Философия психологии. Новая методология - Андрей Курпатов

Все это очень осложнило отношения внутри экзистенциального «лагеря». А как иначе? Противоречия безосновности, спор в отсутствие причины – вот главный тормоз этого направления. Никто из экзистенциалистов не удосужился цельно представить саму «экзистенцию». Понятно, что она «не может стать объектом», «не является предметом» ни для научного познания, ни для философского созерцания, она «есть свобода» и, следовательно, «не определима». Это все понятно, но если вы оперируете каким-то понятием, то хоть как-то, хоть косвенно, хоть через «отрицательные доказательства» представьте, что это такое. И если вы относитесь к одному направлению, к одной философии, почему понимание основного «допуска» столь отлично? «Множество тонких различий в понимании экзистенции», – говорит Дрек А. Келли и приводит столь кардинальные отличия трактовки экзистенции Сартром, Хайдеггером и Мерло-Понти в своей работе «Р. Цанер о философской антропологии»,[49] что сложно уловить в этом определении вообще что-либо общее, кроме исходного термина! Четкое определение экзистенции дает только диалектический материализм, правда эта четкость и есть противопоказание к использованию именно этого определения. Но оно фактически единственное…

С другой стороны, в экзистенциализме, несмотря на огромное количество минусов, появилось нечто совершенно новое, обладающее огромным потенциалом, то, чего совершенно не было в закрыто-системной философии прошлого. Появилось то, что стало открывать закрытые системы научного познания, словно консервные банки, ставить новые и новые проблемы, оптимистично толкать прогресс научного поиска вперед. Не отвечая на вопросы, экзистенциализм ясно раскрывает и показывает суть явлений. Благодаря ему мы наконец увидели содержание самого главного своего, антропологического, вопроса: «Что есть человек?» Раскрыть содержание этого вопроса – это уже новое качество научного поиска.

Речь прежде всего идет о, если так можно выразиться, «живых понятиях» (по образному выражению К. Ясперса «приведенное к парению» мышление), которые активно вводят и используют экзистенциалисты. Эти «живые понятия», уже названные нами «экзистенциальными допусками», имеют такую общую черту: они очевидны для исследователя, но, не имея должной методологии, последний оказывается бессильным эти понятия доказать. Философ использует это «живое понятие» как «допущение», а если он сам и не считает его «допущением», то оперирует им как некой «очевидностью», которая может быть совершенно не очевидна для оппонента (тем более стоящего на противоположных позициях – в рамках закрыто-системного научного познания). «Живые понятия» не приобретают в экзистенциализме полного, ясного звучания. Как результат подобного небрежения к методологии, предмет исследования принижается, его достоинства выглядят сомнительными, а научный поиск попросту тормозится.

Первым и безусловным «допущением» экзистенциализма стала сама экзистенция. Впервые термин «экзистенция» в привычном его теперешнем понимании был применен Сёреном Кьеркегором. И до тех пор пока главным в этом термине было лишь представление об «экзистенции» как о «центральном ядре человеческого „Я“», «экзистенция» была лишь обычным допущением. Но как только исследователям стало очевидно, что «экзистенция» – это не просто какой-то компонент какой-то структуры, а прежде всего нечто «неосознаваемое и не объективируемое» и вместе с тем столь же реальное, как и все «осознаваемое и объективируемое», «экзистенция» превратилась в серьезное допущение.

Что произошло в этот момент? Произошло несколько весьма примечательных событий. Во-первых, экзистенция заиграла как принцип познания. Принцип, согласно которому для познания нет никаких препятствий – нигде и ни в чем. Экзистенция, произведенная в чин методологического базиса процесса познания, объявила, что нет более необходимости в «объективном видении», возможности «пощупать» и «абсолютно понять», а после этого четко и ясно сформулировать познанное. Именно таким образом познание освободилось от привязки к привычным способам опосредования, которые всегда были (и остаются) жестко детерминированы специфичностью и чувствительностью органов чувств человека. Именно так экзистенциальный метод освободился от ограничений понятийной и знаковой систем. Кроме того, стала совершенно очевидной взаимосвязь (вплоть до степени подобия) экзистенции с понятием трансцендентного.

