Ратное поле - Григорий Баталов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ЗДРАВСТВУЙ, ПОЛЕ БОЯ!
Дает почувствовать себя
Железка
Под черепом —
Осколок мины той…
Д. КовалевТолько через три десятилетия приехал Анатолий Костин на то место, где, как посчитали, он был убит. Долго стоял, слушая, как колышется густая пшеничная нива, как в высоком небе поет жаворонок и где–то перекликаются звонкие детские голоса.
Если спросить Костина, о чем он думал в эти минуты, сразу не ответил бы. Мысли роились самые беспорядочные. Сквозь них, как зеленый росток сквозь сухую почву, пробивалось чувство, которое можно выразить одним словом: «Жив!».
До слуха донесся самолетный гул, и все тело напряглось ожиданием: в тот далекий день над полем боя висели чужие самолеты; бомбили хотя и беспорядочно, но жестоко. Сколько лет прошло, а помнит душа ту тревогу и опасность.
Костин осмотрелся, пытаясь узнать места. Тогда с наблюдательного пункта на окраине хутора Кисловского хорошо была видна опушка дальнего леса, рядом с ним неубранное кукурузное поле, посеченное пулеметно–автоматными очередями. Ближе к хутору окопались наши, у леса — фашисты.
Хорошо запомнилось то раннее осеннее утро на украинской земле. Мог ли тогда знать Костин, что снова придет на эту землю? А ведь могло случиться и так, что однополчане приходили и приезжали б на его могилу. Говорили бы вполголоса, боясь потревожить сон павших: «Вот здесь лежит артиллерист Костин. Он отличился в этот день. Помнишь?» И в ответ — легкий кивок седой головы.
Костин вспоминает свой путь к этому полю боя. Выпускник Тбилисского артиллерийского училища младший лейтенант Анатолий Костин попал на фронт в разгар сражения, которое развернулось от его родного города Орла до Белгорода. Командир артполка майор И. У. Хроменков, принимая пополнение, задержал взгляд на стройном младшем лейтенанте с первым юношеским пушком на верхней губе. Во взгляде том сквозил немой вопрос: «Не дрогнешь, лейтенант, в бою? Не подведешь товарищей?»
Майор Хроменков, видимо, остался доволен пополнением. Указывая рукой на запад, в сторону меловых гор, сказал:
— Там, за Белгородом, Украина, до нее всего несколько шагов. Но каждый шаг будет труден. Ваша задача, артиллеристы, проложить путь пехоте, защитить ее, матушку, от чужого огня…
В дни вражеского наступления под Белгородом, а затем, нашего контрнаступления огневой взвод младшего лейтенанта Костина сражался отважно и мужественно. Вместе с пехотой он переправился на плотах через Северский Донец, поддерживал огнем защитников плацдарма — «пятачка». Майор Хроменков с похвалой отозвался о новичке, как о настоящем артиллеристе…
Всего два месяца прошло с первого боя. Но уже позади остались меловые горы Белгорода, освобожден промышленный Харьков.
Изменился за это время и младший лейтенант Костин. Потемнел лицом, словно закоптился в пороховой гари своих орудий. Голос стал резче, огрубел от громких команд.
Под Новой Водолагой, за Харьковом, успешное наступление дивизии натолкнулось на сильное противодействие противника. Пришлось перейти к обороне.
Огневой взвод Костина с двумя 76‑миллиметровыми орудиями поддерживал стрелковую роту старшего лейтенанта Бориса Калашникова. Пристреляв реперы, они готовились накрыть пулеметную точку, обнаруженную разведчиками, Но в этот момент в небе появился двух–фюзеляжный разведчик–корректировщик противника. Значит, жди артналета или контратаки.
Действительно, вскоре ударили вражеские батареи. Минут десять молотили они кукурузное поле, перемешивая с землей золотистые початки и человеческие тела. Затем из–за посадки появились вражеские танки, за ними трусцой бежали автоматчики. Сразу же со стороны хутора раздался дружный голос батальонных пушек, и снаряды преградили путь танкам противника, которые повернули обратно. Скрылись в посадке и вражеские автоматчики. Старший лейтенант Калашников возбужденно потирал руки.
— Молодцы, артиллеристы! Дали врагу понюхать, чем пахнет русский снаряд. Так держать!
Крепко дружили они с Костиным, не раз черпали кашу из одного фронтового котелка. То артиллерия выручит пехоту, то пехота артиллерию. Пополам делили беды и удачи. Обидно — не дожил Борис до великой. Победы. Погиб в сорок пятом. Об этом Анатолий узнал через тридцать лет от друзей, считавших погибшим и его, Костина.
