Бояре Романовы и воцарение Михаила Феoдоровича - Платон Васенко

Итак, единственный сравнительно подробный и современный рассказ о деле Романовых и их близких полон недомолвок и нелепостей. Других же подобных повествований и вовсе не сохранилось. Придется поэтому прибегнуть к гаданиям и сопоставлениям намеков и отдельных указаний, которые рассеяны кое-где в сказаниях и документах той поры. Подобная работа произведена была уже профессором Платоновым. Поэтому нам прежде всего предстоит обратиться к его выводам, как всегда, и интересным, и поучительным, и, познакомившись с ними, убедиться, в какой мере они представляются нам приемлемыми.

Но до ознакомления со взглядами С. Ф. Платонова на интересующее нас событие нам предстоит выяснить вопрос об одной серии документов, имеющих непосредственное отношение к делу Никитичей. Такое отступление необходимо потому, что этими документами пользовался и С. Ф. Платонов; принуждены были и мы привлекать их уже несколько раз во время предшествующего изложения. Мы разумеем «Дело о ссылке Романовых», хранящееся в Московском главном архиве Министерства иностранных дел и напечатанное Археографической комиссией в количестве тридцати четырех документов под № 38 во II томе Актов исторических178. К сожалению, это «Дело», представляющее собой ряд черновых «отпусков» из Московского приказа Казанского дворца и подлинных «отписок» на имя государя от приставов, наблюдавших за опальными Никитичами, и других должностных лиц, дошло до нас лишь в виде отрывка, который справедливо охарактеризован его издателями как «перемешанный, растраченный и поврежденный гнилью». При этом издатели говорили, что они издали не все из сохранившихся до нашего времени документов этого «Дела». Они отметили, что в нем находятся «и еще немногие, выпущенные по их неважности» акты. Содержание некоторых таких «выпущенных актов» указано в издании. Так, поместив память Якову Вельяминову о пострижении тещи Федора Никитича, издатель отмечает: «Таковой же отпуск грамоты в Чебоксар, воеводе Ждану Зиновьеву (от третьего июля), писан на листке»179. Подобным же образом за грамотой Ивану Некрасову следует пояснение: «Такая же грамота послана и голове стрелецкому Смирному-Маматову»180. Наконец, после грамоты в Казань воеводе князю Голицыну помещено указание такого рода: «Сюда же относятся отписки: 1) казанских воевод, о проезде князя Черкасского с приставом, двадцать третьего июля; 2) нижегородского воеводы, о приезде их первого июля, и отводе им двора Троицкого Сергиева монастыря (первая получена в Москве двенадцатого июля, а вторая пятнадцатого числа) и 3) отписка (получена в Москве первого августа) нижегородского же воеводы, о том, что Иван Романов с приставом прибыл двадцать пятого июля и поставлен на том же дворе»181.

То обстоятельство, что акты, относящиеся к делу такой важности, не были изданы все, возбудило среди некоторых ученых сомнения и подозрения. Так, в одном из писем покойного академика К. Н. Бестужева-Рюмина к графу С. Д. Шереметеву о Смутном времени встречаемся со следующим замечанием: «В подлиннике ни следственным делом, ни делом Романовых никто, кажется, не пользовался». По крайней мере, мне известно только то, что Н. М. Павлов обратил внимание на дело Романовых и указал, что оно не так ветхо, как можно было бы заключить по точкам издателя.

Замечание Бестужева тонко дает понять, что при исследовании «Дела» в рукописи можно прийти к некоторым немаловажным открытиям. Поэтому мы сочли долгом ознакомиться с подлинником «Дела».

Пересмотр его привел нас к такому выводу: кроме отмеченных издателями в «Деле» есть еще три целых акта и один отрывок, подклеенный к бумаге, иного содержания и сообщающий повеление ссыльным Василию и Ивану Никитичам Романовым жить впредь вместе. Акты, дошедшие до нас в целом виде, содержат в себе: 1) царскую грамоту в Пелым воеводе князю Василию Григорьевичу Долгорукову, 2) царскую грамоту в Нижний Новгород воеводе Юрию Ивановичу Нелединскому от двадцать восьмого июня 1602 года и 3) царскую грамоту тому же воеводе от одиннадцатого июня 1602 года182.

Анализируя подробно сведения, даваемые этими актами, невольно соглашаемся с издателями «Дела» о неважности пропущенных в изданных комиссией документов. Кроме некоторых небезынтересных подробностей бытового характера, они не дают ничего ценного. Тем не менее мы решили напечатать не помещенные в Актах исторических документы в качестве приложения к настоящему сочинению. Делаем это для того, чтобы дать возможность каждому воочию убедиться в степени «неважности» этих актов для суждения о деле Романовых. Кроме того, оттуда мы извлекаем некоторые, правда очень мелкие, подробности о жизни Ивана Никитича Романова.

После вынужденного обстоятельствами дела отступления обращаемся к интересным наблюдениям С. Ф. Платонова. Рассказав о деле и опале Богдана Бельского, который пострадал одновременно с Романовыми и, как думается профессору Платонову, в тесной связи с ними183, и познакомив читателей с ходом розыска над Никитичами и их родней184, названный исследователь высказывает мысль, что «пресловутое» коренье «послужило, очевидно, точкой отправления» к изложенным действиям годуновского правительства. «Невозможно допустить, – продолжает автор «Очерков по истории Смуты», – чтобы одни волшебные корешки, без других улик, послужили достаточным основанием для обвинения целого родственного круга лиц, принадлежавших к высшему слою служилого класса, лиц влиятельных и популярных, связанных узами кровного родства с только что угасшей династией, к которой Борис исповедывал такую благоговейную преданность. Очевидно, что Годунов с его думцами, боярами, доискался чего-то более серьезного, чем корешки». Далее следует замечание, что «одни корешки в казне Александра Никитича не привели бы к царской опале все племя виновного» и что «предметом обвинения служило не простое ведовство». «На то, что Романовы подозревались в более сложном преступлении, намекает, – по мнению С. Ф. Платонова, – и инструкция, данная приставам» их, – «писать государю про тайные государевы дела185, что проявится от его государевых злодеев и изменников».

После приведенных рассуждений профессор Платонов отмечает известную уже нам вражду, обнаруженную боярами Годунова по поводу дела Романовых к Никитичам, и отказывается видеть в ней «проявление личной злобы и мести против» этой семьи. Естественно поэтому задаться вопросами о причине возникшей враждебности. Только политическая рознь, отвечает исследователь Смуты, могла на романовский круг вооружить бояр другого, в данном случае годуновского, круга. «Люди, связавшие свои успехи с господством Бориса, могли бояться деятельности враждебных Борису или далеких от него бояр, в том числе и братьев Никитичей». «Но чего именно можно было бояться в данное время?» Восстановить народные массы против Бориса было бы очень нелегко, так как популярность Бориса не была еще подорвана… «Но возможна была интрига. Какая?»