Безумство храбрых. Бог, мистер Глен и Юрий Коробцов (Рисунки А. Лурье) - Василий Ардаматский

— Как вы расцениваете положение рейха на войне? — " неожиданно спросил генерал Зигмаль.

— Оптимистически, вполне оптимистически, — заторопился Лидман. — Гений фюрера, доблестные…

— Достаточно. Вы, я вижу, подлинный патриот, — насмешливо сказал генерал Зигмаль. — У меня больше вопросов нет. Вы свободны.

У Лидмана вырвался вздох облегчения. Он вскочил со стула и, забыв попрощаться, быстро вышел.

Генерал Зигмаль обратился к Гроссу:

— Ну, а эта личность тоже из первой пятерки?

— Лидман вполне квалифицированный инженер, — сухо ответил Гросс.

— Да что вы заладили: «инженер, инженер»! — обо злился генерал. — А какое-нибудь другое определение для классификации людей у вас есть? Я по трехминутному разговору вижу, что этот ваш квалифицированный инженерничтожество. Мало того: я чувствую, что им нужно заняться…

18

Баранников пришел в дирекцию первым. В дверях приемной Гросса он столкнулся с инженером Лидманом.

— Здравствуйте, господин Лидман, — почтительно сторонясь, сказал Баранников.

Лидман посмотрел на него ошалелыми глазами.

— Идите вы к черту! — прохрипел он и почти побежал по коридору.

Вскоре в приемной Гросса собралась вся четверка. Сидели не разговаривая, точно не знакомые друг другу люди. Наконец их пригласили в кабинет. Они вошли и шеренгой стали у дверей.

— Проходите, садитесь, — немного растерянно предложил Гросс.

Инженеры сели к столу. Два — на одной стороне, два- напротив. Генерал Зигмаль, сидевший у дальнего края стола, оказался как бы председательствующим. Он молча оглядел всех по очереди и спросил:

— Кто из вас русский?

Баранников встал:

— Я.

— Можете сидеть. А вы? А вы?

После того как все назвались, генерал снова долго и бесцеремонно рассматривал каждого из них.

— Вы знаете, что случилось на заводе? — спросил он наконец.

— Никак нет, — ответил Баранников.

— В секторах, не затронутых случившимся, ничего знать не могут, — торопливо пояснил Гросс.

Ну ничего, скоро узнают об этом поголовно все, — сказал генерал Зигмаль. Случилось нечто непростительное: у вас на заводе обнаружено вредительство.

— Невероятно! — воскликнул Шарль Борсак, оглядывая коллег удивленным и растерянным взглядом.

Геперал Зигмаль пристально посмотрел на француза и, выждав паузу, продолжал:

— Мы уже установили, чьи подлые руки сделали это дело. Выловим и предадим суровому суду всех, кто затеял эту постыдную войну в потемках. Мы, немцы, любим открытую борьбу, а такую вот войну — исподтишка, из-за угла, когда противник к тебе спиной, мы просто не понимаем. Не можете ли вы объяснить мне, что руководит этими подлецами, какое понятие морали вкладывают они в эту свою подлость? Прошу вас, объясните мне.

Инженеры молчали. Тогда генерал обратился к Баранникову:

— Вы русский, а как раз ваши русские большие мастера подлой войны. Собственно, они такую войну и выдумали. Помогите же мне понять ее моральные принципы.

Баранников поднялся и с минуту стоял молча, смотря в противоположную стену. Как бы он хотел сказать этому хаму в генеральском мундире все, что он думал об их морали палачей и убийц и о благородном героизме советских людей! А заодно и о том, что победа не за горами и что за ней придет и страшная месть палачам. Но… что было бы равносильно самоубийству. Что же тогда сказать? Как ответить на вопрос так, чтобы не потерять достоинства советского человека и в то же время не вызвать у генерала никаких подозрений?

— Ну, ну, господин русский, я жду.

Баранников вздохнул и, повернувшись к генералу Зигмалю, сказал спокойно и рассудительно:

— Я думаю, что подобные действия каждый раз исходят из субъективных данных каждого отдельного человека. Мне, например, война чужда и противна. Я человек абсолютно мирной профессии созидания, а не разрушения. Сформулировать психологию и разгадать мораль неизвестного мне человека — непосильная задача. — Баранников помолчал, как бы пытаясь все-таки найти ответ. И, не найдя его, сказал: — Мне легче разгадать самую сложную техническую задачу.

— Интересно, а как же вы, господин русский, оказались на войне и попали в плен? — быстро спросил генерал Зигмаль.