А над хутором Кисловским, над кукурузным полем вновь появился вражеский разведчик. По самолету стреляли из винтовок и автоматов, но летчик, казалось, не обращал вниманий на рой пуль, выискивая наши батареи.
Во второй половине дня с командного пункта полка предупредили: ожидается сильная атака при поддержке танков. Батарея быстро выдвинулась на прямую наводку. Взвод Костина занял позиции у крайних, полуразрушенных домов хутора Кисловского. Клонившееся к западу солнце слепило наводчиков, прижавшихся к орудийным прицелам.
И вот уже раздались плотные залпы вражеской артиллерии. Огневой смерч покатился по кукурузному полю до окраин хутора, заметался среди домов, по садам и огородам. Из посадки снова выкатились на большой скорости желто–зеленые коробки танков. Они ныряли в воронки, вздыбливая на подъеме длинные пушечные стволы (такие были только у «тигров»). За танками густо бежали вражеские автоматчики с засученными рукавами.
— По танкам, бронебойным!
Анатолий почти не слышит своего голоса, но видит, как метнулись из укрытий расчеты.
— Первому орудию — по головному, второму — по следующему за ним танку! Зарядить!
Высоко подняв руку, Костин считает: «Шестьсот… Пятьсот… Четыреста метров…» Резко взмахивает рукой:
— Огонь!
Головной танк дрогнул, затем развернулся на месте. Блеснула стальная лента гусеницы. Ай да молодец Кудрявцев! Разул «тигра»!
Наводчик Николай Кудрявцев, прильнув к прицелу, сразу же перенес огонь на второй танк. Гимнастерка на спине Николая потемнела от пота, на шее белой полоской выделялся бинт: при первом артналете задел осколок.
Рядом со вторым орудием сержанта Бородавенко разорвался снаряд. Когда рассеялся дым, Костин из своего окопчика не увидел расчета. В стороне лежал тяжелораненый сержант, был убит подносчик снарядов. Лишь поднялся, шатаясь, наводчик ефрейтор Ивлев. Затем, отряхиваясь от земли и придерживая раненую ногу, выполз заряжающий Максименко. Но орудие уцелело.
Тем временем вражеские танки и пехота уже вклинились в нашу оборону. Калашников, подхватив ручной пулемет, побежал на левый фланг, куда просочились гитлеровцы.
Из посадки вывалилась новая волна неприятельской пехоты. Она стремительно накатывалась на наш передний край…
— Первое орудие! По пехоте, гранатой, взрыватель осколочный…
Несколькими осколочными снарядами Кудрявцев разметал гитлеровцев на подходе к переднему краю. А в это время Ивлев и Максименко вели из второго орудия поединок с танками. Уже подбиты второй и третий «тигры». Справа яростно отстреливались другие орудия батареи. Но вскоре они замолчали.
Из батареи уцелело только первое орудие. А из всего расчета только его командир и наводчик сержант Кудрявцев. Анатолий поставил его за панораму, а сам подносил снаряды, заряжал, выбирал цели.
Сколько продолжался бой, трудно сказать. В бою на часы не смотрят. Одно–единственное орудие на западной окраине хутора Кисловского, чудом оставаясь неуязвимым, непрерывно вело огонь. Затем послышались мощные залпы гаубиц со стороны хутора, и вражеская атака захлебнулась.
Офицер и сержант присели на станинах орудия. Тяжело дыша, вытирали с лица пот. Кудрявцев достал смятую пачку «Беломора». Нервно закурили.
— Как дали, командир? А?
— Хорошо дали, Коля! — и Костин поднес к губам папиросу. В этот миг рядом вспыхнуло оранжевое пламя, и сильный удар в грудь бросил Костина на землю.
Он не помнит, сколько лежал без сознания. Когда открыл глаза, увидел над собой тревожный взгляд Кудрявцева. Понял: жив, но ранен. Пошевелил пальцами ног — целы, приподнял руки — есть. Ощупал себя и ощутил что–то мокрое и вязкое. Скорее догадался, чем увидел, — кровь. Она ручейком текла изо рта, заливала шинель, на которой Анатолий лежал. Знаком попросил Кудрявцева приподнять себя. При этом ощутил резкую боль в груди, но успел заметить: у второго орудия возился заряжающий Максименко с забинтованной головой. Возле первого орудия тоже копошились люди. «Значит, поднялись тяжелораненые или пришла подмога», — подумал и снова впал в забытье.
Очнулся от чьих–то прикосновений. Санинструктор Таня Дроздова обмывала окровавленное лицо.
— Лежи, дорогой, лежи, — приговаривала. — Сейчас тебя в полковой медпункт отправим. Пока ты отвоевался.
Костин качнул головой, прошептал тихо, но решительно:
— Я здесь останусь, слышишь, Таня? Здесь!