Возвращение в сказку - Василий Андреевич Пулькин

лес еще живет. Человек должен беречь всю земную красоту. Вот вырастешь, Васятка, тогда и поймешь все это.

Я вырос и понял: дед Еша был во всем прав. Все в природе взаимосвязано. Я убедился в этом не один и не два раза. А теперь твержу это всем и по любому поводу.

Каждый житель деревни знал, что дед Еша за всю свою жизнь не убил ни зверька, ни птицы. На дрова и то выбирал сухостой. И век свой прожил в полуразвалившемся домишке не от лени, а оттого, что жалел срубить здоровое дерево. То же самое внушал и своим сыновьям. Помнится мне последняя встреча с дедом Ешей. Когда я подошел к нему, он сидел на завалинке. Рядом лежала суковатая дубина. Лысая голова блестела на солнышке, как начищенный к празднику самовар. Бороденка жиденькая. Усы, прокуренные, желтые, топорщились кверху. Лицо — что выбеленное на весеннем снежном насте полотно. Когда-то большие глаза прикрыты свисшими густыми, седеющими бровями. Опустив голову, дед дремал. Я уселся возле него.

— А, Вася! Что, за рыбой не побежим? — спросил он, улыбаясь. Как он меня увидел, я не понимаю.

— Я бы пошел…

— Нет, милок, я свое уже отходил, — засмеялся, поднимая голову.

— Что, заболел?

— Пенять не могу на внутренности, а вот ноги перестали носить. Теперь вся надежда вот на этого коня, — он поднял палку, потряс ею. — Житуха вроде бы становится приятственная: корма стало хватать, а табак сам рощу. Вот ранешнее время было — вспомнить страшно. Как точивную рубаху оденешь, родившись, в такой и на сватовство едешь, а лучшая обувка — лапти. Я, окромя их, ничего другого и не нашивал. Вот только год как сапоги справил. Да так и не привык их носить — валяются.

— А вы, дядя Еша, всю свою жизнь прожили в своей деревне?

— По молодости лет как-то подался было в Питер к Путилову на завод, да через месяц потянуло обратно домой.

— Отчего же это?

— И сам понять не могу. Верно, есть такое в наших краях, что манит сюда. Посмотри вокруг — благодать какая! Вода в реках и озерах чистая-пречистая, что слеза. А снег зимой такой белый — глаза слепит. Воздух же иной раз по летним дням аж звенит. И всегда пахнет приятственными своими запахами. Весной цветами, летом сеном да хлебом, а осенью в нем каких только запахов и нету: тут тебе ягодные, травяные, болотные… Говорят, — продолжал дед Еша, — что земля наша плохо родит. Да врут все. Нет плохой земли — есть плохие пахари. Наша земля не капризна: ни суховеев, ни наводнений тебе, как в других местах, не знает. Холи ее, милую, как хорошую жену, так она тебя всегда одарит урожаем. Надо только к ней подходить по-человечески. Потому-то, может, я и люблю свои чухарские края.

Дед Еша всю свою жизнь твердил людям, что надо верить в себя. «А ты поверь, что так и будет, как ты желаешь», — говаривал он. Никогда он страха на человека не нагонял.

— Человек, — говорил он однажды мне, — самый сильный на свете. Но сила его не пойдет на пользу, если он не будет добрым и честным.

Да еще советовал всему учиться у природы. Как-то он рассказывал мне:

— Раз я иду по лесу. Смотрю: на ветке паук сеть плетет. Плел быстро, ловко. Пока он вязал, я все смотрел и старался понять, из чего и как он делает. Заела меня тогда зависть. Я мальчонкой вроде тебя был, ко всему еще только учился. Спросил бы у самого паука, как он так ловко делает, да паук говорить-то не умеет. Ладно. Прибежал домой, взял моток ниток суровых, сел к окну и давай мудрить. Только никак ничего у меня не получается. Я и так, я и эдак. До пота промучился, а все бестолку. Спать лёг. И вижу во сне. Я будто в лесу рассматриваю паучью сеть. Паутину рассмотрел и подивился: связано крепко, красиво и все к месту. Ни одной петелечки лишней. Стою и чешу затылок. Паука на месте нет. «А ну-ка, сниму сеть с веток, унесу домой и там разберусь во всем», — подумал. И тут услышал тонкий голосок: «Чему дивишься, человек?» Я думал, что это говорит Мец Ижанд. Оглянулся — нигде никого не увидел и отвечаю: «Да вот никак не могу взять в толк, как это у паука так ловко получается?» — «Так и у меня спервоначалу ничего не получилось», — отвечает тот же голосок. Я только тут понял, что это говорит-то со мной сам паук. «И как же научился?» — спрашиваю. «А трудом все, трудом. Раз не вышло, два не вышло, а на третий и получилось. И ты так делай, и у тебя получится». Утром встал и снова принялся за дело. И научился же. И не только сеть вязать, а многому другому.

Когда я об этом рассказал маме, она сказала:

— Вот так дядя Еша понимал жизнь. Долго он прожил, а обиженных на себя никого не оставил. Со всеми умел ладить, и не только с людьми, а даже со всякими животными и птицами.

Дедушка-мамаша был умным человеком и так называемым «волшебством» занимался не за тем, чтобы зарабатывать себе на пропитание, а с целью помочь людям в беде, в горе. Утром, днем, ночью, поздним вечером заявись к нему — дверь всегда открыта. И в просьбе не откажет, а чем может — поможет.

— А ты веришь в то, что дедушка-мамаша людям помогает? — спросил я однажды маму.

— Верю я, сынок, в то, что человека можно заставить поверить. И дедушка Еша тут правый. Он человеку уверенность дает своей приветливостью, ласковыми словами. Зовет быть сильным. Вот ежели ты не поверил бы, что сможешь выучиться на учителя, ни за что бы им не стал. Я это на себе тоже испытала. Помнишь, когда мы с тобой зимой в озеро попавши были? Ежели бы я тогда не поверила, что сумею продержаться на воде, пока помощь придет, — потонула бы. А как все время твердила себе: спасусь, не потону, так и осталась жива. Другой раз, бывало, на осиновке по волнистому-то озеру направишься на другой берег и ежели в уме держишь, что обязательно переедешь — как пить дать, — переедешь без греха. А когда еще на берегу оторопь тебя возьмет, тогда обязательно опрокинешься. Лучше и не пытайся переезжать. С твердой верой, сынок, любое дело осилишь. Когда тебя в председатели колхоза избрали и ты об этом мне рассказал, я спросила