Две кругосветки - Елена Ленковская

Руся заслушался. Ему было одновременно и радостно, и грустно, и ничего было с этим не поделать. Он только знал, чувствовал, что с другими происходит то же самое. И это чувство связывало его с командой «Надежды» крепче крепкого, и совсем неважно было, что он, самый младший на корабле, старше их всех на целых два века.

Огромный шар солнца уже спустился за горизонт, и на пламенно-золотом небосклоне высились фантастические города и башни. Фиолетовые, розовые, пурпурные облака громоздились, сталкивались. На глазах рушились исполинские крепости, безмолвно обваливались бастион за бастионом, и тут же возникали вновь. Вот бедуин в высокой чалме превратился в парусник. Вот шествуют мимо диковинные существа, торжественно плывут колесницы…

День угасал.

В сгустившихся сумерках «Надежда» продолжала идти вперёд. Отныне и надолго её путь осеняло созвездие Южного Креста.

Глава 27. Бразильские впечатления Отто Коцебу

«В Бразилии придётся задержаться.

Крузенштерн говорил — пробудем здесь всего дней десять. Ведь нужно обогнуть мыс Горн до наступления сильных бурь.

Все наши спешно готовились к отплытию. И на тебе, выяснилось — „Неве“ нужно ставить новые мачты. И грот, и фок… Тут готовых мачт и вовсе нет! Бразилия, одно слово. Здешний губернатор по просьбе Крузенштерна послал нарочных[51] в леса, искать подходящие деревья.

Деревья на мачты срубили в 2 милях от берега, и ровно неделю по бездорожью тащили их к морю. Теперь матросы „Невы“ и „Надежды“ работают, не покладая рук.

Граф Толстой купил себе в Бразилии обезьяну. Макаку. Как они тут не водятся, стало быть, эту красотку привезли из Африки. Она смешная. Мориц с Русем от неё не отходят. Я сказал как-то Морицу, что она почти такая же милая, как его Дельфина. Набросился на меня с кулаками. Шуток не понимает! Левенштерн ругает нас, что мы с братом живём как кошка с собакой, но это неправда. Уж во всяком случае, по сравнению с тем как живут между собою Резанов с Крузенштерном, мы с Морицем живём душа в душу.

После того, как посол заявил, что он — начальник экспедиции, и у него есть на это бумаги, прошло уже больше месяца. Теперь он изо всех сил пытается командовать офицерами и отдавать приказы Лисянскому, не ставя об этом в известность Крузенштерна.

Кто ж из моряков его послушает. На корабле один начальник — капитан. Он здесь и царь, и бог.

Резанов злится, грозит написать Государю.

В конце концов господин посланник решил, что слишком поздно пускаться в плавание вокруг мыса Горн. Нужно, мол, идти в Японию мимо африканского побережья, на восток, через Индийский океан! Крузенштерн сказал, что не позволит ему похоронить планы кругосветной экспедиции. Вот так-то! Наши шлюпы пойдут на запад, как заранее решено было, чтобы прибыть в Японию через Тихий океан.

Мальчишки тут все стреляют из луков. Только не стрелами, а маленькими шариками из обожжённой глины, а то и мелкой галькой. Очень метко стреляют. Я видел, как мальчик лет десяти подстрелил бабочку, садившуюся на цветок. Она просто разлетелась на куски!

Мы стреляли по апельсинам. А чучельник Лангсдорф — по колибри. Такие маленькие птички, меньше некоторых здешних бабочек. Порхают над цветами, пока их не подстрелят приезжие иностранцы, чтобы сделать чучело!

Мы с Морицем долго упражнялись в стрельбе по апельсинам и достигли успехов. С нами был Русь, наш новый юнга. Ничего, тоже метко стреляет. После того, как мы пересекли экватор, он заметно поздоровел и повеселел. И по-русски говорить быстро выучился. Теперь Левенштерн его Морицу в пример ставит — мол, кто хочет выучиться чему-нибудь, тот и научится. Мориц обижается, говорит, одно дело ваша геометрия, а другое — когда поговорить с людьми хочется. Но с Русем дружен. И от меня отстал немного — всё время теперь с ним занят, и задираться ему больше неохота. Даже немного скучно стало.

А этот Раевски — он не без странностей, что говорить… Лангсдорф, кстати, называет его полиглотом. Это не ругательство — просто тот на многих языках болтает. Какой его родной язык — вообще непонятно. Я сам слышал, он с японцами пытался изъясняться на их варварском диалекте. Они, похоже, не сильно-то обрадовались. Насторожились, скорее. А Мориц в нём души не чает. Резвятся вдвоём, как младенцы. Их Толстой на разные шалости подбивает. Давеча вот граф обезьяну учил трубку курить, а они хохотали до упаду.

