Две жизни - Сергей Воронин

— Что было в лодке? — спросила Ирина.

— Тю! Мне следователи еще в детстве осточертели, — ответил Бацилла и подошел к Цибуле: — Один раз начальник фаланги не пустил меня к бабе. «Уйду», — говорю. Он услыхал, посадил меня в кандейку. Я бритвой вспорол себе брюхо. Ору. Меня в околоток. Сорок швов. Ночью ушел. С околотка легко уйти — нет охраны, на то и был расчет. Всю ночь провел у бабы. Утром заявился на фалангу. «Зря, говорю, начальничек, не пустил. Зря, говорю, Бацилла брюхо попортил. Когда Бацилла чего хочет, всегда добивается...»

— А зачем ты мне это говоришь? — спросил Цибуля, беспокойно глядя на Бациллу.

— Если все мои сроки сложить, больше ста лет выйдет. Га! Понял? — И отвернулся.

— Я спрашиваю, что было в лодке? — строго сказала Ирина. — Ложкин, отвечай!

Ложкин начинает быстро-быстро говорить, приплетает много ненужных слов, но все же удается выяснить, что утонуло.

— Надо спасать!

— Видишь, в чем остались. — Бацилла поднял рубаху и показал длинный живот. — Все наши шмотки накрылись, и то не жалеем.

— Да вы просто трусы! — с презрением говорит Ирина. Она прошла к завалу, разделась и кинулась в воду. Течение подхватило ее, выбросило наверх и прибило к берегу.

Упали первые капли дождя, и сразу, без молний, без грома, хлынул ливень. Встревоженно засвистели вершинами лиственницы. Проток потемнел, накатил волны на песок: шипя, они погасли у ног подбежавшего Цибули.

— Веревку! — крикнула ему Ирина.

Пока он доставал из лодки канат, Ирина отыскала на берегу увесистый валун. Обвязав себя веревкой, кинула конец Цибуле и, прижимая камень к груди, снова вошла в воду.

Ливень нарастал. Рядом разворотила небо прямая, как штык, молния, и не успела погаснуть, как оглушительно грянул гром. Небо стало черным. Еще полыхнула молния, где-то за Элгунью осветило сопку с четкими тоненькими стволами деревьев. Цибуля стоял под ливнем, по его лицу текла вода, рубаха стала тонкой, сквозь нее просвечивало белое тело. Жесткий канат рывками шел по шершавой ладони все дальше, дальше... Вот Ирина погрузилась по грудь, еще шаг — и видна лишь ее голова с короткими мальчишечьими волосами. Еще шаг. И вода сомкнулась над ее головой, и, переваливаясь, катится волна в том месте, где только что была Ирина. Канат остановился, ослаб, туго натянулся. Ирина всплыла.

— Тяни! — крикнула она.

Цибуля потянул канат, помог ей прибиться к берегу. Из воды показалась штанга.

— Бери!

Цибуля подхватил ее и, тоскуя, сказал:

— О це погане дило, не умию плавать. — Он вытащил штангу, а Ирина снова ушла в воду.

А ливень все сильнее, все чаще грохочет гром. Опять показалась Ирина. На этот раз она достала палатку. Озябшая, усталая, вышла на берег. И тут до нее донесло запах сырого дыма. Поставив лодку вверх дном, рабочие спасались от ливня, сидя под ней, как под крышей. Рядом с ними горел костер.

Ирина подошла к лодке, напрягаясь опрокинула ее. Костер зачадил, зашипел.

— Ай, напрасно, ай, напрасно, — закривлялся Бацилла, сжимая костлявые кулаки, — такой уют нарушить...

— А ну, хватит! — крикнула на него Ирина. — Марш домой! Теперь налегке не утонете!

И, странное дело, Бацилла молча подчинился.

Опасаясь риска, Ирина пошла обратным путем, добралась до прошлой стоянки и уже оттуда стала подниматься вверх по Элгуни.

Это я узнал из ее рассказа Костомарову и от рабочих; Бацилла отмалчивался.

— Ну вот что, — сказал Костомаров Ирине. Голос у него приглушен, и зрачки от сдерживаемого гнева то сокращаются, то расширяются. — Еще раз провинитесь, будете отправлены вниз.

— Этого никогда больше не будет, — неожиданно покорно и тихо сказала Ирина.

Я вышел вслед за ней из палатки. Плотный туман лежал на реке, звероватый гуд доносился от ближнего переката, вся коса словно висела в зыбком молочном воздухе, и в нем, как дикие камни, — палатки.

— Ты что, испугалась его? — спросил я Ирину. — Думаешь, и верно отправит вниз?

Она остановилась, внимательно посмотрела на меня:

— Ты ничего не знаешь, Алеша. Спокойной ночи... — И ушла.

Ничего не знаю... А что надо мне знать? Верно как-то сказал Коля Николаевич: «Ирину не сразу поймешь». И все же обидно. Вот если бы теперь подвернулся случай спасти ее. Черта с два я бы упустил его. И как это тогда получилось, что Костомаров опередил меня? Ну ладно, спать, спать! Ночная птица кричит: «Киу-киу». Значит, пора на боковую...

