Гордость Павлина - Виктория Холт

Поэтому дитя назвали, как и меня: Джессика, Опал Джессика.

Мы вернулись домой, и мамина неизменная надменность была такова, что хотя некоторые люди и имели свои соображения по поводу нашего отъезда и возвращения с новорожденной, никто не посмел упомянуть об этом, Я думаю, моя дорогая Опал, ты догадалась, кто это дитя.

Никогда не стыдись своего рождения. Ты была зачата в любви. Всегда это помни и, что бы люди ни говорили тебе о твоем отце, не верь им. Я хорошо знала его. Он не способен был украсть этот несчастный опал. Как я хотела бы, чтобы этот камень никогда не находили! Кто-то другой украл Зеленый луч солнечного заката, но не твой отец. Я уверена, что когда-нибудь правда восторжествует.

Теперь, мое дорогое дитя, я подхожу к концу своего рассказа. После твоего рождения мною овладело такое отчаяние, что я нигде не могла найти покоя. Мы никогда не были счастливы в Дауэр Хаузе; теперь же мама сделала нашу жизнь невыносимой. Не только мою, но и папину. Я видела, что с каждым днем он становится все несчастнее. Когда я неожиданно поднимала голову, я видела ее глаза, с отвращением устремленные на меня, но его она без конца обвиняла во всех бедах. Она говорила, что я унаследовала его слабость и только он виноват в случившемся.

Мне кажется, что Мириам по-своему любила тебя, но она боялась показать это при маме. Ты тоже любила ее и всегда шла к ней на руки. Ксавье и папа сильно привязались к тебе.

А я очень несчастна. Я прихожу к ручью, отделяющему Дауэр Хауз от Оукланда, и долго смотрю на холодную воду. Я много думала о своей жизни и, наконец, пришла к убеждению, что никогда больше не увижу Десмонда. Он должно быть мертв, иначе он не покинул бы меня. Это убеждение так сильно, что когда я сижу у ручья, мне кажется, вода манит меня, как будто сам Десмонд зовет меня к себе. Единственное объяснение, которое я нашла, это его смерть, иначе почему бы он исчез? В этом я уверена. Он никогда бы не покинул меня. Кто-то украл опал, а обвинение пало на него. Может быть его убили, чтобы все считали его вором. Я знаю, что никто в это не верит, но сама твердо убеждена. Он никогда не вернется. Он хочет, чтобы я была с ним, поэтому он зовет меня к ручью.

Мое присутствие в Дауэр Хаузе приносит всем несчастье. Мама еще больше, чем прежде, упрекает папу. Я думаю, что жизнь мне не нужна, если я никогда не увижу Десмонда на земле. Слуги любят тебя… все любят… кроме мамы, но я думаю, она никогда никого не любила. И вот я сижу у ручья и думаю обо всех горестях, которые я принесла в свою семью, и о том, насколько бы им было лучше без меня. Даже дочери будет лучше, она не будет слышать маминых упреков, не узнает, что ее мать опозорила семью, а моя мама всегда будет относиться ко мне с презрением. Мне хотелось опустить лицо в холодную воду, и когда я попробовала это сделать, испытала совершенный покой.

Мне не с кем было поговорить об этом, кроме Ханны. Она знала обо всем. Она рассказала мне: слуги в Оукланде допускают, что ребенок мой, но не уверены в этом. Даже миссис Бакет считала, что мама никогда не согласилась бы на такой обман и объясняла появление ребенка хорошо известным фактом, что женщины в годах часто «попадаются», когда меньше всего ожидают этого, и у ее тетки Полли все произошло точно так же. Она плохо себя чувствовала, а доктора не понимали, в чем дело, и вдруг… она беременна и дитя вот-вот появится.

— Я с ней соглашаюсь, — сказала добрая Ханна.

Прошло несколько недель, и я все еще хожу к ручью. Когда я рассказала Ханне, что я чувствую, она закричала:

— Вы не должны так думать!

Но я возразила:

— Это было бы к лучшему. Девочке будет хорошо, они позаботятся о ней. А мне тоже будет легче.

— Может быть, все еще изменится со временем, — убеждала Ханна.

— Я не думаю о том, что будет. Может быть, через двадцать лет я отнеслась бы к своей судьбе по-другому, более терпимо. Но я должна столько пережить, пока пройдут эти двадцать лет!

Ханна сказала:

— Если вы что-нибудь совершите над собой, вас не смогут похоронить в освященной земле.

— Почему?

— Говорю вам, не смогут, если вы… сделаете это. Закон не разрешает. Таких людей хоронят на перекрестках дорог или еще где-нибудь, но не на кладбище.

Я много думала об этом, но продолжала ходить к ручью. Я решила, что когда-нибудь пойду туда и не вернусь. Я думаю о тебе, моя доченька. Расскажут ли они, когда ты вырастешь, обо мне… и о твоем отце? Вот почему я решила написать, чтобы ты знала правду такой, как вижу ее я. И это истинная правда, Опал. Я сижу у ручья, пишу тебе, и прошлое возвращается ко мне. Видишь ли, ты должна знать, как это случилось. Я дам это письмо Ханне, а она передаст его тебе, когда придет время. Но может быть, это время никогда не настанет и я расскажу тебе все сама. Сегодня я заканчиваю писать и отдам письмо Ханне.

Прощай, маленькая Опал. Пусть Бог поможет тебе, и ты когда-нибудь узнаешь правду о своем отце. Я уверяю тебя, что нет ничего такого, что может опорочить его. И еще, последнее, моя любимая маленькая доченька, буду я или нет рядом с тобой, когда ты вырастешь, но не позволяй никому говорить плохо о своем отце.

Я смотрела вдаль и видела все так ясно перед собой. Потом я опустилась на колени перед могилой. Мои щеки были мокрыми от слез, хотя я не чувствовала, что плачу.

В этот вечер я не вышла к обеду, потому что не могла видеть их. Они представлялись мне совсем другими людьми. Мне казалось, я вижу их насквозь. Я ненавидела их: они довели ее до самоубийства. Если бы они отнеслись к ней с большей добротой, она и сейчас была бы жива и у меня была бы мать. Как она была несчастна! Мне хотелось все им высказать: моему слабому отцу, на самом деле моему дедушке; моей гордой бабушке (как я была рада, что она мне не мать!); Мириам, за которую всегда все решали другие; и Ксавье, доброму, но такому далекому, который ничего не сделал, чтобы спасти ее. Я притворилась, что у меня болит голова, и, когда вошла Мириам, закрыла глаза и отвернулась.

На следующий день я увидела Ханну.

— Значит, вы прочитали письмо, мисс Джессика? — спросила она.

Я кивнула:

— Скажи мне, что случилось потом?

— Ее нашли в ручье. Она лежала вниз лицом. В этом месте было мелко, вода едва покрывала ее.

— И они похоронили ее здесь? На Пустоши?

— Преподобный Грей был очень строг в этом отношении. Самоубийц не хоронят на освященной земле.