Область личного счастья. Книга 1 - Лев Правдин

Мишка смотрел в ясное небо и думал о Жениных глазах. Такие же они ясные и голубые, и так же равнодушно взирают они на его, Мишкины, страдания.

Гольденко, увлекшись, продолжал врать, но Мишка не слушал. Он смотрел на пустое мартовское небо, и сердце наполнялось злым огнем…

…Женя и Марина, добравшись до своей комнаты, переоделись, умылись, съели холодный завтрак, приготовленный для них подругами, и перед сном немного посидели, поговорили.

Разглаживая пухлыми ладонями вышитые васильки, Женя вздохнула.

— Это кому? — спросила Марина.

Женя снова вздохнула так жарко и бурно, что Марина снисходительно рассмеялась:

— Опять неизвестному герою?

И Женя рассмеялась:

— Теперь уже известный.

Марину насторожил ее торжествующий смех. Она сказала, стараясь сохранить снисходительный тон:

— Ты, Женька, умнеешь не по дням, а по часам.

— Ох, Мариночка! — простонала подруга.

Потом она легла спать и уснула моментально. Задумчиво глядя в потолок немигающими сухими глазами, Марина снова увидела настойчивого своего посетителя, беспокоящего ее мысли. Встретила и улыбнулась: «Ну, что ж, входите, все равно я одна и, кажется, ожидаю вас». И тут же предупредила: «Но я не стану так вздыхать, как Женя, от меня не дождетесь голубеньких васильков, какие готовит она для своего уже известного героя. Имейте в виду — вы для меня не так-то скоро сделаетесь известным героем. Это трудно. И мне трудно и вам. А пока входите».

ВЕСНА

Нигде с такой робостью, с такой девичьей нежностью не ступает весна, как по таежным темным тропам. Еле заметны и преисполнены чудесной тайны ее приметы. Еще глубокие лежат снега, еще горячее человеческое дыхание белым облачком свертывается в холодном воздухе, а солнечные лучи уже рассыпают по пушистому снегу колючие, острые искры.

Солнце высоко поднимается над тайгой. А давно ли оно, бледное, зябко кутаясь в морозные туманы, проплывало, поднимаясь не выше верхушек сосен.

И вдруг — услыхал Тарас — глубоко вздохнула тайга. Он подходил к дому, возвращаясь с работы. Остановился на крыльце. Тишина. Хорошо покурить и подумать в тишине. Безмолвно стояла тайга, обступив поселок со всех сторон.

И вот в черной глубине тайги глухо ударилось о снег что-то тяжелое. Повторенный эхом, удар прозвучал как вздох.

Тарас улыбнулся в темноте — весна. Он как бы увидел: отяжелевшая за день под солнцем снеговая шапка сорвалась с сосны. И вот освобожденно вскинулись затекшие от усталости ветви. Снег свалился с зеленой вершины, как камень с сердца.

Камень на сердце. Вот и у него на сердце холодная тяжесть. Надо, чтобы очень разгорелось сердце, — тогда подтает она, тяжесть эта, и найдется сила сбросить ее.

«Камушек», — подумал он о Марине. Вспомнил о работе и тоже подумал: «Камушек».

И что там придумал Мартыненко? Двадцать кубиков на лучок — это не так-то просто. Да, тут одним хребтом не возьмешь. По рации передали — звено Мартыненко. Что это за звено, какая у них расстановка? Иван Петрович уехал в трест, обещал узнать, в чем дело. А дни идут.

Тарас бросил папиросу и вошел в общежитие.

Юрок ждал его, сидя на койке. Этот паренек полюбился Тарасу с первого дня. Маленький, неутомимый, верткий — настоящий вьюрок — таежная бойкая птичка. Однако силенкой не обижен и так же одинок, как и Тарас. Вырос в колхозе, выучился в семилетке, прислали его на сезон, а он так и прижился в леспромхозе. Хороший будет лесоруб.

Юрок сказал:

— Я так думаю, Тарас: звено у него человека три.

Тарас, не отвечая, присел около своего помощника. Из кармана старой гимнастерки достал бумагу. Развернул.

— Вот. С инженером вдвоем думали. Вот эта делянка. Первый номер на подготовительных работах…

По расчетам выходило: звено — из четырех человек. Юрок не соглашался.

— Много. По пять кубиков.

Долго не могли заснуть. Юрок поднимал голову. Прислушивался.

— Тарас, не спишь? А я думаю…

Тарас не отвечал. Но Юрок видел — не спит лесоруб. Хотел снова позвать его, но Тарас приказал:

— Спи.

Юрок снова начал думать. Ему показалось, что он нашел правильное решение, начал снова считать и неожиданно уснул.

А когда Тарас проснулся в семь утра, соседняя койка была пуста.

— Вот беспокойный, — усмехнулся Тарас, собираясь на работу.