Ну, по крайней мере Толстой купил обезьяну, чтобы она всех забавляла, а не для того, чтобы засунуть её в колбу со спиртом! Не то, что другие… Я согласен с Левенштерном — все наши учёные мужи ни одно живое существо, попавшее к ним в лапы, живым не выпустят.

Если поймают рыбу или птицу — сделают их них чучело. Насекомых и червей насаживают на иглы. А что нельзя превратить в чучело, насадить на иглу или высушить, засовывают в спирт…

Однако бразильские муравьи уже отомстили Лангсдорфу за прочих умерщвлённых им насекомых: несколько ночей подряд совершали набеги на его обширную коллекцию бабочек. Сожрали её всю подчистую.

Забавнее всего из насекомых здесь огненные мухи! Их тут несколько видов. Одни походят на обыкновенных мух, с тем лишь отличием, что у них задница сияет. А есть ещё такие продолговатые козявки. У этих — на голове два жёлтых круглых пятнышка, производящих в темноте удивительный свет. Взяв в руки сразу трёх таких козявок, можно ночью читать книгу. Этими светящимися насекомыми столь наполнены здешние места, что от вечерней до утренней зари повсюду довольно светло.

К вечеру начинают свой хор местные лягушки. Шум преужасный. Одни издают звуки, вроде собачьего лая, другие квакают так, будто часовые колотят в доски, третьи скрипят, четвёртые свистят. В болоте, что близ губернаторского дома, вопят все разом. Наши офицеры прозвали это болото адмиралтейством. В самом деле, ночью можно подумать, что в этом „адмиралтействе“ с большой поспешностью занимается работами тыща человек.

В Бразилии всё так и кишит тварями и гадами.

Змей тут — великое множество. И, по-моему, большинство из них страшно ядовитые. Они лежат поперёк дорог целыми кучами. Говорят, что посылаемые здешним губернатором курьеры в Рио-де-Жанейро, спасаясь от укусов, скачут на лошадях верхом, удирая от змей как можно быстрее.

Только наши натуралисты вроде Лангсдорфа везде носятся в погоне за бабочками и колибри, и ничего не боятся.

Зато Русь, услышав, что в Дестеро на днях кто-то помер от змеиных укусов, весь побелел, и всё спрашивал — взрослый или ребёнок? Лангсдорф зачем-то ему объяснил, что ребёнок помрёт быстрее: ему яду меньше потребуется. Тот ещё сильнее испугался, затрясся так, что стоять не мог…

Меня бы на его месте подобные речи тоже не слишком успокоили! Хорошо, что я уже, считай, взрослый. На голову их обоих выше. И Морица, и, тем более, Руся. Так что хоть змеи и противные на вид, но я их не боюсь.

Гигантские пауки гораздо страшнее. А то ещё сколопендры…

Крокодилы, точнее аллигаторы, здесь тоже водятся. Одного такого поймали матросы Лисянского и отослали Тилезиусу на „Надежду“, чтобы срисовал, а кожу положил в спирт. Говорят, эта кожа прочная, как броня: её не смогли пробить острогой, и потому крокодила втащили на корабль с помощью петли. Лучше бы сделали из бедняги чучело — пусть бы он составил компанию тенерифской мумии! Чтобы она не скучала… Если только она ещё окончательно не раскисла — всюду так влажно, что заплесневеть или сгнить ей, наверное, ничего не стоит.

Самому Резанову нынче не до мумий. У него есть дело поважнее — ссориться с нашим Крузенштерном и требовать, чтоб мы вместо Тихого океана поскорее плыли в Индийский, и вообще всеми на кораблях командовать. Да только не сухопутного это ума дело!»

Глава 28. Харакири отменяется

После Бразилии Руся почему-то снова загрустил. Он часто задумывался, и, к большому огорчению Морица, отказывался участвовать в разных забавных проделках. А тут ещё на шлюпе произошла одна история с его участием.

История была странная.

И, хотя Мориц не был свидетелем тех событий — он попал на место происшествия аккурат к финалу и узнал всё из рассказов Ромберга и самого Руси, — история эта, а также её последствия не могли не взволновать кадета Коцебу. Ведь он считал Русю своим другом.

Началось всё с того, что Николай Петрович Резанов попросил господина Лангсдорфа, как человека учёного, помочь в составлении японского «лексикона», то есть словаря. Тот с охотой согласился, потому как не было ни одной отрасли знаний, которая бы не вызывала живейший интерес этого учёного человека.

В самом деле, натуралиста Лангсдорфа, которого на «Надежде» называли на русский манер Григорием Ивановичем, интересовало всё на свете. В чём — тыквах или кокосовых скорлупках — лучше заваривать чай мате, который пьют в Бразилии; как устроена машина для отделения семян от хлопка; чем отличаются между собой двадцать видов южноамериканских папоротников, в чём опасность для человека красивой медузы «фрегат» с латинским названием Physalis pelagica?..