Второе «живое понятие» экзистенциализма может быть названо «Я и Ты». В этом случае с авторством намного проще – это Мартин Бубер. Это «открытие», сделанное Мартином Бубером, произвело на него самого очень сильное впечатление. «В то время я писал то, что писал, – вспоминал М. Бубер впоследствии, – будучи охваченным всепоглощающим вдохновением. А то, что дарует такое вдохновение, уже нельзя изменить ради точности. Ибо мы способны оценить лишь то, что можем приобрести, но не то, что может быть утрачено».[50] В этих словах, кстати сказать, с особенной ясностью прослеживается реализация только что рассмотренной нами экзистенции как методологического средства.

Вместе с тем следует отметить, что все те же самые методологические сложности не позволили Мартину Буберу как ученому уловить и утвердить в мысли это сошедшее на него метафизическое «откровение». Ему не удалось определить увиденную им реальность, придать ей фактическую научную значимость. Более того, в одноименной работе 1923 года он достаточно быстро ушел от того, что мы теперь стремимся понять под «живым понятием» «Я и Ты». М. Бубер обратился к отдельному человеку и заменил этот свой принцип на собственное понимание экзистенции. Но в 1947 году, и тут, вероятно, сыграли роль исторические процессы, он публикует работу «Проблема человека», где после тщательного анализа тенденций и будущности философской антропологии возвращается к изначальному звучанию этого своего «живого понятия».

Итак, что же это такое – «Я и Ты»? Это «живое понятие», воплощающее в себе идею отношения. Впрочем, такая формулировка звучит достаточно грубо и даже убого, по крайней мере в сравнении с замыслом автора. Кроме того, она не поясняет того, что должна была бы пояснить. Но ни одно «живое понятие» и не может быть выражено в языке полностью и удовлетворительно (этому чуть ниже мы дадим соответствующее обоснование), поэтому нам приходится удовлетворяться «знаками» и «метафорами».

Вот как раскрывает свое видение этого принципа М. Бубер: «Ни одиночка как таковой, ни совокупность как таковая не являются фундаментальными фактами человеческой экзистенции. То и другое, рассматриваемое само по себе, – всего лишь мощные абстракции. Одиночка есть факт экзистенции постольку, поскольку он вступает в жизненное отношение с другим одиночкой; совокупность есть факт экзистенции лишь постольку, поскольку она слагается из жизненных отношений человеческих единиц. Фундаментальным фактом человеческой экзистенции является „человек с человеком“… Она („духовная деятельность“, „искомая величина“. – А.К., А.А.) коренится в том, что существо мыслит другое как другое, как именно это, определенное, иное существо, чтобы соединиться с ним в сфере, простирающейся за пределы их собственных сфер. Эту сферу, возникающую с тех пор, как человек стал человеком, я называю сферой Между (des Zwischen). Реализуя себя в весьма различной степени, эта искомая величина тем не менее является первичной категорией человеческой действительности. Вот откуда должно выйти истинное Третье. Особое видение мира, на котором основано понятие „Между“, обретается там, где отношения между человеческими личностями локализованы не во внутренней жизни индивидов (как это обычно бывает) и не в объемлющем и определяющем их мире всеобщего, но, по сути дела, между ними. „Между“ – не вспомогательная конструкция, но истинное место и носитель межчеловеческого события (курсив наш. – А.К., А.А.)».[51]

Из этой цитаты очевидно, что хотя слово «отношение» и отражает в каком-то смысле содержание этого «живого понятия», оно не дает всей полноты понимания. Как видно из приведенной цитаты – «живое понятие» «Я – Ты» отражает процесс отношения между людьми, но оно также отражает и любые другие «отношения». И кроме этого, предопределяет появление отношений – появление «Третьего», как пишет Бубер, появление всего – через это отношение. И это действительно фундаментальное методологическое образование, впрочем, как и другие, возникшие на поле экзистенциализма, плохо определенное.