Записки школьницы - Ян Аарри

Ну тут-то дядя Вася неправ. В моём возрасте ребята всё понимают. Да и что непонятного в работе для общей пользы?

Утром я открываю окно и делаю физзарядку. Я вижу толпы людей, машины, трамваи. В этот час тысячи, сотни тысяч людей спешат на работу. Уходят и папа, и мама, и наши соседи по квартире. Из окна я вижу сотни дымящих труб. Белый, розовый, серый и чёрный дым растекается в воздухе, и кажется, будто плывут в нём дымы папирос, которые курит утренний город. Мой папа всегда курит перед работой, и у нас вот также по утрам, в таком же вот солнечном тумане клубятся папиросные облачка.

— Раз, два, три! — подсчитываю я вслух и выбрасываю руки вперёд и в сторону. — Раз, два, три!

А Ленинград уже проснулся, откашливается, покуривает заводскими трубами, и мне кажется, «вот-вот вздохнёт он, крякнет и густым голосом, таким, как далёкий гром, скажет:

— Доброе утро, добрые люди! Выспались? Отлично! А теперь пора и на работу!

Я слышу голоса всей страны. Они входят в радиоприёмник, рассказывают радостно, где и какие заводы, фабрики, электростанции строятся и где они уже построены. Знакомый диктор московской радиосети говорит, как и вчера, всё о том же — чем заняты советские люди и как хорошо будет жить, когда у нас станет всего много: и металла, и машин, и угля, и сахара, и хлеба, одежды и мяса.

Все люди трудятся. И для себя! И для меня! Все наши советские люди заботятся о всех. И обо мне! Я очень даже понимаю это. А когда понимаешь такое, тогда становится понятным и всё другое. Ведь если вся страна работает для меня, как же я могу не работать для страны? Для всех? И если я не стану для всех работать, как все работают для меня, то можно ли брать всё, что необходимо для жизни, не краснея от стыда?

8 мая

Эта Валя не девочка, а тридцать три несчастья. С ней обязательно что-нибудь происходит, а мне всякий раз приходится распутывать её приключения. Я уже писала о письмах, которые она получала. Ну, как я и предполагала, эти письма посылали детдомовцы. Когда Валя сообщила мне о них, я на другой же день села к Елагиной на парту и сказала ей:

— Глупо! Мелкая месть! Валя смеётся над вашими письмами.

Елагина сделала удивлённое лицо.

— Какие письма? О чём ты это? Ты лук ела или без лука обалдела? Никаких писем твоей Вальке никто не посылает. Чего привязываешься? Тебя не трогают — и не лезь!

А глаза у неё бегают, так и вертятся во все стороны.

— А ну, погляди мне в глаза! — сказала я.

— Подумаешь, какая! — забормотала Елагина. — Привязывается ко всем со своими глазами… Пусть твоя Валька изучает твои глаза, а мне нечего смотреть.

— Слушай, Елагина, — сказала я, — нельзя же быть такой мелочной! Она не даёт книги, а ты глупые письма посылаешь. Чего ты хочешь доказать? Ну, что?

— Ты её агитируй, а меня нечего… Да… Она начиталась книг о любви и воображает, будто все так и начнут писать ей да свиданья назначать…

— Ага, ага! — закричала я. — Попалась! Сама проговорилась! Если бы не писала, тогда откуда же тебе известно, что Вале назначают свиданья?

— Ничего не знаю!

— Зато я всё знаю!

— Чего ты знаешь?

— Чего ты не знаешь! Валя никаких книг о любви не читает! Она о разных приключениях любит читать. О шпионах! Вот что я знаю.

— Да? — почему-то обрадовалась Елагина. Глаза её заблестели, она захихикала и, вскочив с парты, убежала. — Ладно! — крикнула она, помахав мне рукой. — Больше не буду!

Разговор с Елагиной, кажется, повлиял на неё. Валя перестала получать любовные письма. Но сегодня она снова получила письмо такое загадочное, что ни я, ни она так ничего и не поняли.

Красивым почерком на плотном листке бумаги было написано:

«Совершенно секретно. Соблюдай осторожность. На днях сообщим всё подробно. Никому ни слова. Салют!

Нептун — Гроза морей и четыре бороды»

— Кто же этот Нептун? Ты где с ним познакомилась? И эти… ещё… четыре бороды? Кто они?

— А я знаю? — пожала плечами Валя.

Мы осмотрели странное письмо ещё раз, и на этот раз очень внимательно, но ни конверт, ни марки, ни почерк не помогли нам понять: кто пишет, для чего пишет и чего хотят от Вали этот Нептун и четыре бороды?

— Просто письмо не попало по адресу! — решила я. — Или в вашем доме проживает другая Валя Павликова! Ещё одна! Но в другой квартире!

