Путь к золотым дарам - Дмитрий Дудко

Князь Андак очень не любил воевать с врагом сильнее себя, предпочитая добывать славу и богатство за счёт более слабых. Не любил и рисковать собой. Но трусом он не был. Ибо трусу нет места ни в войске, ни в собрании росов. Тем более не трусила злобная, воинственная и честолюбивая Саузард. Кое-как наведя порядок в дружине, Андак приказал гнать чудовищ копьями обратно в реку. Но его супруге этого показалось мало.

— Дурак! Такой подвиг упускаешь! Ну же, быстрее, пока нет ни Ардагаста, ни его выскочек! — Она громко крикнула, указывая плетью на тараску. — Эй, никому не трогать эту тварь! Она — добыча князя Андака!

Всадники раздались в стороны. Мысленно пожалев о том дне, когда Инисмей подбил его похитить дочь Сауаспа (дабы самому не жениться на ней), и громко призвав на помощь Ортагна, Андак взял копьё поудобнее и погнал коня на чудовище. Железный наконечник в локоть длиной пробил чешую и глубоко вошёл в грудь тараске, но сердца, похоже, не задел. Обломав лапой копьё, тварь с истошным рёвом ринулась на Андака. Лошадь споткнулась, упала, и могучая перепончатая лапа превратила её в кучу раздавленного мяса и переломанных костей. Князь чудом уцелел, вскочил на ноги и принялся прыгать с мечом в руке, уворачиваясь от ударов лап и хвоста чудовища, иногда задевая его лапу и надеясь лишь на то, что живучая тварь когда-нибудь ослабеет от потери крови. Одни воины подбадривали Андака, другие смеялись. Царевна скрипнула зубами:

   — О, Артимпаса, кого ты дала мне в мужья?

Саузард с криком «Мара!» погнала коня, на скаку прыгнула на шею тараске, ухватилась за гриву и с силой ударила мечом. Огромная лапа уже взметнулась, чтобы прихлопнуть наглухо «блоху» в кольчуге, но царевне повезло: меч сразу рассёк сонную артерию, и чудовище ткнулось львиной мордой в землю, изливая потоки крови. Саузард с торжествующим видом выпрямилась, по-прежнему стоя на шее тараски и поднимая к небу окровавленный меч. Андак проворно забрался на огромную тушу и встал рядом с женой, размахивая мечом. Войско восторженно приветствовало их обоих.

   — Зачем тебе было так рисковать? Я бы и сам справился, — сказал Андак жене.

   — А я вот за тебя совсем не беспокоилась. Знала: увернуться ты всегда сумеешь, — ядовито-любезным тоном ответила ему Саузард и расцеловала в обе щеки.

А в это время три огненноглазых ворона решили наконец обрушить на венедов и росов тройную смерть.

После бегства тараски Собеслав с Вячеславом снова повели свою рать на приступ — в то самое время, когда царская дружина билась за южные ворота. За нелёгким ратным трудом мало кто из воинов заметил собравшуюся над вершиной горы зловещую чёрную, с красными проблесками тучу. Вдруг трое богинь-воронов разом прокричали, и на головы словен и дреговичей дождём обрушились... жабы. Одно только прикосновение этих крупных чёрных тварей вызывало на коже язвы, от укуса же сильные теряли сознание, а слабые падали мёртвыми. Ратники отхлынули от вала. А безжалостные стрелы оттуда продолжали разить их. Ещё немного — и воины превратятся в беспорядочное скопище людей, способных лишь бежать, давя друг друга и не слушая никого.

А чтобы бежать, достаточно было перебраться через невысокий расплывшийся вал городища. Но на валу — это видели многие, хотя и не все, — стояли невесть откуда взявшиеся воины в полотняной одежде и наброшенных на плечи волчьих шкурах, со скифскими луками и каменными боевыми топорами.

