Полет аистов - Жан-Кристоф Гранже

Домчавшись до машины, я тут же рванул с места и плутал среди мокрых кустов, пока не выехал на асфальтированную дорогу. Полчаса езды по улицам с односторонним движением и темным проулкам — и я с наслаждением покатил по автостраде на Стамбул. Я долго летел со скоростью двести километров в час, включив дальний свет и разгоняя мрак.

Вскоре я уже был недалеко от границы. Мое лицо, наверное, было все в кровавых пятнах, да и руки тоже. Я взглянул в зеркало: у меня на веках висели запекшиеся корки, а волосы слиплись от крови — не моей, а того типа. У меня затряслись руки. Приступы дрожи перешли с конечностей на челюсти. Я вылез из машины. Дождь полил с удвоенной силой. Я разделся догола, вытянулся и подставил тело ливню, чувствуя, как мои лодыжки погружаются в прохладную грязь. Я простоял так пять, десять, пятнадцать минут, омываемый струями дождя, которые уничтожили следы моего преступления. Потом нырнул в машину, достал сухое белье и переоделся. Раны на руках оказались неглубокими. Я нашел все необходимое в аптечке, обработал ладони антисептиком и перевязал их.

Пограничный контроль я прошел без проблем, хотя и опоздал больше, чем на разрешенные двое суток. И снова помчался вперед. Занимался рассвет. На придорожном указателе значилось: Стамбул, 80 километров. Я снизил скорость. Через сорок минут я уже подъезжал к пригородам Стамбула, на ходу роясь в бумагах в поисках адреса следующего места назначения. На карте все было ясно обозначено. Еще в Париже, звоня разным людям и наводя справки, я наметил себе «стратегический» пункт. Наконец, несколько раз повернув, я подъехал к вершине холмов Бююк Кючук Кенлика, возвышавшихся над Босфором.

С высоты пролив напоминал распростертого на земле неподвижного великана, скованного путами. Вдалеке виднелся Стамбул с его вытянутыми минаретами и сонными куполами. Я остановился. Было шесть тридцать утра. Стояла бездонная, чистая тишина, полная звуков, которые я так люблю: криков птиц, еле слышного блеяния овец, шелеста ветра в колышущейся траве. Волны все больше и больше разгорались под лучами солнца. Я поднял голову к небу и надолго застыл, глядя в бинокль. Ни птицы. Ни тени. Миновал уже целый час, как вдруг на головокружительной высоте показалось живое, колышущееся облако. То черное, то белое. Это были они. Огромная стая — тысяча аистов, не меньше — собиралась перелетать через пролив. Никогда прежде мне не приходилось любоваться подобным зрелищем. Раскинув крылья и вытянув шеи, птицы словно исполняли великолепный танец, движимые единой силой, единым стремлением. Они казались широкой легкой волной, покрытой пеной белых перьев, порывом вольного ветра…

Сопровождаемые моим взглядом, аисты поднялись еще выше в безупречно синее небо и вскоре стали почти неразличимы. Потом они одним махом перелетели через пролив. Я подумал о молоденьких аистятах, летевших сюда от самой Германии и направляемых одним лишь инстинктом. Впервые в жизни они одержали победу над морем. Я резко опустил бинокль и стал смотреть на воды Босфора.

Впервые в жизни я убил человека.

III

Киббуц для аистов

16

От Стамбула я направился на юго-запад Турции, к Измиру. Там я сдал «Фольксваген» местному дилеру компании. Служащие поморщились, увидев, в каком состоянии автомобиль, но, как и обещали рекламные проспекты, оказались сговорчивыми. Потом я взял такси до Кушасадаси, крохотного порта, откуда ходил паром до острова Родос. Было первое сентября. Приняв душ и переодевшись в гостиничном номере, в семь тридцать вечера я поднялся на борт. Теперь я старался выбирать неприметную одежду: майку, полотняные брюки, песочного цвета ветровку с коротким рукавом — и больше не расставался ни со шляпой из гортекса, ни с солнечными очками, которые служили дополнительной гарантией того, что меня не узнают. Моя сумка практически не пострадала, как и мой ноутбук. Что касается рук, то раны на них почти зарубцевались. Ровно в восемь вечера я покинул турецкий берег. На следующее утро, на рассвете, у подножия родосской крепости я сел на другое судно, отплывавшее в Израиль, в Хайфу. Мы должны были за сутки пересечь Средиземное море. Во время всего этого вынужденного круиза я только пил крепкий чай.

Лицо Марселя, разнесенное первым же выстрелом, изрешеченное тело Йеты, цыганский малыш, вероятно, погибший от одной из пуль, предназначавшихся мне, — все эти образы неотступно преследовали меня. По моей вине погибли трое ни в чем не повинных людей. А я жив. Я все время думал о том, как это несправедливо. Мной овладела жажда мести. Странно, но тот факт, что я уже убил одного человека, не занимал значительного места в цепочке моих размышлений. Я стал «человеком, которого следует уничтожить», идущим навстречу неизвестности, готовым убить или быть убитым.