Утро, как и всегда, началось обычными делами: сбором палаток, погрузкой лодок, завтраком. На берегу уже весело полыхал костер. Он облизывал большой чугунный котел, в котором обычно варили кашу, заправленную мясными консервами.

Уже взошло солнце, и туман, клубясь, словно попыхивая из гигантской трубки, стал быстро подыматься к небу, сгущаясь в облако. На высоте его подхватило сквозным ветром и погнало за реку, в таежную глушь.

Вышел из палатки Мозгалевский. На плече у него махровое полотенце. Освещенная солнцем, прикрывая рукой глаза, прошла к реке Ирина. Стала мыться неподалеку от меня. Рядом с ней расположился Соснин:

— Видел сон, будто я на учебных артстрельбах и нами командует Зырянов. Я ему говорю: «Ты же буровой мастер». А он мне: «Я, говорит, сейчас из тебя сделаю снаряд». И тянет ко мне руки. Проснулся в холодном поту.

Ирина словно и не слышала его. От воды ресницы у нее стали еще чернее, они прикрывают потемневшие, грустные, без веселых искорок глаза.

— Да брось ты переживать, — сердито сказал Соснин. — Был бы Аркашка парень, а то слизняк какой-то. Его в артиллерию, сразу сделали б человека!

Ирина слабо улыбнулась и сказала:

— Ты стал совсем рыжим, Соснин. Тебе не очень жарко?

— Готов сгореть, лишь бы ты улыбалась. Го-го-го-го-го! Главное — не унывать! Ни на минуту. Иначе гибель. Не унывать!

Ирина засмеялась. И вдруг все нарушилось.

— Ограбили! Ограбили! — кричал Вайя, носясь по берегу. Он махал длинными руками.

Рабочие выбегали из палаток, смотрели на него. Вышел и Костомаров.

— Замолчите! — крикнул он. — Кто вас ограбил?

— А я знаю? Костюм был в елочку, денег триста рублев, баретки желтые. Все накрыли!

К Костомарову подошел Зырянов.

— Заключенные Пугачев, Ложкин и Нинка сбежали, — сказал он и улыбнулся так, будто осуждал кого-то другого, только не их.

— Сбежали? — скорее удивленно, чем гневно, спросил Костомаров.

— На лодке сбежали, — сказал Зырянов. — Вернее, уплыли.

— Так это ж они мое и уворовали, сволочи! — завопил Вайя.

Поднялся шум. Каждый стал проверять свое имущество. Выяснилось, что вещи пропали не только у Вайи, пострадали и Перваков, и Афонька, и Погоняйло, даже у Баженова пропала новая рубаха.

— Вот тебе и Мишатка Пугачев, а ведь такой ласкобай, — покрутил головой Баженов.

— Установите, что пропало из казенного имущества, — приказал Костомаров Соснину.

— Есть! — козырнул Соснин и побежал проверять.

Я все это видел, все слышал и стоял как оглушенный. Я ничего не мог понять. Мишка Пугачев, этот хороший парень, хотя и осужденный за воровство, но честный, бескорыстный, совершил такое злое дело? Как же тогда верить людям?

— Помню аналогичный случай на кавказских изысканиях. Так там так обчистили, что одни палатки остались, — посмеиваясь, сказал Зацепчик. У него все цело. Поэтому он и спокоен.

— Из казенного ничего не обнаружено в отсутствии! — доложил Соснин.

— Что, все цело? — спросил Мозгалевский.

— Так точно!

— И сказали бы так, а то черт знает, и не поймешь сразу...

— Созовите рабочих, — велел Костомаров.

— Есть созвать рабочих! — Соснин побежал к палаткам.

Через десять минут все рабочие были в сборе. Костомаров пристально всмотрелся в лицо каждому.

— Вот что, — сказал он, и голос у него стал жестким. — Мы едем выполнять большое, нужное стране дело. В этом глухом краю пройдет железная дорога. Для нее мы должны изыскать трассу. Нам эту работу доверила партия. И никто не сорвет нам это ответственное задание. — Он помолчал и продолжал еще более сурово: — Здесь нет милиции, нет суда, но здесь мы — коммунисты! И мы сумеем справиться с теми, кто будет нам вредить! Сегодня сбежали трое. Украли у наших товарищей вещи. Они будут пойманы. Но не о них речь. Я спрашиваю, есть среди вас такие, кто не хочет работать? Говорите! Я отпущу. У нас впереди большой путь, и только честные, сильные будут нужны.

Он замолчал. Молчали и люди. И вдруг, впервые за все время пути, я понял, какое же на самом деле большое и ответственное дело выпало и на мою долю. Только честные, только смелые, только сильные нужны изыскателям.

— Что ж вы молчите? — спросил Костомаров.

Молчали.

— Никто или притаились?

— Да что ж это вы, товарищ начальник, так с нами говорите, — подымаясь с корточек, сказал Перваков. — Если сбежала сволочь, так, по-вашему, и все остальные вроде них, что ли? Как же так можно грязнить всех... — Внезапно он замолчал и растерянно оглянулся.