Сквозь тела воинов, словно сотканные из надвигавшихся сумерек, просвечивали деревья леса. Воины не двигались, не угрожали. Лишь смотрели спокойно, испытующе: выдержат или нет теперешние воители? И это их спокойствие невольно передавалось ратникам, заставляло, отмахиваясь от проклятых жаб, с надеждой глядеть не на тёмный лес (разве в нём сейчас спасёшься?), а на князей и воеводу.

Вячеслав готов уже был отвести войско с городища, но Хилиарх, оказавшийся рядом с князьями, крикнул всего одно слово: «Черепаха!» И Собеслав, наслышанный об этом римском приёме, тут же громко приказал:

— Всем прикрыться щитами сверху! А тем, кто ближе к городу, ещё и спереди, от стрел.

Жабы продолжали падать, но теперь они лишь бессильно шлёпались на щиты и наземь. Рать словно засела в неприступном доме из червлёных щитов. А вскоре вместо живых жаб стали падать и рассыпаться прахом и пеплом их обгорелые трупы. Вышата и трое дреговицких волхвов заранее стали по углам городища. И теперь силой их чар над ним возникла чуть заметная мерцающая золотистая завеса. В ней и сгорали падавшие твари. На лошадей же жабий яд не действовал, но, если бы не особое заклинание, они уже ускакали бы в испуге, сбрасывая всадников и давя людей.

Снова громко каркнули трое воронов, и чёрная туча стала наполовину красной, и дождь хлынул из неё. Не простой — кровавый. Эта кровь, горячая, как кипяток, обжигала и разъедала кожу даже сквозь одежду, проникала через щели в щитах. И не выглянешь из-под щита, чтобы узнать, что же там творится в небе — чудища какие-то летучие в кровь бьются, что ли? Или сами небесные боги кровью истекают? На всякий случай князья велели конникам увести лошадей с городища в лес и там их охранять, сами же сошли с коней и остались вместе с пешцами. Три знамени — с чёрным орлом, золотым львом и Перуном-Меченосцем — тоже остались на городище. И небесная кровь стекала по ним, не разъедая, даже не оставляя пятен.

Славобор скрипел зубами. Сердце рвалось повести рать на отчаянный приступ, но умом воевода понимал: так можно только погубить самых храбрых. Этому он научился ещё в зимнем походе, когда чуть не сгорел живьём вместе с дружиной, лихо бросившись к воротам Черноборовой колдовской твердыни. Оставалось стоять, ждать, слушать наглые шутки засевших в городе, ещё и подбадривать своих северян: эка невидаль — жабы, дождь, на то-де и осень...

А четыре волхва взяли в руки жезлы, на которых была вырезана змея, борющаяся с лягушкой. Такие жезлы делались из палки, которой разнимали жабу и змею. Жаба — земля, змея — молния и дождь. Приговаривая заклинания, волхвы дружно замахали жезлами. И, повинуясь им, черно-красная туча двинулась к городу. Друиды, пуская в ход жезлы и заклятия, отгоняли тучу от него. Стиснутая между двух могучих колдовских воль, туча остановилась между валами города и городища и бесплодно заливала смертоносным дождём площадку, с которой все воины уже успели перебраться под защиту городищенских валов и волшебства.

Голодным вороньем каркали в небе три богини, и им вторили все пожиратели падали из леса. Ну где же головы на кольях, одежды в крови, трупы, чтобы их оплакивать... или пожирать? Почему так мало? Двух смертей не испугались эти венеды, вдруг ставшие росами. За Огненную Правду стоят. Так получат третью смерть, огненную! Хоть тогда ни стирать после них будет нечего, ни на колья сажать, ни пожирать — разве почерневшие тряпки, обгорелые черепа да пережаренное мясо. А оплакать можно и поле, покрытое пеплом и обугленными телами. На росов, бившихся за южные ворота, богини не обрушивали жаб и кровавого дождя, только чтобы не задеть своих. Но как только ворота пали, в небе снова раздался тройной вороний грай.