Дуновение смерти - Айзек Азимов

Только два порока ему не спустят, утвержден он в штатах или нет. Первый — нелояльность (сравнительно недавно возведенную в ранг преступлений), а второй столь же древний, как предание о П. Абеляре, — моральное разложение. Фостер уже давно балансирует на краю пропасти. Одна жалоба — и он рухнет вниз.

А если такая жалоба предполагалась, может быть, становится понятным и убийство. Ведь это единственный способ избавиться от жалобщика.

Или просто объясняется полученная Ральфом тройка? Но если и допустить, что это вероятный повод к убийству, то как Фостер мог его осуществить? Откуда он мог знать, как Ральф проводит свои опыты? Откуда ему было известно, что в лаборатории приготовлены колбы с ацетатом натрия?

Брейд пожал плечами и взялся за тетради Ральфа. Их было пять — все аккуратно пронумерованные. Брейд наугад открыл первую попавшуюся.

Копии этих записей хранились у него в кабинете, но если Ральф хоть чем-нибудь походил на других аспирантов, прошедших через его руки, на оборотной стороне белых листов в оригиналах должны быть расчеты и замечания, которые могут пригодиться ему, Брейду.

Он перелистывал страницы и удивлялся, как безупречно Ральф вел свои записи. Они были ясными, точными и почти болезненно педантичными. Брейд помнил старые, исписанные неразборчивым почерком тетради Кэпа Энсона, с материалами для его диссертации. Ральф перещеголял в тщательности даже этот идеальный образец.

Ну конечно, порадовался Брейд, эту работу можно продолжить. Ральф так подробно разъясняет свой метод, будто предназначает записи для читателя, обладающего лишь зачатками элементарных знаний. («Может, он был обо мне именно такого мнения», — виновато подумал Брейд.)

Ну что ж! Будем последовательны! Примемся за дело без отлагательств.

Он открыл тетрадь номер один. Первые записи в ней делались, когда Ральф занимался у Ранке. Брейд помнил эти тетради, он просматривал их полтора года назад, когда согласился стать руководителем Ральфа.

Но теперь, зная юношу лучше, он был удивлен тем, как мало сказывался неустойчивый характер Ральфа на его работе. Все записи были совершенно объективны.

Правда, Брейду встречались пометки такого рода: «Профессор Ранке считает неубедительным то-то» или «Профессор Ранке указывает на непоследовательность того-то». Но ни одна запись не носила следов раздражения, все они отличались бесстрастной сдержанностью. Даже разрыву с Ранке посвящалась только одна фраза: «Сегодня в последний раз работал под руководством профессора Ранке».

Следующая страница начиналась с записи, сделанной месяцем позже. «Сегодня первый день занятий с профессором Брейдом». Остальные страницы были Брейду знакомы. Первое время, начав заниматься у него, Ральф вручал ему желтые копии каждую неделю и исписывал целые страницы примечаниями. Позже он стал приносить свои записи от случая к случаю, объяснения становились все более отрывочными, а потом и вовсе прекратились. Может быть, Ральфа расхолаживала неспособность Брейда принять до конца его теорию? Может быть, потому Ральф и ненавидел Брейда? (Хотя Чарли Эммит утверждает, что он его боялся.)

Каждый опыт Ральф описывал самым подробным образом. Каждому предшествовало объяснение причин, по которым проведение его было необходимо, каждому давалось объяснение. Если результаты не соответствовали ожиданиям, Ральф излагал свои соображения, почему так случилось.

Это облегчало дело, очень облегчало. И Брейд воспрянул духом. Правда, расчеты казались приблизительными, но ни одна деталь не была упущена.

Если Ральфа и можно в чем-нибудь упрекнуть, решил Брейд, то только в том, что он чересчур предан заранее выработанной теории. По записям было видно, что опыты, подтверждавшие его точку зрения, он не проверял. Но если результаты эксперимента шли вразрез с теорией, он повторял опыт снова и снова, пока он не получался.

В первой и второй тетрадях встречалось много опытов, противоречащих теории Ральфа, и в его комментариях к ним стала проглядывать некоторая раздражительность. Например: «Необходимо улучшить контроль за температурой. Поговорить с Брейдом, чтобы достал приличный термостат. Иначе вообще нечего терять время на эту работу».

То, что Ральф пропустил слово «профессор», до сих пор скрупулезно повторявшееся перед его фамилией, показалось Брейду самым красноречивым признаком нарастающего раздражения (или ненависти?). Однако, работая с Ранке и находясь в значительно более напряженных отношениях со своим руководителем, Ральф умел сдерживаться. Может быть потому, что Ранке даже в тех случаях, когда не соглашался с Ральфом, оставался для него авторитетом, несокрушимой скалой, а чем был он, Брейд, — ничтожеством?

