Элрик: Лунные дороги - Муркок Майкл

Наблюдая картину так и не рожденного мира, я вдруг захотел вернуться во тьму, которая скрывала ее от меня. Наверное, я начинал сходить с ума и неожиданно понял, что не готов к подобному опыту. Но что-то толкало меня вперед и заставляло идти. Кажется, в Египте и Мексике люди попытались воспроизвести то, что увидели здесь. Об этом они упоминали в Книге Мертвых. Тут были божества со звериными головами, герои и героини, ангелы и демоны всех мифологий мира. Границ это поле с застывшими хрустальными статуями, похоже, не имело, мы шли, не видя ни конца ни края. Должно быть, забрались так глубоко, что даже компас не помог бы. Да и нормальных ориентиров здесь не наблюдалось. Только река.

Возможно, нацистские лжеученые были правы, и мир в самом деле является выпуклой сферой, заключенной в камне, а то, что нам кажется звездами, – это лишь лучи холодного огня, проникающие сквозь толщу скал?

То, что я обнаружил доказательство их теории, меня не утешало. Безо всяких вопросов мы считали скалы вечными. Но что, если камень когда-то был живым? Или он просто имитировал жизнь? Возможно ли, что он от сотворения являлся органическим существом, подобным нам? Мог ли он пытаться придать себе форму, как у всего живого на поверхности, но в упрощенном варианте, подобно тому, как цветок или дерево пробиваются к свету? Теперь в это верилось с легкостью.

Чтобы понять, что я испытал, нужно лишь найти изображение Карлсбадских пещер.

Столбы, по всей видимости, изваяли какие-то вдохновенные безумцы, изобразив на них всевозможные формы, лица и чудовищ. Один камень перетекал в другой, их бесчисленное множество шагало во тьме, силуэты четкими рельефами и темными тенями мерцали в белых искрах могучей фосфоресцирующей реки, несущей бесконечные воды в самое сердце мира. Ниагара, превратившаяся в залитый лунным светом мир эльфов, кошмарное видение одурманенных опиумом, вот что представляло собой величественное зрелище Нижнего мира. Неужели я увидел места, где обитают души проклятых? Мне казалось: в любой миг скалы оживут, одним прикосновением обратят меня в камень, а после снова уснут на тысячу лет, пока не почуют забредших сюда по чистой случайности несчастных, ослепленных, оглушенных и потерянных навсегда, как мы.

Красота, освещенная рекой, внушала благоговение и трепет. Высоко над нами подобно тончайшим трубам колдовского органа висели сотни и тысячи хрустальных цилиндров, горящих холодным серебристым светом. Иногда на хрусталь падало отражение чего-то плывущего по реке, рассыпалось разноцветными сверкающими пятнами в водяной дымке, кружась в бесконечном ревущем водовороте, эхом отраженном по сводам и аркам, поднимавшимся над нашими головами.

Я не мог поверить, что система пещер может быть настолько глубокой и обширной. Она казалась бесконечной. Не прячутся ли здесь чудовища? Такие, как на гравюрах в книгах Жюля Верна? Огромные змеи. Гигантские крокодилы. Потомки динозавров.

Я напоминал себе, что настоящие звери остались позади. Ни Верн, ни даже Уэллс не смогли предсказать появление нацизма, истинного воплощения зла.

Вне всяких сомнений, и у Гейнора, и у его соратника Клостергейма имелись свои собственные амбициозные мотивы, они гнались за мной не ради того, чтобы послужить нацистам. По всей видимости, как только нацисты стали бы им не нужны, они в ту же секунду вышли бы из партии. Именно поэтому они представляли для нас еще большую опасность. Они служили лишь самим себе и потому готовы были поддержать кого угодно. Гейнор уже продемонстрировал мне и свой шарм, и свою злобную натуру. Я предполагал, что у него гораздо больше оттенков и того, и другого, чем мне удалось заметить. Он многолик. И в этом кузен очень сильно походил на Гитлера.

Я не смогу объяснить, как долго и медленно спускался по скользкой тропе с помощью Уны, с каждым шагом проклиная сломанную ступню, хотя сильной боли я благодаря удивительному снадобью уже не ощущал. Однако понимал, что рано или поздно измученное тело откажется мне служить.

