Лицо войны. Военная хроника 1936–1988 - Марта Геллхорн

от Тибета, в Чэнду, китайцы вручную строили аэродром, на который смогут приземляться бомбардировщики Flying Fortress[32].

Японцы никогда не смогут завоевать Китай силой. Люди, которые могут трижды перенести свою столицу, перетащить через горы в безопасное место заводские станки и оборудование университетов, снабжать фронт на сампанах и кули, зарыться в скалы и выдержать бесконечные бомбардировки, построить аэродром площадью 404 гектара за сто дней без техники, выстоят до конца.

Время в Китае не имеет значения. Четыре года войны – большой срок. Но, возможно, если ваша история насчитывает четыре тысячи лет, четыре года не кажутся долгими. Китайцы рождаются терпеливыми и впитывают выносливость с молоком матери.

Воистину, время в Китае не имеет значения. Потребовалось тридцать шесть часов езды на моторной лодке, чтобы вернуться вверх по течению в город, где мы оставили наш грузовик. Из-за дождя дорога стала непроходимой, и машины застревали в грязи, как мухи на липкой бумаге.

Остаток пути до Шаогуаня нам пришлось бы проплыть на лодке. Всего семь часов, как оптимистично сказал господин Ма. Мы тащились полчаса, когда буксирный трос сампана зацепился за пропеллер нашего «Chris-Craft»; лоцман попробовал переключить двигатель на задний ход, из-за чего трос затянуло в пропеллер только крепче. Ночью мы набились в сампан и все вместе спали на полу. Утром сампан прицепили к речному колесному пароходу, который перевозит продукты, людей и скот в Шаогуань. Спустя восемнадцать часов мы увидели длинный мост, который японцы не смогли разрушить за год бомбардировок. В гостинице мы надеялись искупаться в жестяном тазике. Шаогуань теперь казался центром цивилизации.

Мы стояли на носу сампана, и господин Ма сказал:

– Что вы думаете о нашей армии? Не так уж плохо, а?

– Нет, господин Ма, совсем неплохо. Очень, очень хорошо, господин Ма.

Он сиял от удовольствия.

– А что, – спросил он, – вы думаете о Китае?

– Ну, господин Ма, – сказала я, – в конечном счете не хотела бы я быть на месте японцев.

Вторая мировая война

Мы пили дайкири в грабительски дорогом баре на мексиканской границе и говорили о скотоводстве в Аризоне. Вошел одетый в лохмотья мальчик-индеец с какими-то газетами и негромко сказал: «Con la guerra, la guerra»[33]. Сначала на него никто не обратил внимания. Потом смысл слов дошел до нас, мы подозвали мальчика, и он продал нам мексиканскую газету, влажную от пота. Размазанные буквы сообщали о бомбардировке Перл-Харбора и о том, что Америка объявляет войну Японии. Ужасный способ вступить в войну для великой страны: потерять флот во взрывах вражеских бомб.

В промежутке между этим моментом и ноябрем 1943 года, когда я наконец добралась до Англии (полная радости, что вернулась и вновь чувствую себя дома в этом мире), я пребывала в состоянии паралича из-за обуревавших меня противоречивых эмоций: мне нужно было выполнять собственные обязанности, вместе со всеми я чувствовала отвращение к происходящему и одновременно желала забыть и о первом, и о втором и присоединиться к тем, кто страдал от войны. Слишком тяжело сидеть в стороне и наблюдать за тем, что ты не можешь изменить; гораздо легче закрыть глаза и разум и броситься в водоворот всеобщего несчастья, где у тебя не остается почти никакого выбора, зато есть прекрасная компания.

Англия, какой я ее увидела, была новой страной, домом нового народа. Англичане – удивительная нация, и я думаю, ничто не подходит им так хорошо, как катастрофа. Когда они сталкиваются с ней, все их отрицательные качества магическим образом превращаются в положительные. Медлительность становится выносливостью, сдержанность – спокойствием, исключающим любую панику, а самодовольство – гордостью, рождающей самодисциплину. Ни при каких обстоятельствах англичане не будут плутами или трусами, и что бы ни творилось вокруг, они сохраняют чувство юмора. В более раннюю и невинную эпоху Эдмунд Уилсон сказал о России: «Моральная вершина мира, где никогда не гаснет свет». Во время войны такой вершиной была Англия.

