Рассказы и очерки (1850-1859) - Чарльз Диккенс

Который час? Колокол св. Георгия * в Саутуорке бьет в ответ двенадцать. Спокойной ночи, Паркер: на Рэтклифской дороге уже поджидает Уильяме показать нам дома, где пляшут матросы.

Хочется спросить, откуда родом инспектор Филд. Я бы уверенно ответил с Рэтклифской дороги, если бы он равным образом не был как дома повсюду, куда мы ни приходим. Его не смущает, как меня, полуночная Темза. Он не тревожится, что она ползет, черная и молчаливая, справа от нас, прорывается в шлюзы, плещется в столбы и сваи и в железные причальные кольца, скрывая странные предметы в своем иле, унося тела самоубийц и утопленников быстрее, чем это было бы прилично для ночных похорон, и приобретая многообразный опыт на пути от своей колыбели к могиле. Эти тайны не для него. На это имеется своя речная полиция!

Уильямс, как положено, идет во главе. Мы немного запоздали,, так что некоторые дома уже закрылись. Неважно. Вы и так покажете их немало. Все их содержатели знают инспектора Филда. Его пропускают повсюду свободно и радушно, куда бы он ни захотел пройти. Все эти дома так безотказно открыты для него и для нашего местного проводника, что, если признать за матросами право повеселиться на свой лад - а в этом праве, по-моему, им отказать нельзя, - я не вижу, как можно было бы лучше осуществлять надзор за такими местами. Я не хочу сказать, что здесь особенно изысканное общество или что танцы особенно грациозны - хотя бы не менее грациозны, чем на балу немецких кондитеров на улице Майнорис, куда мы заглянули по пути, - но в каждом заведении бдительно следят за порядком и, кого надо, тотчас выставляют. Даже когда человек, захмелев, уснул или стал не в меру весел, хозяин зорко его стережет, и его карманы не так легко обчистить, как на улице. В этих заведениях становится явственно видно, как в самом деле много в моряках колоритного и романтического, что требует особого к ним подхода. Они любят песни своего морского сентиментального склада (эти песни поются под градом полупенсов, кидаемых в певца без малейшего уважения к такту и мелодии обычно из большого свертка медяков, для того и припасенного, - и от которых он то и дело увертывается, точно от картечи, когда они пролетают у самой его головы). Олеографии в залах все на мореходные темы. Кораблекрушение, битва на море, корабль в огне, корабль мчится мимо маяка на отвесной скале, корабль взрывается, корабль идет ко дну, корабль наскочил на медь, люди лежат под шквалом на грот-рее, корабли и моряки пред лицом разнообразных опасностей - все это являет наглядное изображение действительности. А если что-нибудь в фантастическом роде, то уж никак не обойдется без могучего карапуза на чешуйчатом дельфине.

Который это час? Начало второго. Блек и Грин ждут в Уайтчепле, чтобы раскрыть нам тайны Уэнтворт-стрит. Уильямс, прощайте! И лучшие друзья расстаются, когда приходит пора.

На месте ли Блек и Грин, как условлено? О, конечно! Как только мы подъезжаем, они выскользают из тени. Невозмутимый Блек открывает дверцу кэба; невозмутимый Грин мысленно снимает приметы кучера. Затем оба, и Блек и Грин, открывают горящий глаз, каждый - свой, и ведут нас в намеченный путь.

Нужная нам ночлежка упрятана в лабиринте улочек и дворов. Вход накрепко заперт. Мы стучимся в дверь и стоим насторожившись, смотрим вверх, не появится ли свет в том или другом закопченном, ветхом, с частым переплетом окне по безобразному фасаду дома, когда подходит еще один полицейский подумал, что мы пришли к своим в "малину". Тем часом сержант службы сыска перелез через забор, открыл калитку, спустился по лесенке в подвал, одолел еще какие-то мелкие преграды и постучал в окно. Теперь он возвращается. Хозяин сию минуту вышлет депутата.

Депутат шумно поднимается с постели. Депутат зажигает свечу, отодвигает два-три засова и показывается в дверях. Депутат - это подрагивающая рубаха и штаны, лицо в зевоте, трясущаяся, взлохмаченная голова и путаница в мыслях. Нам нужен здесь кое-кто. - Вот вам свеча, можете пройти наверх и забрать хоть всех, если угодно, говорит, устраняясь, депутат и, усевшись в кухне на скамью, сонно скребет в волосах обеими пятернями.

Эй, кто тут есть? А ну! Покажись. Прекрасно. Нет, не вы. Больше можете не беспокоиться! И дальше так, сквозь лабиринт затхлых комнат; и каждый откликается, точно лютый зверь на голос своего хозяина, который его укротил и вот входит к нему в клетку. Так! Стало быть, не нашли? - говорит депутат, когда мы спустились вниз. Женщина, неведомо зачем всю ночь сидящая в темноте у еле тлеющего кухонного очага, говорит, что здесь только бродяги и нищие воры через улицу. Мужчина, неведомо зачем всю ночь расхаживающий в темноте по кухне, советует ей придержать язык. Мы выходим. Депутат запирает дверь на засовы и снова укладывается в постель.