Наконец мы добрались до необычного моста. Он поднимался над скалистыми берегами, словно живое, но застывшее существо. На фоне светящейся водной дымки его бледные каменные колонны выглядели как прекрасный собор, вроде фантастических творений безумного каталонского архитектора Гауди или нашего баварского короля Людвига, но более искусный и утонченный. По обеим его сторонам возвышались шпили и башни, созданные могучей силой природы, тоже похожие на живых существ, сам же мост износился от времени, стал гладким, вполне удобным для человеческих ног. Изящные серебристые башни окружали ущелье, по которому несся сияющий поток «сквозь мглу пещер гигантских, пенный, впадая в сонный океан»[3]. Неужели поэты-опиумисты эпохи Просвещения в Англии видели то же, что и я? Или все это и было создано их воображением? Эта пугающая мысль посещала меня не раз и не два. Разум мой отказывался понимать истинную природу того, что видели глаза, и я, как обычный безумец, пытался найти логическое объяснение, просто чтобы удержать себя от прыжка с высокого моста навстречу неминуемой смерти.

Но по натуре своей я не был склонен к суициду. Все еще надеялся получить врачебную помощь и как-нибудь выбраться наверх, где смогу даже сделать что-то полезное. Рев воды в ущелье внизу не дал мне возможности расспросить Уну, так что оставалось лишь ждать и надеяться. Немного отдохнув, мы медленно перешли через мост, я опирался на меч, как на костыль, а Уна вместо посоха использовала свой резной лук.

Водяная пена, клубясь у подножья моста, окутывала его блестящей дымкой. Мало-помалу я разглядел в ней фигуру, примерно моего роста, что возникла у нас на пути. Существо выглядело несколько странно и тоже опиралось на посох. Уна торопливо зашагала вперед, явно радуясь встрече.

Приблизившись, я вдруг понял, что встречает нас огромный рыжий лис, стоящий на задних лапах. В костюме французского аристократа семнадцатого века, с кружевами и вышивкой, он опирался на длинную узорчатую щегольскую трость. Изящной лапой лис несколько неуклюже снял с себя широкополую шляпу с перьями, пробормотал слова приветствия и поклонился.

Я потерял сознание и тяжелым кулем рухнул на дрожащий мост, испытав при этом облегчение, ибо избавился от жуткого кошмара.

Глава седьмая

Жители глубин

Мои жизненный опыт и образование больше не могли вынести подобных испытаний, и мозг мой отключился, пытаясь хоть как-то спастись. Я погрузился в видения, столь же фантастические, как и реальность, но в них у меня была хотя бы иллюзия контроля. Сидя верхом на огромной летающей рептилии, я ликовал: в этот раз я управлял не одним драконом, а целой эскадрильей. Мы мчались в холодном зимнем небе, а позади меня, прижимаясь к моей спине и наслаждаясь полетом, сидела она. Та, кого я любил.

И вновь появился мой двойник. Он протягивал ко мне руки. Женщина в тот же миг исчезла, и оказалось, что я больше не сижу верхом на драконе. Двойник подошел еще ближе; я заметил, что его лицо скривилось, словно от боли. Из красных глаз текли бледные кровавые слезы. Я тут же перестал его бояться. Скорее даже почувствовал сострадание. Да и он мне не угрожал; возможно, пытался о чем-то предупредить?

Постепенно видение погасло, и я ощутил себя необычайно счастливым. Словно родился заново, но на этот раз без боли и страданий. Я расслабился, и ум мой мало-помалу пробудился.

Теперь я мог принять тот факт, что подземное царство велико и, возможно, даже безгранично. Я мог принять и понять, как повлияли на мое воображение странные каменные образования. Но лис из сказки – это уж слишком! Наверное, он мне просто померещился, когда я пытался вместить все увиденное мной. А может, я уже настолько привык к фантастическому миру, что не узнал актера в театральном костюме из комедии «Вольпоне»[4].

Разумеется, открыв глаза, никакого лиса я не увидел. Надо мной нависал гигант, чем-то похожий на статуи острова Пасхи. И как это ни парадоксально, он глядел на меня с тревогой. Поначалу я насторожился, заметив его военную форму, но затем быстро сообразил, что форма не немецкая, отчего еще больше удивился. На нем был аккуратно залатанный мундир офицера французского Иностранного легиона. Военный врач? Неужели мы добрались до Франции? Или Марокко? Мой практичный мозг бросился на самое логичное объяснение, как кот на птицу.