Две кругосветки - Елена Ленковская

Ночью Русе не спалось. Выйдя подышать на палубу, он оказался под чёрным, мерцающим мириадами огней куполом тропического звёздного неба.

Это было восхитительно, но где-то в глубине шевелилась тоска — от невозможности разделить этот восторг с родными ему людьми.

Домой, он, Руся, возможно, вернётся. Увидит Лушку, маму, всех-всех-всех…

Но вот Макар… Руся судорожно сглотнул и резко закинул голову, не мигая уставившись в замысловатые узоры созвездий.

Вдруг вспомнилось: поздняя осень, он дома, стоит у монитора за папиной спиной, и отец показывает ему только что сделанную с балкона фотографию ночного неба. Крыша соседнего дома вышла чётко, а бледные северные звёзды выглядели короткими, чуть смазанными штрихами.

— Пап, почему тут звёзды такие? Ну, нерезкие…

— Выдержка длинная.

— И что?

— Пока я снимал, за эту четверть секунды Земля повернулась…

— Значит это их путь?

— Земля повернулась, — повторил отец. — Это наш путь, сынок.

Руся поднял голову, и, сощурившись, попытался увидеть, как двигаются Земля и эти дерзкие, яркие южные звёзды. Конечно, не получилось…

Утонув взглядом в светлой мерцающей пучине Млечного пути, он стоял на палубе «Надежды» и думал о времени. О том, что всё в мире относительно, и то ли время двигается мимо нас, то ли мы плывём, как корабли, по волнам времени. А некоторые вот ещё и ныряют…

Он думал том, что можно обогнать время, а можно отстать от него. А можно…

Можно плыть по течению и терпеливо дожидаться своего часа!

И он, почти смирившийся за этот месяц с мыслью о том, что никогда не увидит друга, вдруг понял — надежда остаётся.

Макар ещё появится, сказал Руся звёздам и они словно ярче замерцали ему в ответ.

Если нужно дождаться — он будет ждать. Хоть все три года, или сколько там осталось времени до возвращения «Надежды» обратно в Кронштадт… Жизнь друга стоила того, чтобы совершить кругосветное плавание!

Глава 26. Экватор

Ближе к экватору северо-восточный ветер стих. Корабли вступили в область безветрия.

Впрочем, прошло немного времени, и мёртвый штиль, обычный в полосе по обе стороны от экватора, сменился первым шквалом с громом, молнией и проливным дождём.

Маленькое тёмное пятнышко, едва заметное на горизонте, быстро превратилось в тяжёлую чёрную тучу. Туча стремглав приближалась, неся с собою огромный, серый дождевой столб, застилавший солнце. Стемнело, как будто надвинулись сумерки. Навалилась невыносимая духота, вода почернела.

Матросы спешно убирали паруса. Шквал был всё ближе.

Несколько коротких мгновений, и шлюп окутала мгла. Чёрное небо с треском раскололось. Сверкнула молния, вторая, третья.

Яростный тропический ливень ударил, забарабанил по палубе. Захлопали, вздулись снасти. Шлюп накренился набок, чертя кипящую, вспененную воду подветренным бортом.

Полчаса свирепый шквал терзал судно, затем унёсся дальше, съёжившись в маленькое пятнышко на другой стороне небосклона.

К вечеру явился новый, более сильный, продолжавшийся более двух часов. Наутро — ещё один, потом ещё.

Наступили несносные, пасмурные дни. По нескольку дней путешественники вообще не видели солнца. Беспрестанные проливные дожди промочили «Надежду» насквозь. Просушить одежду, проветрить постели было невозможно. Везде царила сырость, на корабле появились желтоватые ржавые пятна.

Воздух был жаркий, влажный и тяжёлый. Любая царапина тут же гноилась и вспухала. Продукты портились. Ботинки и костюмы в сундуках некоторых господ позеленели, покрывшись пушистой нежной плесенью — она не разбирала чинов и званий. В довершение, несколько бочек с квашеной капустой взорвалось.

Опасаясь за здоровье людей, капитан приказал поставить на нижней палубе жаровни с горящими углями. Корабль всюду опрыскивали горячим уксусом.

Команду поили слабым пуншем с лимонным соком. Вообще, никому не велели пить простой воды, а непременно разбавленную вином.

«Для дезинфекции», — понял Руся. Будучи докторским внуком, он, благодаря бабушке, с пелёнок владел кое-какой терминологией…

Руся чувствовал себя как в бане. Нет, вообще он баню любил. Особенно зимой — чтоб после жаркой влажной парилки с вениками, миновав прохладный предбанник, хлопнуть дверью и выскочить прямо в снег. Голышом, с визгом и хохотом.

Но тут выбежать было совершенно некуда!

