Достояние леди - Элизабет Адлер

В конце концов Маркус Байрон пошел на компромисс: он согласился провести экспедицию в два этапа: в мае-июне, когда было еще не так жарко, а потом продолжить раскопки осенью. В июле и августе профессор решил наконец воспользоваться приглашением своего старинного знакомого князя Михаила Иванова и съездить в Санкт-Петербург. Маркус познакомился с Мишей много лет назад, когда тот изучал в Оксфорде древнюю историю. С тех пор между профессором и князем завязалась переписка.

Маркус Байрон торжественно пообещал дочери беречь себя, но, как и предполагала Мисси, выполнить это обещание так и не смог. Он работал день и ночь: днем спускался в раскопы, ночью подолгу засиживался за книгами и тетрадями при свете керосинки, не обращая внимания на назойливых комаров. Через три недели у старика появились первые признаки малярии. Раскоп находился вдали от селений, ближайшая больница – не менее чем в ста милях от этого места… Хинин и патентованные средства, которые взяла с собой из дому Мисси, почти не помогали. Состояние отца быстро ухудшалось. Мисси сутками не отходила от его постели, и через неделю ему стало немного лучше. Он встал с кровати и бодрым голосом заявил, что хочет немедленно вернуться к работам… Но Мисси заметила, что глаза отца утратили былой блеск, стали трястись руки. Перед ней стоял глубокий старик.

Мисси умоляла отца немедленно вернуться в Англию, но тщетно: единственное, чего ей удалось добиться – это уговорить Маркуса поехать в Россию, где он смог бы хорошенько отдохнуть в поместье Ивановых в Крыму.

Место, куда они приехали, напоминало дворец: мраморные лестницы, фонтаны с родниковой водой, зимний сад, десятки слуг… Но профессору неожиданно стало плохо. Лучшие доктора пытались помочь ему, но напрасно. Перед смертью он позвал к себе дочь, крепко взял ее за руку и сказал:

– Будь осторожна, Мисси. Впереди у тебя большие перемены. – Маркус глубоко вздохнул и предал Богу душу.

Мисси осталась одна на всем белом свете – у нее не было ни друзей, ни близких.

Профессора похоронили на следующий день в ограде небольшой православной церкви на вершине холма. С этого места открывался дивный вид на иссиня-черное море. Князь Михаил не успел приехать из Петербурга на похороны своего учителя. На панихиду собрались друзья князя, жившие по соседству.

На поминках они смотрели на бедную девушку с сочувствием и удивлением.

– Почему она не плачет? – шептали они. – Бедняжка… Ей ведь всего шестнадцать. Князь говорил, что у нее нет никого, кроме отца… Что же с ней будет?

Слезы пришли к ней на следующий день, в купе курьерского поезда, мчавшего ее в Петербург, к князю Михаилу. Когда наконец она оказалась в северной столице и увидела этого человека, Мисси почувствовала, что в ее жизни наступили перемены, которые предрек ей перед смертью отец.

Князю Иванову принадлежало в Петербурге несколько больших домов. В них мирно жили многочисленные дальние родственники князя. Старые двоюродные бабушки вязали на спицах и вспоминали дни своей молодости. Воздух был напитан мятой и одеколоном. Ивановы были очень гостеприимны – кроме родственников, в каждом из домов обязательно гостил какой-нибудь близкий или дальний знакомый. Но юная англичанка Верити Байрон заняла особое место среди этих гостей. Ивановы приняли осиротевшую девушку в свой дом, и вскоре она стала полноправным членом их большой, дружной семьи. Конечно же, с того самого дня, когда Мисси впервые увидела князя Мишу, она безнадежно влюбилась в него.

Оглядываясь в прошлое, Мисси жалела об одном: что все так быстро прошло. Порой ей хотелось, чтобы ничего этого вообще не было. Если бы они не поехали в Турцию, отец был бы жив… Если бы она не влюбилась в Мишу Иванова, она спокойно жила бы сейчас в Оксфорде. Если бы в России не произошла революция, они жили бы все вместе – она, Миша, остальные Ивановы – в Варышне… Ей не пришлось бы прятаться, спасаясь от красного террора… Но то, что свершилось—свершилось. Мисси осталась один на один с судьбой, затерянная в снегах России… Впрочем, она была не одна: с ней были маленькая Ксюша и княгиня Софья – ребенок и старая женщина, и она отвечала за них…

Два дня, проведенные в Дворске в ожидании поезда, показались Григорию Соловскому вечностью. За все это время Алексей не вымолвил ни слова. Он ни на шаг не отходил от Григория, пожирая его своими огромными испуганными глазами. Куда бы ни пошел Соловский – в пекарню, на вокзал – мальчик все время ходил за ним по пятам. Только в присутствии Соловского Алексей соглашался съесть несколько ложек щей с ломтем черного ржаного хлеба.

Старый паровоз – за неимением угля в его топку кидали сосновые чурки – медленно продвигался по русским просторам, изрыгая едкий дым и искры… Наконец, издав пронзительный гудок, он подтянулся к перрону. Откуда-то из-под навеса высыпала огромная толпа людей с узлами и кошелками. Отчаянно распихивая локтями стоявших рядом, люди бросились на штурм набитого битком поезда. Вагон, предназначенный для Григория, сохранил еще былую роскошь – раньше он принадлежал одному из высших чинов министерства путей сообщения. Вагон цепляли к поездам, и чиновник инспектировал дороги. Сейчас место чиновника занял Григорий. В вагоне не было света и отопления, но широкие полки были покрыты мягким бархатом. Двое красноармейцев принесли бидон щей, несколько буханок хлеба и свечи. По сравнению с другими пассажирами, с трудом разместившимися на жестких деревянных скамьях и даже на багажных полках, Григорий и его спутники роскошествовали.

Натужно загудев, поезд отошел от перрона. Время от времени он останавливался, и тогда Григорий выскакивал из вагона и бежал вдоль путей к машинисту – выяснить, в чем дело. Увы, паровоз был очень стар, топлива было мало – даже под страхом смерти машинист не мог обеспечить быструю езду.

Красноармейцы в серых шинелях с трудом протискивались по коридорам поезда, проверяя документы. Когда у них возникали сомнения, звали Соловского – он все-таки был краскомом. Когда речь шла о крестьянах или рабочих, Григорий всегда шел им навстречу – даже если у них были не в порядке документы. Но когда солдаты сообщили ему, что в одном из вагонов едет подозрительная молодая англичанка, Соловский не сразу решил, что делать.

Она стояла в проходе под конвоем двух красноармейцев. Григорий обратил внимание на две вещи: очень красива и очень зла. Ее фиалковые глаза светились гневом – она не скрывала неприязни к солдатам, крепко державшим ее за обе руки.

– Прикажите им немедленно отпустить меня! – сказала девушка на чистейшем русском языке. – Они не имеют права обращаться таким образом с английской подданной.