Сатирикон - Гай Петроний (Арбитр)

Распределив таким образом роли, мы помолились богам, чтобы все хорошо и удачно кончилось и отправилась дальше. Но и Гитон не мог долго выносить непривычного груза, и наемный слуга, Коракс, позор своего звания, тоже частенько ставил поклажу на землю, ругал нас за то, что мы так спешим, и грозил или бросить где-нибудь свою ношу, или убежать вместе с нею.

— Что вы, — говорит, — считаете меня за вьючное животное, что ли, или за грузовое судно? Я подрядился нести человеческую службу, а не лошадиную. Я такой же свободный, как и вы, хоть отец и оставил меня бедняком.

Не довольствуясь бранью, он то и дело поднимал кверху ногу и оглашал дорогу непристойными звуками и обдавал всех отвратительной вонью. Гитон смеялся над его строптивостью и всякий раз голосом передразнивал эти звуки…

118. — Очень многих, юноши, — начал Эвмолп, — стихи вводят в заблуждение: удалось человеку втиснуть несколько слов в стопы или вложить в период сколько-нибудь тонкий смысл — он уж и воображает, что взобрался на Геликон. Так, например, после долгих занятий общественными делами люди нередко, в поисках тихой пристани, обращаются к спокойному занятию поэзией, думая, что сочинить поэму легче, чем контроверсию, уснащенную блестящими изреченьицами. Но человек благородного ума не терпит пустословия, и дух его не может ни зачать, ни породить ничего, если его не оросит живительная влага знаний. Необходимо тщательно избегать всех выражений, так сказать, подлых и выбирать слова, далекие от плебейского языка, согласно слову поэта:

Невежд гнушаюсь и ненавижу чернь…

Затем нужно стремиться к тому, чтобы содержание не торчало, не уместившись в избранной форме, а, наоборот, совершенно с ней слившись, блистало единством красоты. Об этом свидетельствует Гомер, лирики, римлянин Вергилий и удивительно удачный выбор выражений у Горация. А другие или совсем не увидали пути, который ведет к поэзии, или не отважились вступить на него. Вот, например, описание гражданской войны: кто бы ни взялся за этот сюжет без достаточных литературных познаний, всякий будет подавлен трудностями. Ведь дело совсем не в том, чтобы в стихах изложить события, — это историки делают куда лучше; нет, свободный дух должен устремляться в потоке сказочных вымыслов обходным путем, через рассказы о помощи богов, через муки поисков нужных выражений, чтобы песнь казалась скорее вдохновенным пророчеством исступленной души, чем достоверным показанием, подтвержденным свидетелями…

119.

Римлянин царь-победитель владел без раздела вселенной;Морем, и сушей, и всем, что двое светил освещают.Но ненасытен он был. Суда, нагруженные войском,Рыщут по морю, и, если найдется далекая гаваньИли иная земля, хранящая желтое злато,Значит, враждебен ей Рим. Среди смертоносных сраженийИщут богатства. Никто удовольствий избитых не любит,Благ, что затасканы всеми давно в обиходе плебейскомТак восхваляет солдат корабельный эфирскую бронзу[147];Краски из глубей земных в изяществе с пурпуром спорят.С юга шелка нумидийцы нам шлют, а с востока серийцы.Опустошает для нас арабский народ свои нивы.Вот и другие невзгоды, плоды нарушения мира!Тварей лесных покупают за злато и в землях Аммона[148],В Африке дальней спешат ловить острозубых чудовищ,Ценных для цирка убийц. Чужестранец голодный, на суднеЕдет к нам тигр и шагает по клетке своей золоченой,Завтра при кликах толпы он кровью людскою упьется.Горе мне! Стыдно вещать про позор обреченного града!Вот, по обычаю персов, еще недозрелых годамиМальчиков режут ножом и тело насильно меняютДля сладострастных забав, чтоб назло годам торопливымИстинный возраст их скрыть искусственной этой задержкой.Ищет природа себя, но не в силах найти, и эфебыНравятся всем изощренной походкою, мягкостью тела,Нравятся кудри до плеч и одежд небывалые виды, —Все, чем прельщают мужчин. Привезенный из Африки ставятКрапчатый стол из лимонного дерева (злата дорожеТа древесина); рабы уберут его пурпуром пышным,Чтобы он взор восхищал. Вкруг этих заморских диковин,Всеми напрасно ценимых, сбираются пьяные толпы.Жаден бродяга-солдат, развращенный войной, ненасытен:Выдумки — радость обжор; и клювыш из волны сицилийскойПрямо живьем подается к столу; уловляют в Лукрине[149]И продают для пиров особого вида ракушки,Чтоб возбуждать аппетит утомленный. На Фасисе, верно,Больше уж птиц не осталось: одни на немом побережьеСредь опустевшей листвы ветерки свою песнь распевают.То же безумство на Марсовом поле[150]; подкуплены златом,Граждане там голоса подают ради мзды и наживы.Стал продажен народ, и отцов, продажно собранье![151]Любит за деньги толпа; исчезла свободная доблестьПредков; вместе с казной разоренный лишается власти.Рухнуло даже величье само, изъедено златом.Плебсом отвергнут Катон побежденный[152]; но более жалокТот, кто, к стыду своему, лишил его ликторских связок.Ибо — и в этом позор для народа и смерть благонравья! —Не человек удален, а померкло владычество Рима,Честь сокрушилась его. И Рим, безнадежно погибший,Сделался сам для себя никем не отмщенной добычей.Рост баснословный процентов и множество медной монеты —Эти два омута бедный народ, завертев, поглотили.Кто господин в своем доме? Заложено самое тело!Так вот сухотка, неслышно в глубинах тела возникнув,Яростно члены терзает и выть заставляет от боли.В войско идут бедняки и, достаток на роскошь растратив.Ищут богатства в крови. Для нищего наглость — спасенье.Рим, погрузившийся в грязь и в немом отупенье лежащий,Может ли что тебя пробудить (если здраво размыслить),Кроме свирепой войны и страстей, возбужденных оружьем?

