Никто не будет по ней скучать - Кэт Розенфилд

она всегда ходила на озеро, были моими. Что я одолжила их ей в первую же неделю, когда приехала завезти продукты и сменить белье, потому что сосны сильно опадали и она боялась испачкать смолой все свое модное-премодное дерьмо. Я смолчала, поехала домой и повесила красивые, дорогие вещи в глубине нашего с Дуэйном шкафа. Они все еще источали ее запах – терпкую смесь шампуня и парфюма, которая разносилась по всему дому. Аромат был таким насыщенным, таким чужим, что порой я улавливала его, как только открывала входную дверь.

Иногда, когда Дуэйн отключался на первом этаже или шлялся бог знает где в поисках дозы, я надевала воздушное платье на бретелях, доставшееся мне от Адриенн, и лежала на втором этаже нашего тесного домика, притворяясь, что я только что вернулась домой с какой-то большой изысканной вечеринки. Благотворительного бала, церемонии награждения, ужина, где у тебя шесть серебряных вилок для каждого блюда. Из тех событий, которые посещали Ричардсы до того, как стали париями. Пролистывая ее аккаунты на несколько лет назад, я видела фотографии Адриенн в этом платье, улыбавшейся в камеру, стоя в бальном зале под руку с Итаном. Платье было из чего-то шелковистого, оттенка зеленого, ассоциировавшегося у меня с лесным мхом. Может, это был настоящий шелк; я не увидела бы разницы. Платье разлеталось у щиколоток, когда я шла, и приятно соскальзывало на бедра, если я закидывала ноги, ложась на диван. Как приглашение, вот только не было никого, кто бы его принял. Иногда я подумывала прокрасться вниз, разбудить Дуэйна, позволить ему поддернуть платье до самой талии, когда оседлаю его, но я никогда этого не делала. К тому времени он не прикасался ко мне уже целую вечность, но меня останавливало не это. Хуже: ужасное чувство, что он посмотрит на меня и рассмеется. Я бы даже не винила его. Когда я проходила мимо зеркала, фантазия развеивалась и я видела правду – женщина с ранними морщинами на лице и синяками на лодыжках, играющая в переодевание.

Может, тогда я начала ее ненавидеть. Я даже еще не знала, что она даст мне столько причин для этого. В то второе лето она приехала вооруженной списком требований, который непрерывно разрастался. Могу ли я приезжать менять постель через день, а не раз в неделю? Могу ли я проехать час до магазина, где можно купить гирлянду для террасы? Можно ли ей заказать доставку некоторых вещей в наш городской дом? Я же не против привезти их, да? Конечно, я всегда делала, что она просила. Как будто мне, мать ее, нравилось быть у нее на побегушках. Я улыбалась и кивала со стиснутыми зубами так долго, что у меня болела челюсть.

Мне стоило радоваться, когда она начала просить помощи у Дуэйна, а не у меня. Вдруг все задачи требовали его навыков. Нужно было срезать сухую ветку, болтающуюся над крышей. Из стен спальни доносились звуки, и она думала, что там застряла птица или летучая мышь. В очередной раз забился слив в ванной, а это случалось, только когда Адриенн жила в доме. Она линяла, как длинношерстный кот, оставляя волосы везде; всегда видно было, где она прошлась. Мне хотелось, чтобы она надевала шапочку для душа и перестала заставлять кого-то раз в три дня выуживать огромный мерзкий клок ее волос из слива.

Это самое печальное: жалкая часть меня все еще хотела быть этим кем-то. Можете поверить, что я испытывала ревность вместо облегчения и радости от того, что теперь всем занимался Дуэйн? И не потому, что она получала его внимание, а наоборот. Меня это сводило с ума. Чем больше я презирала Адриенн, тем больше я хотела заполучить ее целиком. Напомнить ей, что я особенная, та, кто принимает ее как никто другой. Все-таки это я, не Дуэйн, понимала ее, мне она доверяла, я знала ее секреты. Я ездила ей за продуктами, предугадывала ее желания, помнила, что нужно положить на лед ее любимое «Шардоне», чтобы к ее приезду оно было идеально охлажденным. Мне она протягивала телефон, когда хотела сфотографироваться. Мне не нужно было спрашивать пароль, потому что я знала его на память, как и знала, где нужно встать и как повернуть камеру, чтобы заснять ее с лучшего ракурса.

И что самое худшее, это я запомнила ее слова о том, что она хотела бы посмотреть на озеро после окончания сезона, это меня осенила идея пригласить их снова. «Начало осени – мое любимое время, – сказала я. – Здесь так красиво. Тебе понравится. Почему бы вам не приехать на недельку в середине сентября? Я придержу дом до того времени. Даже сделаю вам скидку».

Это ее рассмешило. Но потом она согласилась, сказав, что они с радостью вернутся, и я ликовала. Потому что дом принадлежал мне, а значит, я и только я могла дать Адриэнн Ричардс желаемое.

Поэтому видите, мне нужно винить только себя. Это меня убивает – и да, это меня убило. Я считала себя такой чертовски умной. Но когда я записала Адриенн еще на одну неделю, я отметила собственный конец.

Элизабет Эмма Уэллетт, 4 ноября 1990 – 13 сентября 2018.

И каждая ужасная вещь, случившаяся той ночью, произошла из-за меня.

Глава 13

ОЗЕРО

У Деборы Кливс были каре медового цвета и заученные манеры жены проповедника, двадцать пять лет пробывшей рядом с мужем на проповедях, светских визитах и церковных ужинах, – манеры, оставшиеся несмотря на смерть самого проповедника двумя годами ранее. Она предложила Берду выбирать между кофе и виски и подала первое на подносе вместе с антикварной сахарницей и сочетающимся кувшинчиком сливок.

– Простите, у меня нет кофе без кофеина, – сказала она. – У меня всегда под рукой обычный для гостей, но сама я его не пью.

– Обычный подойдет, – сказал Берд. – Я еще не скоро лягу спать.

– Вы останетесь в городе?

– Пока да.

– Конечно, – кивнула она. – Извините, что назначила встречу так поздно. Я утром поехала к своей сестре и не проверяла сообщения, если бы я знала… – Ее голос задрожал, и она прервалась, качая головой и промакивая глаза салфеткой. – И вы не знаете, где он? Дуэйн?

– Мы надеялись, что вы знаете, – сказал Берд. Дебора Кливс еще сильнее замотала головой. Она смяла салфетку в руках.

– Нет-нет-нет. Я не представляю, не представляю. Эта его ж… – начала она, но тут же сомкнула губы и кашлянула, пытаясь прикрыть свою ошибку, но Берд ее уловил. Эта его женщина, или, может, эта его жена. В любом случае, он полагал, что слезливая озабоченность Деборы относилась только к ее сыну, а к погибшей невестке она не питала особой любви. Он также предполагал,