Блек и Грин, вы знаете Барка? - Содержатель ночлежки и скупщик краденого? Еще бы, инспектор Филд! - Ведите к Барку!

Барк спит во внутренней деревянной клети у двери на улицу. Пока мы на крыльце договариваемся с депутатом, Барк ворчит, лежа в постели. Мы вошли, и Барк вскочил с постели. Барк - рыжий злобный негодяй, с толстой красной шеей, которая как будто сама просится в петлю, когда он, бледный и дерзкий, высовывает голову над низкой дверцей клети. Речь у Барка своя, особенная такая-растакая. Не желаю, говорит Барк, такой-растакой полиции у себя в таком-растаком помещении и незнакомых джентльменов, туда их растуда!.. Не желаю, туда их растуда! Дайте мне мои штаны, и я пошлю вашу такую-растакую полицию туда и растуда! Дайте мне, говорит Барк, мои штаны, так их растак! Всажу им всем в печенку растакой свой нож. Сорву им растакие головы с плеч. В порошок их сотру, таких-растаких! Дайте мне мои штаны, говорит Барк, и я из них изо всех выпущу кишки!

Бросьте, Барк, что в этом проку? Здесь Блек и Грин и сержант сыскной полиции с инспектором Филдом. Вы же знаете, что мы все равно войдем. - Знаю, что не войдете! говорит Барк. Дайте мне кто-нибудь мои штаны!

Найти Барковы штаны, видимо, не так-то просто. Он взывает о них, как взывал бы Геркулес о своей палице. Дайте мне мои штаны, так их растак, говорит Барк, и я из них изо всех кишки выпущу!

Инспектор Филд полагает, что не так уж важно, рад ли Барк своим гостям, или нет. Он, инспектор Филд, есть инспектор сыскной полиции, сержант есть сержант сыскной полиции, а Блек и Грин - констебли при отправлении службы. Не валяйте дурака, Барк, а не то, сами знаете, для вас же будет хуже. Плевать я хотел! говорит Барк. Подайте мне мои штаны!

В два часа ночи мы спускаемся в темную кухню, оставив Барка исходить яростью наверху и невозмутимых Блека с Грином присматривать за ним. Кухня битком набита ворами, ведущими conversazione {Собеседование (итал.).} при свете лампы. Эти поопасней всех, кого мы перевидали за ночь. Подзуживаемые гремящей наверху бешеной руганью Барка, они мрачно переглядываются, но все молчат. Мы снова поднимаемся. Барк получил свои штаны и стоит разъяренный в коридоре, спиной упершись в дверь, за которой лестница наверх. Мы и по другим признакам отмечаем - в Барке лютого индивидуалиста. Вместо "Держи вора!" он свои простыни метит клеймом "Украдено у Барка!".

Теперь, Барк, мы пойдем наверх! - Нет, не пойдете! - Вы отказываетесь впустить полицию, вот как, Барк? - Да, отказываюсь! Ни полицию не пущу такую-растакую, и никого другого так их растак! Если бы растакие ребята на кухне были люди, как люди, они бы сейчас пришли сюда и прикончили б вас! Прикройте мне ту дверь, - говорит Барк, и вдруг мы оказываемся заперты в коридоре. Они пришли бы сюда и прикончили вас! - кричит Барк и ждет. Из кухни ни звука! Они пришли бы и прикончили вас! - снова кричит Барк и ждет. Из кухни ни звука! Мы, шесть человек, заперты в доме Барка в самой глубине самой дурной части Лондона глухою ночью, дом набит отъявленными грабителями и головорезами - и никто не пошевелится. Нет, Барк. Они знают, как тяжел закон, и слишком хорошо знают инспектора Филда и компанию.

Мы оставляем буяна Барка управляться со своею яростью и со своими штанами: ему, конечно, в скорости напомнят об этой стычке - и вряд ли к его удовольствию. Блек и Грин выполняют здесь свое повседневное дело, они глубоко серьезны.

Что касается Уайта, который ждет на Холборн-Хилле, чтобы показать нам дворы, въевшиеся в прогнившую Грейз-Инн-лейн *, где тоже есть ночлежные дома и где (в одном из тупиков) воры держат свою "малину" и свою семинарию для обучения детей воровскому искусству, - то поскольку сейчас

Уж спорит утро с ночью - чья возьмет *,

у него там все спокойно и нигде не пробивается свет в щели ставен. Как придет сюда когда-нибудь никем не брезгающая смерть, так теперь пришел сон. Временами и в этой жизни "беззаконные перестают наводить страх" *.

НАШ АНГЛИЙСКИЙ КУРОРТ

Перевод Л. Борового (под редакцией З. Александровой)

В осеннюю пору, когда в огромной столице еще более жарко, еще более шумно, еще более пыльно или еще более мокро от поливки, еще более людно и еще больше всяческих волнений и раздражений, чем обычно, - тихое взморье становится поистине благословенным уголком. То ли наяву, то ли во сне, сидя в это безмятежное утро у озаренного солнцем окна, на краю мелового утеса, на старомодном курорте, которому мы верны, мы чувствуем безотчетное желание написать с него картину.