Начиная с ноября 1943 года я следовала за войной всюду, где могла до нее добраться, не считая одного неизбежного перерыва весной 1944‑го. Офицеры пресс-службы армии США, распоряжавшиеся перемещениями американских журналистов, были кучкой доктринеров, которые не желали, чтобы женщина работала корреспондентом при боевых подразделениях. А я к тому времени чувствовала себя едва не ветераном Крымской войны, кроме того, меня отправили в Европу, чтобы я выполняла свою работу, а эта работа заключалась не в репортажах из глубокого тыла или «женском взгляде» на войну. Пресс-служба армии США определенно пришла в ярость, когда я тайно уплыла на госпитальном корабле, чтобы взглянуть на высадку в Нормандии. После этого я могла освещать войну только на второстепенных фронтах, в компании восхитительных иностранцев, которые были не столь щепетильны в отношении официальных командировочных предписаний и аккредитаций. С помощью уловок и махинаций я смогла пробраться в Голландию и понаблюдать за работой превосходной 82-й воздушно-десантной дивизии США. Но только во время Битвы за выступ[34] и после нее я осмелилась присоединиться к американским боевым частям. Возможно, война смягчила нрав офицеров пресс-службы или им уже было все равно, кто и чем занимается, ведь конец был так близок.

Эти статьи никоим образом не отражают неописуемые страдания, которые приносит война. У меня никогда не хватало слов, чтобы описать, насколько ужасна война, никогда. И, вероятно, желая сохранить рассудок, я чаще старалась писать о смелости и достоинстве. Возможно, сегодня мои статьи о Германии и о действиях гестапо, СС и других подразделений немецкой армии покажутся несвоевременными гимнами ненависти. Но я рассказывала о том, что видела, и ненависть тогда была единственной реакцией, которую могли вызвать эти зрелища.

Нацистская доктрина превозносила «устрашение» как оружие, как средство достижения победы. Человечество до сих пор страдает от яда этой доктрины, от преступлений, совершенных там и тут, и от тех преступлений, которыми отвечали на эти преступления. Пусть память послужит для нас уроком: давайте избавимся от иллюзии, что хоть кто-то может использовать устрашение в благих целях.

Парни с бомбардировщиков

Ноябрь 1943 года

Они вели себя очень тихо. Шума вокруг было предостаточно, но они в этой суматохе никак не участвовали. Мимо прогрохотал грузовик, за которым тянулась вереница тележек с бомбами. Наземная бригада все еще грузила в самолеты пятисоткилограммовые бомбы, похожие на огромные сосиски ржавого цвета. Металлический лязг перебивал высокий голос сотрудницы WAAF[35], передававшей приказы. Из-за света фонаря в открытом бомбоотсеке темнота вокруг самолета казалась еще более мрачной. Луну затянуло облаками, большие черные «Ланкастеры» ждали по всему полю, пока люди заканчивали готовить их к полету. Но экипажи, которым предстояло лететь, казалось, не имели никакого отношения к этой поспешной работе. Огромные и громоздкие в своих «мэй-уэстах»[36] или летных костюмах с электрическим подогревом, эти люди казались статуями в натуральную величину. Все вместе они стояли возле своих самолетов.

Капитан группы быстро ездил по периметру поля в похожей на жука машинке и проверял обстановку. Передо мной он появился так же, как все тут, – внезапно возник из непроглядной черной пустоты аэродрома и сказал:

– Пойдемте, познакомитесь с парнями.

Пилоту этого экипажа был двадцать один год. Высокий и худой, с лицом, слишком нежным для такого дела, он сообщил мне:

– Я девять месяцев был в Техасе. Отпадное местечко.

Это означало, что Техас был прекрасен. Остальные спросили, как я поживаю. Все вели себя вежливо, любезно и отстраненно. Говорить сейчас смысла не было. Они все были напряжены и сосредоточены – семеро человек, готовые выполнить свою работу. Вместе они составляли единое целое, и каждый, кто не делал того, что делали они, не бывал там, где они бывали, не мог их понять и не имел права вмешиваться. Оставалось лишь стоять в холодной темноте и чувствовать пронизывающее нас всех ожидание.

Мы подъехали к передвижной диспетчерской станции, похожей на трейлер, выкрашенный в желто-черную клетку. Ветра не было, но холод пробирал до костей. Моторы разогревались и тяжело гудели. Потом большие черные самолеты пришли в движение, один за другим проехали по периметру поля и заняли позиции на взлетной