Месть каторжника - Луи Жаколио

Однажды утром, когда де Марсэ должен был обедать у Д'Альпухары, ею овладело какое-то страшно печальное предчувствие, накануне какие-то подозрительные люди все ходили вокруг дома, и ее охватил непонятный ужас при мысли, что де Марсэ не вернется на следующую ночь (он уходил под предлогом путешествия со своей матерью). Хотя она и привыкла к его частым отлучкам, так как молодой человек не забывал ради нее ни обязанностей по службе, ни общества, ни своих удовольствий, но все-таки очень хотела, чтобы он не уходил в этот вечер.

Поль отвечал только смехом на эту, как он говорил, нервную впечатлительность, но и он весь день был сумрачен и беспокоен. Ему казалось, что какое-то несчастье, которого он не мог предвидеть, готово обрушиться на него, и вечером, когда он пришел к Португальскому посланнику, эти черные мысли еще не совсем покинули его. Однако, веселость собеседников и роскошь обеда с помощью великолепных вин Бургундии и Рейна привели его в конце концов в нормальное настроение духа.

Его расстроенный вид не ускользнул от друга, Эммануила де Кастро. Когда гости проходили в курительную комнату, знатный португалец, дружески взяв молодого человека под руку, увлек его в угол комнаты и сказал с участием:

— Что такое с вами, Поль, было сегодня вечером, когда вы только что приехали? Вы мне показались мрачными и озабоченными!

— Абсолютно нечего, дорогой Эммануил, — отвечал де Марсз, — или, вернее сказать, почти ничего, пустяки, некоторые затруднения, совершенно не важные, в семейных делах, это совсем даже и не заслуживает вашего внимания!..

— Я очень рад, что ошибся, — возразил португалец, бросая на де Марсэ испытующий и пристальный взгляд… — Я думал что-нибудь более серьезное… Знаете, Поль, если вам когда-нибудь понадобится услуга…

— Спасибо за участие, мой дорогой, я об этом буду помнить не затем, чтобы воспользоваться вашим обещанием, а чтобы еще больше любить вас!

— Это мы увидим, — пробормотал про себя португалец, и его черные, мрачные, холодные, как сталь, глаза снова остановились на собеседнике, в них было скорее выражение непримиримой ненависти, чем испытанной дружбы.

В это время голос герцога Д'Альпухара, приглашающего своих гостей, положил конец их разговору. Слуги только что установили стол для игры в баккара, и каждый из гостей приглашался принять в ней участие.

Игра у Португальского посланника велась чрезвычайно крупная, и партии, составлявшиеся у него, были известны всему Парижу.

В одну из таких ночей Дампнар-Конти и турецкий посланник сели вдвоем играть в экартэ, ставка была один миллион. Турку не повезло, и он проиграл. Но на следующую ночь Халил-Бею удалось отыграться и даже выиграй пятьсот тысяч франков у своего партнера. В другой раз рассерженный хвастливостью турка, Сольц побился об заклад, что тот не примет предложенной партии. Турок, напротив, согласился. Когда противники уже обменялись честным словом, Сольц предложил ему сыграть партию на жизнь: проигравший должен всадить себе пулю в лоб Предложение было принято турецким посланником, и два безумца, положив возле себя револьверы, хладнокровие принялись за игру. Однако, вмешались присутствующие и прекратили эту безумную партию.

Этих двух примеров достаточно, чтобы показать, до ка кой степени салон герцога Д'Альпухары должен был занимать общественное внимание в Париже. Де Марсэ в игре был страшно не воздержан. Сначала ему что называется не везло, потом счастье улыбнулось, и к трем часам утра он был в выигрыше на двести тысяч франков, проигранных герцогом Дампнар-Конти.

Большая часть игроков, не встававших со своих мест с десяти часов вечера, выказывали уже явные признаки усталости. На свое несчастье де Марсэ предложил герцог, отыграться в экарте, на что последний согласился, по видимому, почти безучастно, как и всегда, впрочем, в подобных случаях. Это был самый хладнокровный игрок, какого только можно себе представить. Нося одно из самых громких имен во Франции и обладая таким состоянием, которого не могли истощить все его безумства, герцог всегда бывал весел, всегда улыбался и готов был к услугам тех, кто хотел бы выиграть у него сотню тысяч франков. Говорили, что он пользуется десятью миллионами годового дохода, но и эта цифра была ниже действительной. Де Марсэ, чувствовавший себя в ударе, хотел попробовать выиграть у него малую толику, чтоб собрать пятьсот тысяч франков: ему хотелось положить по сто тысяч франков на каждого из своих детей и на имя их матери, чтобы иметь возможность в подходящий момент жениться, не испытывая угрызений совести за то, что оставил их без помощи. Это вовсе не означало, что он собирался их бросить навсегда: де Марсэ вполне мог жениться, не мешая Полю Сегену по-прежнему сохранять за собой гнездышко в Палезо. Но тогда, может быть, он не будет в состоянии выделять из своих домашних расходов те двадцать пять тысяч франков, которые ему стоило ежегодное содержание Шарлотты с детьми. А он ни за что в мире не хотел бы лишать их тех удобств, к которым сам приучил.

Случай казался ему весьма удобным, он чувствовал себя в ударе, как говорят игроки, и решил этим воспользоваться. Глаза Эммануила де Кастро, все время не упускавшие его из виду, радостно блеснули, когда он заметил, что де Марсэ предложил герцогу продолжать игру в экартэ. Он незаметно обменялся с герцогом каким-то знаком, значение которого было понятно лишь им двоим. Слуги принесли маленький знаменитый столик, тот самый, на котором началась безумная партия, привлекшая внимание всего Парижа, переменили свечи, положили для каждого игрока карты, и игра началась.

Ставка была назначена в 300 тыс. франков — сумма, как раз нужная де Марсэ. Первая же партия, в 100 тыс. франков, была выиграна герцогом. Надеясь выиграть третью, де Марсэ удвоил ставку и проиграл, это раззадорило его еще более, — он «зарвался», как говорят игроки, и, уже не соображая, продолжал удваивать ставки, а счастье все отворачивалось от него. Еще партия — и он проиграл ровно миллион франков!

— Не хотите ли продолжить? — по-прежнему хладнокровно спросил его счастливый игрок. — Я поверю вам и еще «на запись»!

— Нет, довольно! — отвечал несчастный заместитель прокурора, вставая из-за стола. — К двенадцати часам дня вам будет уплачено, герцог! — и он ушел, шатаясь, как пьяный.

Эммануил и Дампнар обменялись торжествующим взглядом.

— Один есть! — пробормотал де Кастро.

Поль еще не успел сделать и десятка шагов по улице, держа шляпу в руках, чтобы освежить пылающую голову, как почувствовал, что кто-то фамильярно схватил его за руку. Он быстро обернулся: это был Эммануил де Кастро.

— Нехорошо, мой дорогой Поль, — проговорил последний с дружеской улыбкой, — нехорошо забывать о своих друзьях в минуту страданий!