Полюшко-поле - Борис Можаев

- А он?

- В район ездил... - ухмыльнулся Конкин. - В своей библиотеке неудобно справляться: а ну-ка врут? А потом жалобу, значит, забрал. Не возражаю, говорю, против Кулибина. Пусть мою кузницу и в квитанциях зачисляют на имя товарища Кулибина.

- Ну и как же? - спросил, улыбаясь, Песцов.

- Волгин отказал. Много чести, говорит. Будь доволен, что пацаны из подворотни Кулибиным тебя зовут.

И снова хохот.

...Один раз ночью шли они с Волгиным домой. Неподалеку от правления, возле пятистенкой избы Торбы, гомонили мужики. А из раскрытых окон вырывались в дремотное небо свист и топот:

Эх, сыпь, Семеновна!

Подсыпай, Семеновна!

Неужели, Семеновна,

Юбка-клеш зеленая?

А потом нестройно, тягуче запели бабы:

Я одену тебя в темно-синий костюм

и куплю тебе шляпу большую...

Возле палисадника раздавались иные голоса:

- Что у них ноне - медовуха или самогон?

- Не-е! Спирту привезла Торба. На спиртозавод ездила...

- Намедни в магазине водку чайком назвала. Я ей, говорит, сроду не напиваюсь.

- И мужики с ними, вся компания.

- Вот живут, малина им в рот!

Говорили без осуждения, наоборот, иные с завистью, иные с восторгом.

Отойдя от палисадника на почтительное расстояние, Песцов спросил Волгина:

- Что у них за веселье?

- Да, наверно, курицу зарезали. Торба с фельдшерицей Бочаговой частенько гуляют. Мужики-то у них в колхозе не работают.

- А что ж они делают?

- Да так, все вокруг сельпо да школы околачиваются.

- Кто они такие? Рабочие или колхозники?

- Ни то ни се. В школе дрова рубят. Их Иван Бутусов, муж директорши, вроде при себе держит.

- И много у вас таких приблизительных колхозников?

- Всех не перечтешь. Они для блезиру работают в колхозе. А зарабатывают и на реке, и в тайге - кто плоты гоняет, кто корье пробковое заготавливает, кто клепку ясеня... Приспосабливаются. Жить-то надо. Мужики-то еще выкручиваются. А бабам туго.

- Давно уж не платите на трудодни?..

- Оно кому как. Вот бригадирам, учетчикам, охранникам платим. А теперь еще и механизаторам, звеньевым. Остальным прочим - нет. Не хватает. Ведь у нас одних охранников да объездчиков сорок человек.

- Кто у вас пьет? Больше все эти полуотходники?

- Да все пьют.

- От какого же богатства?

- Какое там богатство! Пьют из озорства... Чтоб не работать. Зерно воруют да самогон гонят.

- Но есть же охранники!

- Они сами и воруют.

- Так распустите их.

- Тогда и вовсе все растащат. Село большое, а поля-то аж до Уссури тянутся. Не-ет, избаловался народ. Работать не хотят. Лодыри...

- Но ведь им не платите?!

- Конечно, какая там плата... - охотно соглашался Волгин.

- Какой же выход?

- Торговлю открывать надо.

- Сие, как говорится, от нас не зависит.

Все эти разговоры ни к чему не приводили. После них Песцов чувствовал себя вялым и раздраженным, как после снотворного.

"Откуда берется этот застой и равнодушие?" - думал он, глядя на размеренную жизнь супругов Волгиных. Он не слышал, чтобы они что-то обговаривали между собой, решали... Нет! Если и говорили, то каждый свое и не для каких-либо согласований, а просто так, по привычке говорить. Здесь нечего было обсказывать, объяснять друг другу. Даже обязанности по хозяйству были давным-давно распределены между ними и вошли в привычку. И даже ругань в привычку вошла. Каждое утро Марфа щепала лучину и ворчала на то, что полено кривое, но тем не менее Игнат приносил снова все такие же суковатые и мозглявые поленья. "Нетто это полено? Камень! Его долотом не возьмешь. Этим бы поленом да хозяину по башке, - ругалась Марфа, впрочем довольно мирно. - Тоже хозяин!.." А этот хозяин сидел поблизости прямо на полу, тяпал табак и жаловался кому-то, глядя в угол: "А у меня, брат, опять под ложечкой свербит... Ну словно веретено проглотил..." И после таких жалоб по привычке выпивал кружку вечерошнего молока.

"Ну что за народ?.. - вопрошал Песцов. - Ко всему привыкает, со всем сживается... Да выбери ты полено поровнее, много ли надо для лучин? Сходи, съезди, наконец, к доктору, узнай, что у тебя там за веретено сидит, и поставь на этом точку. Не тут-то было! Ему и "жисть не в жисть" без этих жалоб на веретено да на почку..."

Вечерами он подолгу не мог заснуть. Лежа на высокой перине, все думал о том, с чего же начинать, когда изберут председателем.

И вспоминалась ему в такие минуты Надя, едущая сквозь овсы на велосипеде с круглым зеркалом на руле. И уже не то наяву, не то во сне он видел, как клубились ее льняные волосы, как растягивались в улыбке ее потрескавшиеся от ветра губы... И он тянулся к ней, чтобы обнять, поцеловать ее, но перед ним вырастало до огромных размеров круглое зеркало и глупая рожа улыбалась ему оттуда.

