Красные и белые. На краю океана - Андрей Игнатьевич Алдан-Семенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
3 *
мягкого сердца, оно даст гражданам спокойствие духа, происходящее от уверенности в их собственной безопасности. Такого спокойствия, чтобы один гражданин не боялся другого, но все бы страшились нарушения правопорядка, установленного правительством. Ибо, как сказано...
— Прекраснодушнейший Дмитрий Федорович, я не знаю, что захотят левые эсеры от имущих классов. Я пока знаю, чего желают от нас большевики. Они провозгласили: кто был ничем— тот станет всем. Мы отвечаем: что мое — то мое, а что ваше — мы еще посмотрим! Да и думать долго не придется: три аршина земли предостаточно для любого из них. Вот и весь наш разговор с большевиками. Не вижу другого варианта и для левых эсеров, если и они будут болтать о свободе, братстве, равенстве,— Граве засмеялся.
— Простим нашему доктору его цветистые слова,— засмеялся и Долгушин.
Из спальни вышла Евгения Петровна с конвертом в руке.
— Точно ли я все записала, Николай Николаевич?
Граве для чего-то понюхал твердую желтоватую, как слоновая кость, бумагу. Рассмеялся:
— О женшины! Даже военные донесения пишут на бумаге, пахнущей духами. Дивный аромат вербены. Читать не стану, зная вашу память и любовь к точности, Евгения Петровна.
— А что, Николай Николаевич, известно вам о русском золотом запасе? — неожиданно спросил Долгушин. — Запас находится в казанском банке, большевики еще не успели его вывезти?
— Пока не успели. Я был в Казани неделю назад, тогда ходили слухи — золото будет эвакуировано в Нижний. Фантастическое количество ценностей в Казани, что-то до восьмидесяти тысяч пудов золота, платины, серебра, не считая царских сокровищ,— вздохнул Граве.
— Сердце начинает болеть, как подумаю о драгоценностях царской фамилии,— с темной злостью сказала Евгения Петровна. — Неужели мы не вырвем золото из рук немецких шпионов?
— Не беспокойтесь, Евгения Петровна, с головами комиссарскими оторвем...
Далекий короткий удар прокатился по ночному, дышащему августовской влагой саду. За ним второй, тоже короткий, злой и властный: на эти раскаты жалобным звоном отозвались оконные стекла. '
— Гроза приближается,-^ зябко поежилась Долгушина.
— Это, мама, не гроза,— прислушался Долгушин. — Это похоже на артиллерийскую канонаду.
— Не похоже, а совершенно точно. Неужели Каппель у
ворот Казани? — сказал Граве, все еще не веря своему предположению.
Доктор блеснул золотой оправой очков, Евгения Петровна перекрестилась. Долгушин поглаживал пальцами русую бородку, думая и о золотом запасе, и о полковнике Каппеле.
В саду послышались торопливые шаги, в оконную раму два раза стукнули. Евгения Петровна отдернула гардину: на стекле смутно обозначились толстые губы и приплюснутый нос.
— Воробьев, он из Казани.
Евгения Петровна заспешила, к двери. Вернулась с толстогубым и широколобым человеком. Еще с порога торжествующе произнесла:
— Полковник Каппель в семи верстах от Казани. Высадил с Волги десант. Господин Воробьев только что видел генерала Рычкова. Вот он сам расскажет.
. — В городе как в сумасшедшем доме,— заговорил Воробьев с выражением недоброжелательства на конопатом лице. —« Адмиралтейская слобода захвачена чехами. Краснюки дерутся отчаянно, особенно у банка и на вокзале. Генерал Рычков требует, чтобы мы немедленно сообщили — есть ли части Второй армии красных на Каме под Чистополем, на Вятке под Мал-мыжем. Предупредил: пока Каппель не овладеет Казанью, мятежа в уезде не поднимать. Сведения надо направить с нарочным, у меня'готов паровоз...
— Я могу поехать в Казань,— поднялся со стула доктор.— Меня не тронут ни красные, ни белые. При такой комплекции я смешон, а смешной человек никому не страшен.
— Нет уж, в Казань поеду я,— сказал Долгушин. — Мне и воинский долг повелевает, и к генералу Рычкову надо попасть поскорее.
— Ты прав, Сережа. Хотя мне и не хочется расставаться с тобой, но дело прежде всего. — Евгения Петровна выдвинула ящик комода, достала новехонький маузер. Покачала на узкой ладони. — Для женщины тяжеловат, для тебя в самую пору. Храни тебя, Сережа, господь, но и сам остерегайся; Возьми письмо для Вениамина Вениаминовича.
12
«Для создания боеспособной Красной Армии все бывшие офицеры-специалисты призываются под знамена.
Не явившиеся будут преданы военному трибуналу».
Этот коротенький приказ, подписанный неизвестным командармом Тухачевским, вызвал в Пензе переполох. Шквал панических слухов прокатился по городу, но распространители их становились жертвами своих же собственных домыслов. В богатых особняках говорили, что большевики решили покончить со всеми приверженцами монархии, что губчека вылавливает и
расстреливает офицеров, помещиков, чиновников, купцов, а дети богачей свозятся в тюрьму как заложники, закрываются церкви, священники высылаются из города.
В комнатах архиерейского особняка, где помещался военкомат, толпились представители всех родов войск, всех видов оружия. Гвардейские высокомерные офицеры дружелюбно беседовали с армейскими нижними чинами.
За столом, покрытым кумачовым полотнищем, сидели командарм и работники губвоенкомата. К столу подошел невысокий, рыжий, кудрявый человек с погонами прапорщика и «Георгием» на груди — единственный офицер, явившийся при Кресте.
— Прапорщик Василий Грызлов,— представился он, обнажая в улыбке плотные зубы и улыбкой располагая к себе.
— Хотите служить в Красной Армии? — спросил Тухачевский.
— Когда призывают встать под знамена с помощью трибунала, рассуждать не приходится.
«— Опасаетесь революционных солдат?
— Чего мне опасаться? Я не князь, я черная кость, плебейская кровь...
■— Кем были на фронте?
— Командир третьей роты Первого Сибирского полка.
— Вшей покормили в окопах? — сочувственно заметил командарм.
— Кто в наши дни их не кормит...
— Георгиевский крест за какое дело?
— За штыковую атаку. Ношу, ибо горжусь своим «Георгием».
— Прекрасная гордость!
Независимый вид Грызлова понравился командарму.
>— Предлагаю вам должность полкового командира.
— Я выше ротного не замахивался, да ведь не боги горшки обжигают.
— Именно — не боги. Я тоже армиями не командовал.
Командарм обратился к офицерам с краткой речью:
— Вы живете в состоянии странной раздвоенности и растерянности— ненавидите монархию, приведшую на край гибели наше отечество, но и
