Америка о’кей - Джузеппе Д’Агата

— И за моим, — хрипит Матфей. — Как раз сегодня утром дочка опять жаловалась. Та, что продавщицей работает.

Ну-ну.

Лука нервно трет худые (впалые) щеки.

— Кто это может быть?

— Но главное, так сказать, зачем он это делает? — недоумевает Марк.

Матфей снова водружает шляпу на голову. Боком. Так что загнутые кверху поля оказываются спереди и сзади.

— О’кей, это ужасно. Неслыханное кощунство.

О-хо-хо. И-хи-хи. Люди, потом я вам все расскажу. У, объясню.

— Тут пахнет провокацией, как пить дать, — пыхтит Марк.

— Оскорблением, — шипит Лука.

Матфей сжимает кулаки, ишь ты. Они у него явно чешутся.

— Кто-то пользуется мусором. О’кей, если это явление распространится, оно будет иметь непредвиденные последствия. Губительные. Страшно подумать, что может произойти.

— Но почему берут именно наш мусор? — не унимается Марк. — Что-то я не слышал, чтобы это происходило с другими.

— Ясно почему, — отвечает Лука. — Акция против властей. Против верхов.

Матфей вкладывает свое возмущение в смачный плевок на несколько метров.

— Это угроза для веры.

— Для производства, — подчеркивает Марк.

— Для потребления, — подхватывает Лука.

Матфей становится в боксерскую стойку. Молотит кулаками воздух — ух! эх! ух! эх!

— То, что выброшено, — священно и неприкосновенно. Война еретикам! Если бы в нашей Стране сохранились красные, которых у нас давно и в помине нет, о, мы бы по крайней мере знали, кого прижать!

Марк ходит взад-вперед. Нервы.

— Кто же это такие, так сказать?

Лука, размахивая руками, высвобождает (выпрастывает) их из-под голубой мантии.

— Будем надеяться, что еретиков пока немного. Единицы. Надо предупредить папу.

Матфей перестает боксировать (тузить) воздух, и его кулаки исчезают под мантией. Зеленой.

— Эдуарда? Бьюсь об заклад, ему все известно.

— Ему всегда все известно, — вздохнув, признает Марк. Который не прочь спрятать голову под красную мантию.

— В то время как мы никогда не знаем, что у него на уме.

Мне пришлось прижать ухо — ух! — к динамику, иначе бы я не расслышал этих слов.

Матфей высказывает догадку:

— Они с Иоанном что-то затевают.

Послушаем Марка.

— Вам, так сказать, ничего не говорит скоропалительное решение назначить Иоанна кардиналом? Да еще и — неизвестно почему — главным теологом. — Направляет палец на Матфея. — Вот ты, министр культа, как поладишь с главным теологом?

— О’кей, я все не разберу, дурак Иоанн или жулик. Только ли глас божий — или у него собственный голос есть, свои идеи?

— В любом случае, — заявляет Марк, — не нравится он мне. Так сказать.

Лука выражается определеннее:

— Матфей, ты серьезно считаешь, что проделки с нашим мусором на их совести? Эдуарда и Иоанна.

Сигара Матфея изжевана в клочья.

— Не знаю. Это тревожный сигнал, который необходимо расшифровать. О’кей. Но мы найдем виновника, и пусть не ждет пощады, кто бы он ни был. Хоть сам папа.

Читатели, друзья, эгеге!

Скоро, у, уже совсем скоро я вам все скажу. Страницу терпения.

Страницу. Исписанную?

Прежде чем разойтись, кардиналы принимают решение: выявить преступников, для чего поручить расследование (тайное) — кому бы вы думали?

У, угадали! Полковнику Энею.

20

Ох. («Куда девался Рикки?»)

Эх. («Что-то давненько его не видно, этого пугала».)

Ах. («Неужели умер?»)

Ух. («Будем надеяться».)

Ну. («Покойничек утрамбовывает мусор».)

Эгеге.

Ау, люди, я здесь!

Друзья, это Мария. Европейка. Ей-ей, это она. А кто же еще?

Черное шелковое платье до пят, с разрезом, открывающим ногу чуть ли не выше бедра. Ах ты!

Чулки в сеточку. У, с резинками!

Туфли из змеиной кожи. На шпильках.

Жемчужное ожерелье. Кольца с брильянтами. Золотые браслеты.

Все это она выудила — аяяй! — из мусора.

Мария явно кажется себе элегантной.

Она с хохотом гонится за мной. Ой! Я ковыляю изо всех сил, но мне от нее не уйти. У, устал, больше не могу.

Уф!

— Сумасшедшая. — Мне надо отдышаться (перевести дух). Ух, трудно говорить. — Мы ведь только что это делали!

— Давай еще разик.

— Ненасытная. У тебя одна любовь на уме. Оставь меня в покое. Пока не доконала.

Ой-ой-ой.

Умираю.