120.

Трех послала вождей Фортуна, — и всех их жестокоЗлая, как смерть, Энио[153] погребла под грудой оружья.Красе у парфян погребен, на почве Ливийской — Великий[154],Юлий же кровию Рим обагрил, благодарности чуждый.Точно не в силах нести все три усыпальницы сразу,Их разделила земля. Воздаст же им почести слава.Место есть, где средь скал зияет глубокая пропастьВ Парфенопейской земле[155] по пути к Дикархиде[156] великой,Воды Коцита шумят в глубине, и дыхание адаРвется наружу из недр, пропитано жаром смертельным.Осенью там не родятся плоды; даже травы не всходятТам на тучном лугу; никогда огласиться не можетМягкий кустарник весеннею песней, нестройной и звучной,Мрачный там хаос царит, и торчат ноздреватые скалы,И кипарисы толпой погребальною их окружают.В этих пустынных местах Плутон свою голову поднял(Пламя пылает на ней и лежит слой пепла седого).С речью такою отец обратился к Фортуне крылатой:«Ты, чьей власти дела вручены бессмертных и смертных,Ты не миришься никак ни с одной устойчивой властью,Новое мило тебе и постыло то, что имеешь;Разве себя признаешь ты сраженной величием Рима?Ты ли не в силах столкнуть обреченной на гибель громады?В Риме давно молодежь ненавидит могущество Рима,Груз добытых богатств ей в тягость. Видишь сама тыПышность добычи и роскошь, ведущую к гибели верной.Строят из злата дома и до звезд воздвигают строенья,Камень воды теснит[157], а море приходит на нивы, —Все затевают мятеж и порядок природы меняют.Даже ко мне они в царство стучатся, и почва зияет,Взрыта орудьями этих безумцев, и стонут пещерыВ опустошенных горах, и прихотям служат каменья,А сквозь отверстья на свет ускользнуть надеются души.Вот почему, о Судьба, нахмурь свои мирные брови,Рим к войне побуди, мой удел мертвецами наполни.Да, уж давненько я рта своего не омачивал кровью,И Тисифона[158] моя не омыла несытого тела,С той поры, как поил клинок свой безжалостный Сулла[159]И взрастила земля орошенные кровью колосья».

121.

Вымолвив эти слова и стремясь десницу с десницейСоединить, он разверз огромной расщелиной землю.Тут беспечная так ему отвечала Фортуна:«О мой родитель[160], кому подчиняются недра Коцита!Если истину мне предсказать безнаказанно можно,Сбудется воля твоя, затем что не меньшая яростьВ сердце кипит и в крови не меньшее пламя пылает.Как я раскаялась в том, что радела о римских твердынях!Как я дары ненавижу свои! Пусть им стены разрушитТо божество, что построило их.[161] Я всем сердцем желаюВ пепел мужей обратить и кровью душу насытить,Вижу, как дважды тела под Филиппами поле устлали,[162]Вижу могилы иберов[163] и пламя костров фессалийских,[164]Внемлет испуганный слух зловещему лязгу железа.В Ливии — чудится мне — стенают, о Нил, твои весиВ чаянье битвы актийской,[165] в боязни мечей Аполлона.Так отвори же скорей свое ненасытное царство,Новые души готовься принять. Перевозчик[166] едва лиПризраки павших мужей на челне переправить сумеет:Нужен тут флот. А ты пожирай убитых без счета,О Тисифона, и глад утоляй кровавою пищей:Целый изрубленный мир спускается к духам Стигийским».

122.