Я рассчитывал проследить за аистами до самого конца их пути. По сравнению с произошедшими событиями миграция аистов могла показаться пустяком. Но ведь именно эти птицы и вывели меня на дорогу, вымощенную жестокостью. И более чем когда-либо я был уверен, что они играли в этой истории главную роль. А эти двое, что пытались меня убить, не были ли они теми болгарами, о которых упоминал Жоро? И разве оружие моей жертвы — хирургическая электропила — не было напрямую связано с убийством Райко?

Прежде чем сесть на корабль, я связался из гостиницы с центром «Аргус». Аисты продолжали свой путь: первая стая птиц добралась до Дортиоля в заливе Искендерон, на турецко-сирийской границе. Их средняя скорость была значительно выше рассчитанной орнитологами: аисты легко преодолевали за день расстояние в двести километров. Утомившись, они должны остановиться на отдых в окрестностях Дамаска, прежде чем вновь отправиться по привычному маршруту — к прудам Бейт-Шеана в Галилее[1], где они в изобилии находили пищу в рыбоводческом хозяйстве. Туда и лежал мой путь.

Во время плавания по Средиземному морю на меня обрушилась лавина вопросов. Что я такое узнал, из-за чего меня приговорили к смерти? Кто выдал меня убийцам? Милан Джурич? Маркус Лазаревич? Сливенские цыгане? Или за мной следили с самого начала? И какое отношение ко всему этому имеет «Единый мир»? Когда водоворот вопросов давал мне недолгую передышку, я старался заснуть. Мгновенно отключаясь под шум волн, я почти тут же просыпался, и вопросы начинали мучить меня с новой силой.

Третьего сентября в девять часов утра я увидел Хайфу, окруженную пыльным маревом. Порт, заполненный покачивающимися на волнах судами, простирался от промышленной зоны до самых жилых районов; верхний город, светлый и безмятежно спокойный, четко вырисовывался на склонах горы Кармель. На пристани стояло адское пекло, там суетилось множество людей, вопя и толкаясь локтями, и эта возбужденная толпа, бурлящая и пропитанная благовониями, напомнила мне описание восточных базаров из приключенческих романов. Реальность оказалась куда менее романтичной.

Израиль находился в состоянии войны. Это была война нервов, война на износ, упорная, скрытая. Война без передышки, отмеченная взрывами жестокости и насилия. Едва я ступил на землю, эта напряженность сразу бросилась мне в глаза. Сначала меня обыскали. Тщательно осмотрели мой багаж. Затем подвергли форменному допросу, усадив в маленьком закутке, отгороженном белой занавеской. Женщина в форме забросала меня вопросами по-английски. Совершенно обычными. Сначала в одном порядке, потом в другом. «Зачем вы приехали в Израиль? С кем вы собираетесь встретиться? Что вы намерены здесь делать? Были ли вы здесь раньше? Что вы привезли с собой? Знакомы ли вы с кем-нибудь из израильтян?» В моем случае возникли проблемы. Женщина не поверила в историю про аистов. Она не знала, что Израиль находится на пути миграции птиц. Кроме всего прочего, у меня не было обратного билета. «Почему вы ехали через Турцию?» — спросила она, начиная заметно нервничать. «Как вы собираетесь выехать из страны?» — нажимала на меня другая женщина, прибывшая на подмогу первой и стоявшая рядом с ней.

После трех часов скрупулезного обыска и многократно повторенных вопросов я смог, наконец, пройти таможню и попасть на территорию Израиля. Я поменял пятьсот долларов на шекели и взял напрокат автомобиль. Небольшой «Ровер». Снова мне пригодились ваучеры Бёма. Служащая подробно рассказала, какой дорогой мне лучше добраться до Бейт-Шеана, и настойчиво советовала не сворачивать с нее в сторону. «Вы знаете, путешествовать по оккупированным территориям с израильскими номерами опасно. Палестинские дети сразу начнут вас оскорблять и забрасывать камнями». Я поблагодарил женщину за заботу и пообещал не отклоняться от указанного маршрута.

Снаружи, где не дул ветер с моря, стоял удушливый зной. Стоянка машин ослепительно сверкала под южным солнцем. Все словно застыло в ярком свете утра. Вооруженные солдаты в касках и камуфляже, обвешанные всевозможным снаряжением и рациями, патрулировали улицы. Я показал договор об аренде, пересек стоянку и нашел свою машину. Руль и сиденье совершенно раскалились. Я поднял стекла и включил кондиционер. Сверил маршрут по карте, изданной на французском языке. Хайфа находилась на западе, Бейт-Шеан — на востоке, рядом с иорданской границей: значит, мне предстояло пересечь всю Галилею, около ста километров. Галилея… При других обстоятельствах это название погрузило бы меня в долгие размышления. Я бы во всей полноте насладился очарованием этих сказочных мест, этой легендарной земли, где появилась на свет Библия. Я тронулся с места и поехал на восток.