Примерно на этой стадии исследований Ральф стал все реже приносить Брейду свои копии и вручал их большими стопками, так что Брейд уже не узнавал открывающихся перед ним записей и не мог даже смутно их припомнить. Сам виноват. Его мучил горький стыд, и он клялся себе, что в будущем не позволит ни одному аспиранту вести опыты без контроля.

В начале третьего дневника дела у Ральфа, судя по записям, вдруг пошли гораздо лучше. Во-первых, Ральф нащупал в своих опытах нить, оказавшуюся весьма интересной, во-вторых… Брейд ахнул от удивления, перевернув страницу. Ральф подробно излагал свой метод постановки опыта, указывая даже, что заранее заготовит аликвоты ацетата натрия в десяти колбах.

У Брейда мороз пробежал по коже при мысли, что любой, пусть даже неопытный химик, увидев эту страницу, мог точно рассчитать, как отравить Ральфа.

Но он постарался не углубляться в размышления. К черту и убийцу, и убийство! В данный момент ему важно выяснить, сможет ли он продолжать исследования.

Записи шли дальше в стройном порядке. Брейд почувствовал облегчение. Вчера, защищая работу Ральфа перед Ранке, он говорил наобум, сгоряча, но вот перед ним графики, уравнения, весь материал от «А» до «Я». Каждый может проверить записи и убедиться, что исследования у Ральфа ладились и теория его подтверждалась.

Даже Ранке должен с этим согласиться.

Брейд задержался взглядом на обрывке записи, сделанной на обороте страницы. Цифры были стерты.

Брейд нахмурился. Строго говоря, стирать в тетрадях, где велись исследования, не разрешалось. Все ошибки, все случайные неточности полагалось только зачеркивать, чтобы в дальнейшем зачеркнутое можно было разобрать. Даже из ошибок можно иногда извлечь пользу.

Конечно, стереть запись на обороте листа не такое уж преступление. По существу, это записи черновые. Он внимательнее вгляделся в цифры и нахмурился еще больше. Подумав с секунду, он заглянул дальше — там тоже виднелись следы стертых записей.

Долгое время он сидел, не заглядывая больше в тетради и не замечая, как проходит день.

Возможно, за все время своей работы ему не приходилось сталкиваться ни с чем подобным. И все же сомнений быть не могло.

Брейду стало ясно, что Чарлз Эммит прав. Ральф должен был смертельно бояться Брейда. Брейд понимал теперь почему, и его мутило от этого.

14

Прошло время, прежде чем все значение обнаруженного дошло до сознания Брейда и тяжесть навалившейся беды оглушила его. Теперь уже нечего и думать продолжать работу Ральфа. Нечего и мечтать о вкладе в науку, о блестящей статье, которая могла бы поразить не только их факультет, но и всех, кто связан с химией. Кэп Энсон прав. Отто Ранке прав. Ошибался только он сам.

В дверь стучали уже в третий раз, а он не слышал. Когда наконец он крикнул: «Войдите», никто не появился, лишь задергалась дверная ручка.

Брейд поднялся отпереть. Ему казалось, что вместо него движется кто-то другой. У него даже не хватило сил удивиться, кто бы это мог прийти в лабораторию в воскресенье. Не удивился он и увидев на пороге сыщика Джека Доэни в том же самом темно-синем с узкой белой полоской костюме, который был на нем вечером в четверг, когда они впервые встретились над телом убитого Ральфа Нейфилда.

Доэни посмотрел по сторонам и сказал:

— Я хотел бы потолковать с вами, профессор, не возражаете?

— Как вам угодно, — ответил Брейд, все еще ничего не ощущая после недавнего потрясения.

— Я звонил вам домой, но ваша жена сказала, что вы здесь. Вот я и пришел. — Он снова огляделся. — Ничего, если я закурю?

— Курите.

Доэни медленно зажег сигарету и по молчаливому приглашению Брейда опустился в кресло. Он подвинул к себе пепельницу.

— Видно, нам обоим нет отдыха даже в воскресенье.

— Вы пришли расспросить меня о Ральфе Нейфилде или вас интересует еще что-нибудь? — спросил Брейд.

— О нем, о нем, профессор. Он у меня из головы не идет. Занятно! Я ведь сразу почуял, что здесь что-то неладно.

— Что вы имеете в виду — сразу? — осторожно спросил Брейд.