В доме, где живёт Валя, почти полтысячи квартир, и среди ребят этого дома может быть десять Павликовых. Мальчишек и девочек тут столько, что они даже в лицо не знают друг друга, хотя и живут в одном доме. Я предложила пойти к воротам и тут прочитать список жильцов, чтобы узнать, нет ли в доме ещё Павликовых и в какой квартире они живут. Но лишь только мы спустились вниз, как столкнулись на лестнице с Дюймовочкой и Птицыным.

— Очень Хорошо! — сказал Птицын, загораживая нам с Валей дорогу. — Вы знаете, что случилось с Марго?

— Нет! — переглянулись мы с Валей.

Марго была до конца уроков в школе, спорила со мной и пошла домой одна. Что же могло с ней случиться?

— Заболела! — сказал Птицын.

— Так она всё время болеет!

— Смертельный случай! — нахмурился Птицын. — Её подняли на улице девчонки из восьмого «б» и провели домой. Я сам видел! И я думаю: теперь полагается послать к Марго делегацию! Так всегда делают, когда кто-нибудь из товарищей болеет.

— А ты за доктором сходил? — спросила Валя.

— Я сказал матери Марго, чтобы сходила! Доктора полагается вызывать матери, а мы будем делегация!

— И ты так и не узнал, что же всё-таки с Марго?

— Ну, — развёл Птицын руками. — Болеет и болеет! О лекарствах пусть мать, думает, а мы… — тут Птицын строго посмотрел на меня, на Дюймовочку, на Валю. — Деньги есть? Давайте, у кого что есть! Не с пустыми же руками идти к больному товарищу.

У нас, у девочек, набралось столько денег, что можно было купить только шоколадку. Птицын сказал, что забыл деньги дома.

— Но ничего, — успокоил он нас, — ваши деньги — моя организация! Я сейчас организую покупку подарка.

Шоколад очень полезный! Одна плитка заменяет десять килограммов хлеба! По-научному!

— И тонну воды! — засмеялась Валя.

Но Птицын, кажется, не понял, что хотела сказать Валя. Он сунул деньги в карман и повёл нас в кондитерскую; мы купили плитку шоколада и пошли к Марго.

Дверь нам открыла её мать. Мне она показалась не совсем плохой. Лицо у неё доброе, глаза хорошие, а голос такой певучий и такой мягкий, будто мыльный. Она заохала, засуетилась и, приговаривая на ходу, повела в комнату.

— Ох, миленькие, спаси Христос вас… Вот славно, вот хорошо-то как, что навестили. То-то обрадуется доченька!.. Спаси Христос, как хорошо! Ну, посидите, поговорите с ней, а я тем часом сбегаю к одному человеку. Старец тут есть. И живёт недалеко. Святой человек. Пусть вознесёт и он за болящую отроковицу святые молитвы.

Она впустила нас в комнату.

— Товарищи к тебе, Машенька! — пропела она и засновала по комнате, собирая какие-то вещи и увязывая их в узелок.

Налетая на стулья, мать Марго говорила стулу ласково: «Ох ты, глупыш, глупыш, ну чего под ноги суёшься?» Увязывая ковровый платок, она и с ним разговаривала, будто платок мог понимать её: «Вот, милый, вот так! Лежи, лежи, спаси Христос!» И, приговаривая ласковые слова, исчезла за дверью раньше, чем я успела осмотреться.

Комната у Марго небольшая, но забита разной мебелью. Можно подумать, что живёт она в мебельном магазине. Сундуки, кровати, диван, кушетка, стулья, комод, швейная машина, этажерки с посудой загромождали комнату так, что ни ходить по ней, ни повернуться невозможно. В углу комнаты висели позолоченные ящички с цветными фотографиями богов. Некоторые боги были ничего себе, симпатичные, с усиками и весёлыми глазами, но рядом с ними висели небритые боги, с длинными бородами и с сердитыми глазами. Чтобы боги могли лучше видеть сундуки, швейную машину, стулья, перед каждым богом висели баночки с маслом, а в них плавали, чадя, горящие фитили, и они коптили так, что на потолке и на стенах лежали полосы копоти. Да и у самих богов были немножко подкопчены носы.

Птицын пригладил волосы руками, вытащил из кармана плитку шоколада. Сунув её в руки Марго, которая лежала на постели, он сказал, кашлянув, важно:

— Это тебе от нас! Небольшой подарок! Это шоколад. Очень полезный. Когда больные едят шоколад, они всегда поправляются. А у тебя какая болезнь? Не заразная?

Марго покачала головою.

— Сердце! — сказала она, разглядывая шоколадку. — Но сейчас стало уже лучше.

Птицын понимающе кивнув, сел на стул, заложил ногу на ногу.

— Сердце — самая важная часть человека, — сказал он, двигая бровями. — Важнее всего! Вот, например, нога или рука. Можно прожить без рук и без ног? — Он посмотрел на всех строго, будто мы собирались оторвать ему ноги или руки. — Вполне! И даже очень просто жить без рук и без ног. А без сердца не проживёшь.