Длилась эта тропическая баня ровно девять дней. Одно было утешение — дождевой воды накопили предостаточно, запаслись недели на две, а потому — устроили в ней купанье. Подвесили парусиновый тент между грот- и фок-мачтами[50] как люльку и получилось маленькое озеро, в котором по свистку боцмана Петрова разом плескались человек двадцать, а после купания ещё стирали бельё.

— Что не раздеваешься? — кричал Петров самым ленивым, отирая пот, капающий с небритого подбородка. — Марш в воду!

Неугомонный, знавший службу боцман строго следил, чтобы выкупались все:

— Где японцы? Позвать сюда японцев и перекупать их!

Японцы, надо сказать, держались на корабле обособленно. Заставить их вымыться и выстирать свою одежду было крайне сложно.

Смотрели они всегда угрюмо, исподлобья. При виде капитана, который был к ним более чем терпелив и снисходителен, кланялись, зато издали шипели, как гуси.

Все попытки Крузенштерна приспособить бывших рыбаков к посильным работам по хозяйству оканчивались неудачей. Японцы всё кланялись и кланялись, но ничегошеньки — будто бы! — не понимали.

Со своим толмачом, таким же, как они, японцем, жили во всегдашнем раздоре. Злобно сверкая глазами, время от времени клялись отомстить за то предпочтение, что отдавал переводчику посланник Резанов.

Крузенштерн вскоре махнул на японцев рукой, и стал относиться к ним как малым неразумным детям. Даже когда по недостатку питьевой воды всем, от капитана до матроса, выдавали по две кружки в день, японцам было позволено пить сколько влезет.

Наконец, подул свежий юго-восточный пассат и очистил атмосферу. Сразу стало веселее. А на следующий день «Нева» подошла поближе к «Надежде» и в десять тридцать утра расставленные по вантам матросы обоих шлюпов грянули многократное «ура!».

Было 26 ноября 1803 года. После тридцатидневного плавания от Тенерифе шлюпы «Нева» и «Надежда» пересекли экватор. В честь первого в истории прибытия российских кораблей в Южное полушарие был произведён салют. Над экваториальными водами прогремело одиннадцать пушечных выстрелов. Борта шлюпов застлал на мгновение белый дымок.

Традиционное в таком случае морское торжество в честь Нептуна прошло довольно скромно. Крузенштерн, как единственный человек на корабле, уже пересекавший экватор, выбрал из матросов одного — поосанистее, побойчее и поречистее, и какое-то время терпеливо втолковывал ему что-то.

Матрос Курганов шевелил губами, кивал с пониманием, улыбался, а затем отменно сыграл роль Владыки морей, как будто и впрямь был старым, посвящённым служителем морского бога.

Божество украсили картонной короной и окладистой бородой из пакли, сунув в засмолённые шершавые руки трёхзубые вилы. Ни мало не растерявшись на публике, божество зычно поприветствовало россиян и представителей прочих народов с первым прибытием в «южные Нептуновы области».

Мориц и Руся стояли рядом, восхищённо глядя на чудесное преображение Курганова.

— Во басит! Как настоящий!

— А я слышал, кто первый раз на экваторе, тех должны морской водой обливать, — на ухо приятелю зашептал Руся.

— Тогда всех обливать надо, — ухмыльнулся Мориц, — кроме капитана.

Искупаться всё же получилось. Капитан Крузенштерн, разумеется, откупился, предложив ведро рому. Откупились и многие офицеры, и пассажиры.

— Эй, Мориц, ты будешь откупаться? — подняв бровь, важно спросил брата Отто.

— Что я дурак, что ли? Ха, откупаться! Я хочу купаться! — заявил Мориц, и первым полез туда, где матросы с хохотом окатывали друг друга морской водою из парусиновых вёдер. Руся ринулся следом. Надо же было принять морское крещение!

А после был знатный обед. На каждую артель зажарили по две утки, приготовили пудинг и сварили свежий суп с картофелем, тыквой и прочей зеленью, которая сохранилась от самого Тенерифе, прибавив к тому по бутылке портера на каждых трёх человек.

Обед закончился тостами, опять подняли флаг и стреляли из пушек.

— Каждый бы день так! — произнёс «прожора» Мориц, быстро растущий и потому вечно голодный, мечтательно потягиваясь и выкатив вперёд сытое пузо.

Руся согласно вздохнул.

Близился вечер. С бака, где матросы уже собрались послушать корабельных «песенников», лилась песня. Молодой, чистый голос запевалы струился, звенел. Ему вторили ещё несколько голосов — низких, густых и сочных. Песня крепла, росла, в ней были одновременно и ширь, и удаль, и ликование, и какая-то невыразимая тоска.