Каменный город - Рауф Зарифович Галимов

— Как — куда? В Сталинград, на тракторный... У меня же туда путевка. А, товарищ Ромаданов? — заторопился Соловьев, окончательно загоревшись удачной мыслью.

— Путевка? — Ромаданов с сомненьем покачал головой. — Путевка-то у тебя, а он что станет делать?

— Очень просто, — не сдавался Соловьев. — Поступит в ФЗУ, станет работником всемирной великой армии труда.

Все еще качая головой, Ромаданов повернулся к Димке и положил руку ему на плечо.

— Ну, как? — спросил он. — Станешь работником всемирной?..

— Ладно, — улыбнулся Димка, не вполне ясно представляя себе, что от него требуется. Но если Ромаданов одобряет, значит, так оно и лучше. В. этом-то Димка уже не сомневался.

— Ну что же, добре! Обмозгуем еще... А сейчас неплохо бы почаевничать.

Ромаданов встал и с хрустом потянулся. Когда Соловьев вышел за чаем, он обнял Димку за плечи и задумчиво сказал:

— Ничего, Дмитрий, не трусь! Поживем еще, поработаем...

На всю жизнь запомнил Димка эти простые проникновенные слова.

Через неделю он ехал с Соловьевым в Сталинград, чтобы работать на первенце пятилетки — тракторном заводе. Он ехал, чтобы влиться в ту армию труда, о которой Соловьев сказал словами «Интернационала». И не помнил уже Димка Бурцев о человеке воздуха, о Жоре-Бриллианте, оставшемся выяснять отношения с советским законом.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Бурцев только что позавтракал в кафе и в отличном настроении взбегал по лестнице, прыгая через две ступени. Предстоящий рабочий день, новая встреча с Эстезией Петровной, хотя в этом он не признался бы даже себе, радовали его, и он весело насвистывал футбольный марш. Но первой в коридоре ему встретилась Симочка.

— Здравствуйте, Симочка! — бросил он на ходу. — Все цветете и благоухаете?

Симочка только густо покраснела и молча посмотрела ему вслед.

Эстезии Петровны не оказалось в приемной. Бурцев постоял здесь минуту и, продолжая насвистывать, прошел к себе в кабинет. На столе у него лежал отпечатанный на машинке лист бумаги. Бурцев взял его. С удивлением он обнаружил, что это — его собственные замечания, сделанные вчера в механическом цехе. В конце упоминался и разговор с Савиным. Когда же она успела?

В дверь постучали.

— Войдите, — сказал Бурцев.

Вошла Вечеслова.

— С добрым утром, Эстезия Петровна! — Бурцев с несвойственной для себя смелостью поцеловал ей руку и сказал: — Пока вы собирались, я успел позавтракать и нахожусь в полной форме.

— Рада слышать, — улыбнулась Вечеслова.

— Эстезия Петровна, — Бурцев протянул листок, который держал в руке. — Это всегда так делалось?

— Да... — Вечеслова с беспокойством взглянула на него. — Что-нибудь не так?

— Да нет... — Бурцев взмахнул бумагой. — Но мне кажется, что это я должен делать сам. Дайте мне, пожалуйста, какой-либо блокнотик.

— Как вам будет угодно, — слегка вскинув голову, Вечеслова холодно взглянула на него. — Но я полагала, что следует продолжать. Тем более что здесь, в столе, лежит целая папка... — Она выдвинула ящик стола и положила перед Бурцевым толстую папку. — А блокнот я вам принесу...

По-прежнему независимо неся голову, она вышла.

Бурцев огорчился. «Начинаются, брат Дмитрий, твои художества. Походя обидел человека. А может, это — его гордость». Он раскрыл папку и стал перелистывать аккуратно отпечатанные на машинке страниц., Ему казалось, что он узнает знакомые интонации Гармашева: вот — делает замечания главбуху по фонду заработной платы; вот — разносит мастера за неправильно оформленные наряды; вот — достается снабженцу за какую-то картошку... День за днем. Аккуратно. На машинке. Целая летопись. Вся подноготная заводской жизни! Просто необходимо прочесть материалы этой папки целиком. Но разве он сам сможет продолжить подобную работу?

Бурцев спрятал папку в стол и вышел в приемную. Наклонившись к Вечесловой, он открыто взглянул ей в глаза.

— Просьба о блокноте отменяется, — сказал он. — Даже бегло просмотрев ваши записи, я убедился, что сам не справлюсь с этим. Если можете — продолжайте.

Он прикрыл ладонью лежащую на столе руку Вечесловой и, заметив, что ее глаза несколько оттаяли, улыбнулся.

— И простите... — он понизил голос. — Забыл вас поблагодарить. Спасибо вам. Меня предупреждали, но, как видите, недооценил...

Вечеслова высвободила руку и слегка зарделась.

— Ну, пустое, — негромко сказала она. — Забудем об этом.

— Хорошо... — ответил Бурцев. — Но впредь, если случится мне брякнуть глупость, примите во внимание мою непреднамеренность.

— Слушаюсь! — засмеялась наконец Вечеслова, не вынеся его комически-серьезного тона.

Бурцев вынул сигареты и, протянув пачку Вечесловой, спросил:

— Вы не знаете — секретарь парткома еще не вышел на работу?

— Сейчас позвоню, — сказала Вечеслова, снимая трубку телефона. — Софочка, здравствуй!.. Товарищ Сагатов не вышел?.. Да?.. Где он?.. Спасибо... — Она обернулась к Бурцеву. — Он вышел, Дмитрий Сергеевич. Что вы так смотрите?

— Этого... Сагатова... не Муслимом зовут? — напряженно спросил Бурцев.

— Да... Муслим-ака... — сказала Вечеслова, выжидательно глядя на него.

— Свят, свят!.. — Бурцев в притворном ужасе опустился на стул. — Не завод, а скопище старых знакомых. Ведь я его... Да что же мы здесь сидим! — вскочил он. — Побежали к нему! Где он?

— Как обычно, в литейке, — сказала Вечеслова, тоже почему-то вскакивая. — Он прежде начальником был там, все не может забыть свой цех.

— Побежали, побежали! — Бурцев подхватил ее под руку и поволок в коридор. Все так же, бегом, они спустились по лестнице, вызывая удивленные взгляды служащих заводоуправления.

В мрачном здании литейки горел электрический свет. Постукивали формовочные машины. Жаркий воздух, насыщенный специфическим запахом раскаленного металла, проносился знойным сквознячком. Скрипела под ногами на метлахских плитках пола просыпанная формовочная земля.

Сагатов находился в бригаде шишельниц. Он стоял у формовочного стола рядом с рослой грубовато-красивой девушкой. Бурцев удержал за руку Вечеслову и остановился поодаль. «Нет, не узнал бы, — подумал он. — Ага, усы отпустил... Какие-то китайские, висячие...» Сагатов был в мешковатом парусиновом костюме. Сдвинув с обритой головы чустскую тюбетейку, он наблюдал за работой девушки. Раздраженными, резкими движениями та брала из