Сокровище кикиморы - Людмила Львовна Горелик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Днем Федор выходил ненадолго во двор, грелся на солнышке возле флигеля. Василий Павлович там скамейку поставил. Иногда и он садился рядом с больным, разговаривали.
Федору оказалось всего 24 года. Жил с матерью в Ворске. Отец давно помер, а мать – четыре месяца назад. На фронт его не взяли из-за туберкулеза, работал токарем на заводе. Когда завод на Урал эвакуировали, он не поехал: мать к этому времени уже плоха была, не выдержала бы дороги. А вскоре после того, как мать схоронил, немцы к городу подошли, пришлось ему бежать, уже одному. Шел от Ворска до Б. почти неделю в толпе других беженцев пешком, голодный… Болезнь, дотоле дремавшая, обострилась.
По ночам из флигеля раздавался приглушенный, сдавленный кашель: Федор старался не шуметь, подавить звуки, но не кашлять, увы, не мог… Горячая и питательная пища, уход, возможность находиться в покое вначале вроде и помогли. Но отправлять его дальше было невозможно, переезда он не выдержал бы.
Через неделю состояние больного опять начало ухудшаться, Федор отказывался от еды и уже не выходил на солнышко.
Однажды, когда Летуновский принес ему обед, Федор попросил старика присесть. У больного почти не оставалось сил говорить, но по его жестам, по умоляющему взгляду, по отрывочным словам, сказанным шепотом, Василий Павлович понял, что он хочет сказать нечто важное.
– Достаньте… посмотрите, – шептал молодой человек, показывая на свой узелок.
В узелке лежали паспорт и старая общая тетрадь в картонном переплете.
Летуновский раскрыл паспорт: Федор Иванович Двигун, русский, 1918 года рождения… Ничего нового он из паспорта не узнал.
Больной досадливо махнул на паспорт рукой. Он показывал на тетрадь.
Тетрадь была то ли старая, то ли хранилась неудобно – в заплечном мешке картон сильно потерся.
Старик открыл, полистал страницы. В тетради были записи, формулы и чертежи, сделанные неровно, карандашом…
Глава 20
Второй сон Александра Павловича
Выйдя от Ягодкиной, Соргин направился в сторону проспекта Ленина. Уехать из Ворска, не побывав в библиотеке, он не мог.
Втайне от жены, от Сашки Евлампиева, даже от себя, Шура скучал и по консерватории, и по Эрмитажу, и в особенности по Ленинградской библиотеке имени М.Е. Салтыкова-Щедрина. В Б. районная библиотека была совсем маленькая, не слишком радовала и институтская. В Ворске все ж лучше.
Приезжая в Ворск, Шура всегда посещал местную библиотеку имени И.С. Никитина. Сегодня позанимается, вдохнет библиотечный воздух, а уж завтра поедет.
С детства он любил атмосферу библиотеки – особенно большой, где есть все. В ворской библиотеке ему нравилось меньше, чем в библиотеках Москвы или Ленинграда, но все же, по сравнению с Б., тут было многое.
Соргин читал, наслаждаясь самим духом библиотеки, но мозг его не только воспринимал прочитанное – где-то в глубине сознания прокручивалась полученная от Муси Ягодкиной информация.
Возвращаясь из библиотеки, он уже знал, что завтра утром не поедет в Б. Прежде чем ехать назад, следовало зайти на завод, уточнить некоторые детали предвоенной жизни Федора Двигуна.
По дороге в общежитие он зашел на телеграф, позвонил жене и Сашке Евлампиеву. Оба звонка были короткими: полученные сегодня сведения содержали мало нового, были неопределенны. Они требовали уточнений.
Комната, в которой его поселили, была рассчитана на двоих, однако он ночевал там один. Вторая кровать стояла пустой, с голым матрацем, что придавало временному жилищу необустроенный, неуютный вид. Кроме кроватей имелись шкаф, тумбочка и небольшой столик, на котором стояли графин с водой и стакан. Горячий кипяток можно было брать у вахтера, но только днем. Предусмотрительный Соргин запасся, однако, маленьким кипятильником и алюминиевой кружкой. Эти насущно необходимые предметы он всегда брал с собой, отправляясь в командировку.
Выложив из портфеля только что купленную пачку печенья «Юбилейное», кулек конфет, а также банку консервов «Рыбные тефтели в томатном соусе» и полбуханки черного хлеба, Шура поужинал. Купить в провинциальном магазине мимоходом двести граммов колбасы или сыра в те годы было нереально, поэтому Соргин взял консервы. Небольшим складным ножом со множеством разнообразных лезвий, который он, как и кружку, всегда возил с собой, можно было не только порезать хлеб, но и вскрыть консервы. Соргин проделал все это весьма ловко. Заваренный в кружке чай (он насыпал в кружку щепотку чая из привезенного с собой небольшого тетрадного кулечка) он переливал в стакан. Долго пил чай, глубоко задумавшись, глядя в окно…
Пластмассовый светильник под потолком горел тускло. Цветастая штапельная штора закрывала лишь половину окна. За мутноватым, плохо помытым стеклом двигались машины, светил фонарь сквозь снежную завесу. Слышен был скрежет шин и далекие человеческие голоса.
Соргин тяжело вздохнул, он почувствовал себя очень одиноким.
«Надо постараться завтра все выяснить в первой половине дня и в обед уехать», – подумал он и убрал остатки еды в тумбочку – на завтрак.
Подумал и переставил банку с рыбными тефтелями за окно. Споласкивать посуду и умываться пришлось в общественном туалете в коридоре.
Несмотря на то что лег спать рано, Александр Павлович быстро заснул. Однако во сне ощущение неуюта и полного одиночества продолжилось, даже усилилось.
Он находился в сентябрьском лесу – листья только начинали желтеть, было прохладно, хотя заморозки пока не наступили. Он сидел в кустах, дожидаясь сумерек. Нужно было идти, однако днем этого делать не следовало. Он выходил из окружения и боялся наткнуться на немцев, ждал ночи – так Иван Кузьмич учил. Вместе они вышли вчера в разведку. Теперь Иван Кузьмич лежал в земле, в этом же овражке. Шура похоронил его утром.
Вчера немцы неожиданно пошли в наступление. Разведчики в это время были уже на немецких позициях. Когда началась перестрелка, а потом и артиллерийский обстрел, они находились чуть в стороне от центра сражения. Залегли, вжавшись в траву. Некоторые снаряды – и с немецкой, и с советской стороны – попадали к ним. Осколком тяжело ранило Ивана Кузьмича.
В том бою немцам опять удалось продвинуться вперед. Они уже несколько месяцев наступали. Советские бойцы вынуждены были в очередной раз отступить, бой утих. Шура с раненым другом оказались в окружении. К своим стали пробираться, когда наступила ночь. Ивана Кузьмича Шура нес на себе.