— Не я оказался на войне, а война оказалась там, где я проводил отпуск, — у своего отца возле польской границы. Война7 закрутила меня, как бурная река щепку. Последовала целая цепь случайностей, случайно же закончившихся моим пленом, а не смертью.

— Но мирное население мы в плен не брали, — заметил генерал Зигмаль.

— Что вы? — искренне удивился Баранников. — Сколько угодно, и я один из таких. Я вам говорю чистую правду. Когда началась война, я находился в пограничном с Польшей поселке, отдыхал у отца. Запросите своих находящихся там людей, они проверят и убедятся, что все было именно так. Я потому и ненавижу войну, что это слепое, жестокое дело, в котором судьба человека — нуль.

— Вы, наверное, ушли в партизаны?

— Я оказался в плену в первый же месяц войны, когда ни о каких партизанах и слуха не было.

— Странно, в высшей степени странно, — недоверчиво проговорил генерал Зигмаль. — А как вы относитесь к Германии вообще?

— Это великий и умный народ, — ответил Баранников. — Работая здесь, на заводе, я увидел, как высок технический уровень немецкой промышленности, какие прекрасные инженеры заняты в ней. — Он остановился и вдруг спросил: — Можно откровенно сказать о том, чего я здесь не понимаю?

— Ну, ну, интересно.

— Я буду говорить только о том, что известно мне, что я сам пережил и переживаю.

То, что война так обошлась со мной, я еще могу понять, но я отказываюсь понять, зачем я нужен Германии в состоянии получеловека.

— Что значит — получеловека? — Генерал многозначительно посмотрел на Гросса. — Я слышал, что вы здесь в весьма привилегированном положении.

Баранников улыбнулся:

— Весьма — это сказано излишне сильно. Да, последнее время я и мои присутствующие здесь коллеги живем относительно сносно. К нам возвращается ощущение человеческой жизни, и, ценя это, мы работаем в высшей степени добросовестно. Но до недавнего времени Германия обращалась со мной, как с примитивной скотиной, будто главным ее, Германии, интересом было меня уничтожить, а не сделать полезным немецкому народу. Вот этого я понять не могу.

Генерал Зигмаль слушал Баранникова› с явным любопытством, не замечая, как доктор Гросс посматривает на него с откровенным злорадством.

— Но вы сами сказали, что война — жестокая штука.

Да и как нам не быть жестокими, если мы все время наталкиваемся на происшествия вроде того, что случилось теперь на вашем заводе?

— Я имею в виду слепую жестокость и в слепоте своей — тотальную, — спокойно уточнил Баранников.

— Вы верите в победу Германии? — , неожиданно спросил Зигмаль.

Баранников на мгновение замялся, будто он не сразу решается сказать то, что хочет:

— Я верю в победу мира над войной, а от мира, какой бы он ни был, выиграют все народы.

— Вы, я вижу, не инженер, а дипломат, — усмехнулся генерал Зигмаль.

— Просто было время, лежа на нарах в бараке и в пещере, подумать обо всем этом на голодный желудок.

Генерал Зигмаль рассмеялся:

— Ну, видите, значит, уже полезно то, что вы пережили? Интересно, разделяют ли эти взгляды ваши коллеги? — Генерал посмотрел на инженеров.

Встал Шарль Борсак.

— Я лично целиком разделяю мысли русского коллеги и так же, как он, хочу честно служить немецкому народу.

— Я тоже, — вставая, сказал Гаек.

Генерал посмотрел на Магурского, который сидел с опущенной головой.

— А у Польши, как всегда, особое мнение? — спросил он.

Магурский медленно поднялся:

— Мое мнение, в общем, сходится с мнением моих коллег. Но, понимаете, у меня в Варшаве остались жена и дети. Почему же мне не дано право написать им, что я жив, работаю и, когда наступит мир, вернусь домой?

Магурский сел.

Генерал подумал о чем-то и обратился к Гроссу:

— У меня все.

Гросс вышел из угла кабинета, где он сидел все это время, и, приблизившись к столу, сказал:

— Я тоже хотел поговорить о последнем неприятном событии, но многое из того, что я хотел сказать, уже выявилось во время вашего разговора с генералом. Мне остается только просить вас, чтобы вы работали так же хорошо, как до сих пор, чтобы ни у кого не создавалось впе чатления, будто наш завод укомплектован одними саботажниками. Вы свободны.

Инженеры вышли.

— Ну, что вы думаете, генерал, об этих людях? — осторожно спросил Гросс.

Генерал приподнял плечи и сказал задумчиво:

— Умные, хитрые бестии, однако верить им хочется.

— Право же, — осмелел Гросс, — на человеческое отношение человек всегда отзывчив.