсегда умертвленная осенними дождями и лютыми февральскими морозами. Однако по едва заметным, но верным приметам — по малюсенькой наливающейся соком почке, по слегка светлеющей коре — можно было уже видеть, что и акацию не минет пробуждение природы. Пройдет еще несколько дней — проснется и акация. И, стремясь наверстать упущенное, быстро покроется зеленой листвой. А вслед за листвой, обгоняя тех, кто пробудился раньше, выбросит первые гроздья цветов, которые, раскрыв свои лепестки, наполнят воздух сладковатым ароматом.

Близился вечер. Закат был багровым, буйным. Можно было подумать, что солнце, уходя, решило поджечь небо. Откуда-то издалека донеслась песня. Потом вдруг оборвалась.

Михо взглянул на томительно медленные стрелки часов. «Где же Марийка? Она обычно никогда не опаздывала».

Он глядел на ворота парка. Ее все не было.

И вдруг, еще не видя Марийки, он услыхал знакомый голос.

Она весело смеялась, потом донеслись ее слова:

— Ну где ему с тобой тягаться! Будь спокоен.

«С кем это она?» — подумал Михо и, спрятавшись за дерево, стал наблюдать. К парку подошли Марийка и Саша Гнатюк. У Михо сильно забилось сердце. В один миг улетучилась вся прелесть весеннего вечера. Стало горько и холодно.

«Так вот она какая! — закралась острая, как нож, мысль. — Сначала с ним на свидание, а потом уж ко мне. Ну где с ним тягаться!.. Он — образованный, член комитета комсомола. А я что? Просто забава для нее. Чтоб могла говорить: цыгана в люди вывела». И снова вырвалась наружу затаенная, беспокойная мысль, которую он всегда гнал от себя, но которая то и дело шальной волной набегала на сердце. Не ушел бы тогда из табора, жил бы как все. Равный со всеми. А может, и лучший, чем все… Про Ромку и говорить нечего… И Григорий Чурило тоже не был бы помехой… В таборе Михо мог быть первым… А здесь? Здесь в учениках все время ходит. Хоть и два года прошло. Два года! Столько дней! И старался как! Учился… Машинистом стал… Волицу свою на цепь заковал… И ради чего?..

Он увидел, как Марийка протянула руку. Саша задержал ее в своей руке и что-то сказал. Михо чуть ли не до крови закусил губу.

Марийка помахала Саше рукой и вошла в парк. Она все еще продолжала улыбаться. Потом оглянулась.

«Выйти или остаться здесь? Пусть себе ищет!» — подумал Михо. Но, еще не решив, как поступить, вышел из-за дерева, точно невидимая рука подтолкнула его.

Марийка подбежала к нему.

— Здравствуй, Михо. Прости, что задержалась… Иду в парк и вдруг встречаю Сашку. Пристал с расспросами: «Куда идешь? К кому? Зачем?» Пробовала отшутиться, а потом думаю: зачем скрывать? Отвечаю, что договорилась встретиться с тобой. А он говорит: «Хоть на чужое свидание провожу». До самых ворот довел… А ты чего такой мрачный?

Она с тревогой взглянула на Михо.

— Ничего… так, — хмуро отозвался он.

— На работе всё в порядке?

— Всё.

— Не болен? — Она приложила руку к его лбу. — Горит… Может быть, домой пойдешь?

— Да нет… То так у меня.

— Ну, тогда пойдем к речке, — предложила Марийка.

Сначала шли молча. Потом Марийка не выдержала.

— Ну почему ты такой сумрачный? Вечер хороший… И я тебе что-то хотела рассказать. Интересное. И… смешное.

— Рассказывай.

Она недовольно надула губы.

— Как же рассказывать, когда ты такой смурной?

Михо и самому уже хотелось подавить обиду, но не давалась душа, кипела.

— Ты не обращай внимания, — промолвил он, стараясь говорить поласковее. — Рассказывай.

Марийка колебалась. Ей хотелось рассказать Михо обо всем, но она не решалась, не знала, как он отнесется ко всей этой истории.

— Рассказывать?.. А вдруг ты рассердишься?

— А то про меня? — заинтересовался Михо.

— Про тебя, — Марийка лукаво улыбнулась. — Смешное… Сейчас смешно, а раньше… раньше, наверное, не было бы смешно.

— Тогда говори.

— А ты не рассердишься?

Михо опять помрачнел.

— Смотря что.

— Тогда лучше не надо.

Михо остановился.

— Расскажи, — потребовал он и взял Марийку за руку.

Марийка растерялась.

— Не надо, Михо. — Глаза ее стали испуганными и молящими. — Лучше не надо… Ничего особенного. Так просто, женская болтовня.

Но Михо заупрямился.

— Расскажи. Ты должна рассказать. А если скрывать друг от друга, так… то уже не дружба.

Марийка улыбнулась.

— Да ты не волнуйся. Это совсем ерунда. Я расскажу все… Только у тебя, может быть, плохое настроение… И ты обидишься… А это совсем ерунда. И вспоминать не стоит.

— Расскажи.

— Это давнее… Ты, наверное, и забыл. А может быть, и не правда это. Она могла выдумать, эта Гусева.

— Какая Гусева?

— Ты не знаешь ее?

— Не знаю.

— Совсем не знаешь?.. Жену начальника технического отдела.

Михо вспомнил собрание в клубе. Когда Саша и Петрович приехали из Москвы. Тогда ругали Гусева, что он мешает стахановскому движению. С Гусевым рядом сидела тогда женщина. Жена, наверное.

— А что такое? — спросил встревоженно Михо.

— Приходила сегодня к нам.

— Зачем?

— К маме приходила. Мама шьет иногда… Она когда-то была хорошей портнихой. А сейчас почти не шьет. Только знакомым иногда, когда уговорят… А Гусевой кто-то сказал, и она пришла пошить троакар… Фасон такой новый. Говорит, что модно… А мне не нравится. Как балдахон… А вообще она красиво одевается. — Марийка взглянула на Михо. — Тебе, наверное, это неинтересно?

— Рассказывай… А я при чем?

— Сейчас расскажу. Только ты не сердись.

Они подошли к реке и сели на большую корягу, вынесенную на берег весенним разливом. Марийка поглядела на тихо плывущую реку, потом перевела взор на Михо. Лицо его было спокойно, и глаза стали обычными, без тревожных, злых огоньков. Он улыбнулся в ответ на ее улыбку и сказал уже совсем спокойно:

— Рассказывай, Марийка… Не рассержусь. Чего там!

— А там ничего и не было, — весело сказала Марийка. — Пришла. Поговорили они с мамой насчет фасонов. А мама, я вижу, никак не хочет шить ей. Не понравилась ей Гусева, я сразу увидела. Она таких не любит. Фуфырышками называет. Но ей, конечно, польстило, что жена такого начальника пришла. И она вежливо ее выслушивает, а сама на меня поглядывает: посмотри, мол, что эта барыня придумала… Потом заговорили о мануфактуре, об очередях. Потом опять о платьях. Гусева поглядывает на меня и говорит: «Мы властвуем над мужчинами, но мы должны и подчиняться им». Я спрашиваю: «Почему?» А Гусева говорит: «Вы знаете, кто нам диктует фасоны?» — «Кто?» — «Мужчины». И объясняет: «Они в фасонах не особенно разбираются, но мы за них должны думать. И действуем по их, если можно так сказать, бессознательной воле. Чтобы не приедались мы, а каждый раз выглядели новыми, неожиданными».