"Уберите этот любовный подарок!" - кричал он. "Ну нет, - отвечала эта морда голосом Волгина. - А что скажет Сенька-шофер?"

19

Надя стала выходить на работу в белой шелковой кофточке, в серой юбке и в светлых спортивных туфлях. И шаровары и синие резиновые тапочки бросила в сенях. В сумерках она появлялась в правлении и, разговаривая с Песцовым, старалась пересидеть всех посетителей.

Как-то они рассматривали посевные карты, изучали план полей.

- Рожь опять нас подвела, гектаров двести вымерзло, - поясняла Надя. А всходы яровых хотя и неважные были, но, я так думаю, их еще можно вытянуть. Надо что-то делать. Но не раскачаешь, не поднимешь никого.

- Мне одно только ясно: низкие урожаи не причина, а следствие, - сказал Песцов. - Дело не в земле и даже не в удобрениях, а в равнодушии колхозников. Это просто бедствие, эпидемия!..

- Ну зачем же так? Равнодушие не антонов огонь... И вообще не болезнь. Это вроде засухи. Она от ветра зависит. Как зарядит один и тот же ветер дует и дует все в том же направлении. А оттуда только сушь да пыль. Ни капли дождя! Менять направление надо.

- Ну, я допускаю, что от этого урожаи страдают. Да ведь суть не только в урожае. А как быть с этим разбродом, с пьянством, с этой унылой серостью?

- Все идет от земли... Пока там нет порядка, не будет его и среди людей на селе.

- Может быть, оно и верно, да не утешительно, особенно для тех, кто здесь живет. Сколько вы прожили тут?

- Почти три года.

- Не сладко, поди?

- Всякое бывает.

- Глухомань.

- Вы еще не знаете, что это такое.

- У меня все впереди.

- Иногда мне кажется, будто мы выпали из какого-то состава. Вагоны в тупике...

- Вы просто устали.

Надя чуть заметно улыбнулась:

- Мне порой хочется почувствовать себя как-то по-новому. Словно переодеться во все другое, непривычное.

Она перехватила взгляд Песцова, скользнувший по ее белой кофточке, и неожиданно произнесла, глядя на свои загрубелые, красновато-бурые руки:

- Но вот эти перчатки не снимешь и не заменишь.

Наступила неловкая пауза; через минуту, глядя куда-то в темный угол, Матвей тихо сказал:

- Я вас понимаю... Одиночество - штука трудная.

"Да, несладко ей живется здесь. Бьется как рыба об лед - и все одна. Поддержать порой и то некому, - думал Песцов. - Окончить институт, нажить ум, вкус приобрести... И бух! Как в заточение. В монастырь! Поля полями, дело делом. Но ведь у нее еще и глазищи вон какие. И губы не только ложку хотят целовать. Но куда пойдешь? В школе одни учительницы. В медпункте сестры да фельдшерицы. Опять бабы..."

Встречая Надю, Волгин и Семаков неизменно подшучивали насчет Сеньки-жениха. Надя отвечала раздраженно. И Матвей догадывался, что между ними существуют размолвки совсем иного характера.

Однажды днем Песцов застал ее в правлении спорящей с Семаковым. Тот, моложавый, краснощекий, в клетчатой рубашке с закатанными рукавами, размахивал перед ее лицом руками и говорил возбужденно:

- Нечего его агитировать. Он просто саботажник. Мы с ним по-другому поговорим.

- Как это вы быстро решаете!

- Что значит - вы? Мы - это правление.

- Чего это вы расшумелись? На дворе слышно, - сказал Песцов, входя.

- Ну ладно! Я пошла. - Надя перекинула через плечо парусиновую планшетку и направилась к двери.

- Куда?

- Агитировать одного комбайнера. Не хочет на комбайне работать. - Надя усмехнулась. - Не выполняет решения правления.

- Он просто саботажник. Лодырь, - повторил свое Семаков.

- Да? - Надя искоса взглянула на Семакова. - А я все-таки схожу.

- Погодите, я тоже с вами, - Матвей вышел вслед за Надей из правления.

- Что это за комбайнер? - спросил он ее на улице.

- Лесин по фамилии. Инвалид. Лет двадцать проработал в МТС трактористом-комбайнером, а осенью к нам пришел. Ну и обидели его. Трактора не дали. А теперь он в комбайнеры не идет. А уборочная не за горами.

- Как же это случилось?

- А так же, как все здесь случается, - с горечью ответила Надя.

Изба Лесина стояла с краю, на том порядке, с которого начиналось село. Изба большая, но уже заметно осевшая наперед. Она смотрела окнами в землю так, словно глубоко задумалась о цели своего существования. В левом углу почти пол-избы занимала огромная глинобитная печь, такая же старая, как сама изба. Печь тоже осела, только задней частью, и теперь похожа была на бегемота, разинувшего черную пасть. Под печью стоял высокий сруб из пожелтевшей, словно бронзовой, лиственницы - подпечник. Песцов еще не видел такой диковинной печи и с любопытством разглядывал ее.