А ей хоть бы хны. Сил больше нет. (Где ты, моя скука?)

Мое желание — у! — утолено, удовлетворено, прошло, иссякло, было, да сплыло.

Мне это не нравится.

Я должен навязывать свое желание.

А получается наоборот.

То-то и оно. Нет, не-е-ет!

Знаете что? В конечном счете я вынужден пересмотреть свое отношение к женщинам нашей Страны — не только в том, как они одеваются, но и в отношении секса.

Елизавета.

Анна, ах!

С ними все зависит от моего желания. Захотел — и могу взять их силой (грубой). Овладеть ими.

Но неужели похоть, и только похоть, заставляет Марию спать со мной?

— А что, все европейские женщины могут заниматься любовью когда хотят?

— Ясное дело. Каждый день. Хоть по нескольку раз.

— Европейским мужчинам повезло.

Разумеется, я так не думаю (не считаю).

— Ты им не уступаешь, Ричард. Ты бы и в Европе не ударил в грязь лицом. По части секса.

Ну вот! Она наклоняется над мусором и поднимает бутылку.

Алкоголь. Ах ты!

Она делает большой глоток.

— Не хочешь выпить?

Я отвожу взгляд от бутылки.

Ух!

— Зря ты это. Не могу видеть, как ты подбираешь мусор.

— Придется тебе привыкнуть, милый.

— У меня не получится.

Она гладит мой горб, взяла — ах ты! — привычку.

— Горбок, а горбок, подай денег в оброк!

Терпеть не могу, когда ко мне прикасаются.

— Мария, ты меня любишь?

— Мне нравится с тобой спать.

— Знаю, ты любишь Брута.

— Брута? Нам с ним хорошо, вот и все.

Понимаете, друзья? Какая там верность, какое уважение! Все сводится к постели, к сексу — у!

— Тебя приятно слушать, Мария. Вы, европейцы, умеете очень складно говорить. Все, кого ни возьми.

— Ты тоже. Знаешь, я учу ваш язык.

— У!

— Ты прав, удобный язык. О, очень!

Опля!

— Скажи, Мария, что бы ты сделала в первую очередь, если бы получила власть?

У Марии загораются глаза. Ах!

— В первую очередь? Справила бы себе сто шуб.

— И потом бы выбросила. Молодец!

— Ты спятил.

Ах!

Она решительно не понимает (до нее не доходит).

— Это был бы прекрасный поступок для женщины твоего положения. Поступок, который вызвал бы всеобщее восхищение.

Она меня даже не слушает.

— Еще завела бы прислугу. Десять человек.

— Прислугу?

У!

— Горничную, дворецкого, кухарку, шофера.

— Из наших?

— Какая разница. Белых, черных, желтых. Лишь бы работали хорошо. Мне все равно, кто какой расы. Мы, европейцы, не расисты.

Она оседлала свое больное воображение. Э, эта Мария со странностями почище моих!

— Запросы у меня большие. Представляешь, Ричард? Наконец-то я стану богатой.

Богатой. Гм.

— А зачем тебе это?

— Затем. Все мечтают разбогатеть.

О’кей, ну а дальше?

— Мария, помоги мне разобраться. У нас богатство — это возможность приобретать. Чем мы богаче, тем больше покупаем.

Она нагло смеется.

— И тем больше выбрасываете. Психи! Идиоты!

О-о-о!

Эгеге.

— Если смотреть в корень, все мы равны. Все живем одинаково. Что рабочий, что папа. Разница только в количестве. Только в нем.

— Поняла. Вы отменили качество.

— Ну, качество иногда нужно для искусственного стимулирования потребностей.

— Ричард, качество — это все.

— Нет, за качеством скрываются обман, привилегии, злоупотребления.

История состоит из войн, которые велись во имя качества изделий, идей, политики, религии и т. д. и т. п.

— Я вас никогда не пойму. Уф. — Мария торопливо поправляет прическу (у, перманент). — Идут.

В комнату, где они поселились с Марией (комната эта затеряна в недрах дворца), входят Брут, Кассий и Гораций.

Товарищи.

Черные пиджаки, черные брюки.

Смокинг — так называют костюм, в который переодеваются после работы.

Белые рубашки с манишкой и брильянтовыми — ишь ты! — пуговицами.

Галстуки бабочкой.

Лакированные туфли.

Каждый несет на плече мешок.

О-о, отваги (смелости) у них — иих! — хоть отбавляй. Который день бесстрашно таскают проклятые мешки — и еще не стерли до крови плечи!

Они опорожняют мешки. Содержимое каждого мешка — отдельно.

Мусор.

Священный. У!

У Брута, вожака, довольный вид.

— Это я взял у кардинала Марка. Дома.

Кассий, брат Марии, ворошит мусор из своего мешка. Ногой.

— Это добро кардинала Луки.

Гораций ничего не говорит. Его трофеи — из апартаментов кардинала Матфея.