Не оказалось Юрка и в столовой. В инструменталке сказали, что Юрок не заходил, как всегда, чтобы взять пилы.

Юрок исчез. Тарас, никому не сказав об этом, поехал в лес…

Было темно, когда Виталий Осипович вышел из дому. В гараже и около него малолюдно. Теперь шоферы принимают машины от своих сменщиков прямо на трассе, у заправочной, возле диспетчерской — нововведение, которое экономит дорогое время. Машины заходят в гараж только на ремонт.

На попутной машине он поехал в лес. До обеда пробыл на делянках и лесной бирже.

Шоферы, приезжая на биржу, жаловались, что на лесозаводе машины задерживаются под разгрузкой. Виталий Осипович поехал на завод. Действительно, у третьей пилорамы стояли две машины. Одна разгружалась, другая ждала очереди. Пилостав — маленький сморщенный человек — суетливо объяснил Корневу, в чем дело. Первая и вторая пилорамы завалены лесом, к четвертой дорога настолько разбита, что шоферы не рискуют сворачивать на нее. Ремонтировать дорогу некому. Когда нет погрузки, грузчики за отдельную плату ремонтируют дороги.

— А сегодня подали тридцать вагонов, пришлось снимать людей с дороги и направлять на погрузку. Не хватает рабочих.

— Где завбиржей?

— На погрузке.

Корнев распорядился весь лес направлять на погрузку. И посоветовал остановить пилы на час и исправить дорогу.

— А шпалорезку тоже остановить? Там срочный заказ на переводный брус. Шпальник плохо везут или нет в лесу шпальннка?

Сказав, что шпальник есть на лесном складе, что надо с вечера давать заявку на материал, а шпалорезки ни в коем случае не останавливать, Виталий Осипович пошел по линии узкоколейки к месту погрузки.

Отсюда лес шел на запад, в освобожденные районы. Кругляк, шпалы, брусья, доски, сноса шпалы, шпалы и шпалы нескончаемым потоком идут на запад.

На железнодорожной ветке, протянувшейся через всю биржу, стояла вереница вагонов. Здесь были и открытые платформы, и громадные пульманы, и угольные гондолы — все, в чем можно было возить, подавалось на биржу.

Грузили шпалы. Двое «наливали»: подхватив из штабеля тяжелую шпалу, они опускали ее на плечо грузчика, тот нес ее по шатким сходням и с грохотом бросал в вагоны.

Круглый лес — огромные сосновые кряжи, баланы, как называли их тут, — накатывали по длинным покатам на платформы.

Неторопливо шла работа. Несколько человек сидели у костра — перекур. Корнев подошел к ним. Один из грузчиков — высокий, худой, в черной с зелеными кантами фуражке, отодвинулся, давая место техноруку.

Он присел к костру. Грузчики молчали. Чтобы начать разговор, Корнев спросил;

— Как дела?

На что один из них односложно ответил:

— Да так.

— Дела наши все на виду, — пояснил тот, который дал Корневу место у костра, — не блестят у нас дела.

Выяснилось, что положение и в самом деле не блестящее. Люди работают уже вторые сутки, а на станции еще пятнадцать вагонов дожидаются. Вся работа идет насмарку. Леса много, вагонов много, а людей не хватает.

Огромная площадь лесобиржи завалена лесом. Вдоль железнодорожной ветки тянулись нескончаемые штабеля круглого леса, шпал, бруса. Отдельно высятся пиломатериалы: доски всех сортов и размеров аккуратно сложены огромными кубами, блистая нежными желтовато-розовыми оттенками свежей древесины. Штабеля образуют целые улицы и кварталы. А лесозавод выбрасывает все новые и новые партии досок, шпал, брусьев, и все это лежит на бирже, ждет отгрузки.

— Да, незавидные дела.

— Где Логунов? — спросил Виталий Осипович.

— Да где ж ему быть? Тут ходит. Биржа-то что город, только трамваев нету, — лениво отозвался один из грузчиков.

Его перебил другой, высокий:

— А ты языком-то не шлепай. Вон он, Логунов, по шпалам лазит.

Поднявшись во весь свой рост, высокий зычно крикнул:

— Логунов!..

Заведующий биржей Логунов стоял на платформе, высоко груженной шпалами. В голубом небе четко рисовалась его широкая фигура. Услыхав, что его зовут, он не спеша спустился вниз и неторопливой походкой, переваливаясь на коротких ногах, подошел к костру.

Он был небольшого роста, но чрезмерно широк в плечах. Сколько ему лет — определить невозможно: может быть, сорок, а может быть, и все восемьдесят. На лице, задубленном морозами, немного морщин, седые жесткие волосы бороды топорщатся во все стороны, как на еже. Глазки быстрые и блестящие под редкими седыми бровями.