Комонс (СИ) - Батыршин Борис Борисович

Хихикаю про себя – ну вот, начинаю выполнять пункты из «обязательного списка попаданцев». Плевать: душа просит песен, и их есть у меня. В конце концов – тварь я дрожащая, или право имею?

Слушатели тем временем требуют продолжения. Стоянка в Ростове-на-Дону позади, Галина с Татьяной Иосифовной тихо радуются, что всё прошло благополучно, никто из деток (это не ирония, они так к нам обращаются) не отстал.

– Ну, что вам ещё спеть? «Машину» не предлагать, и без меня есть кому.

– Блатняк! – требует Генка Симонов и вызывающе смотрит на учительниц. Галина недовольно хмурится, но молчит. Подход у неё такой: не давить и не навязывать.

Дворово-блатные песни у нас в школе были не в ходу. Я сам познакомился с ними гораздо позже и, помню, ещё удивлялся: как это такой мощный слой «народного фольклора» прошёл мимо меня? Гендос же появился в нашем классе всего год назад, переехал откуда-то из Капотни – заводской район, совсем другой жизненный опыт. На меня после сентябрьской стычки смотрит с пониманием и интересом, хотя я и стараюсь с тех пор избегать околоблатной лексики. В иное время он имел бы все шансы попасть в АУЕ, но в 1978-м до этого, к счастью, далеко. Нужен живой контакт, чего у Гендоса нет. И не будет: после восьмого класса уйдёт наш Генка в техникум, потом армия – пока однажды в Кабуле старший сержант Симонов, тянущий «срочку» в аэродромной обслуге, не сдёрнет из расположения в самоволку за сигаретами и бухлом. То, что от него останется, похоронят в закрытом гробу.

Но песни – дело другое, конечно. Блатняк? Будет тебе блатняк, Гена…

Звучат всем известные аккорды «Мурки». Гендос довольно ухмыляется и подтягивает: «…раз пошли на дело, я и Рабинович…»

Галина хмурится ещё сильнее. А мотив уже другой – в чём-то похожий, но не тот. Генка пытается подпевать, сбивается, умолкает, и я начинаю:

«Когда в дырявых башмаках, пройдя две сотни льё, Я вышел к площади и думал сесть на паперть, Чтоб из карманов парижан платить за ужин и жильё – Я поднял голову, и был сражен ей насмерть. Я даже рот раскрыл, поскольку забурлила кровь, Я даже наземь сел: я был неосторожен! Она срывала все замки со слова древнего "любовь", И в сердце мне вошла, как в кожаные ножны. Она парила в небесах, Она смотрела ласково С улыбкой на немых устах – Химера Нотр-Дамская…»

Это называется «слом шаблона». Гендос озадачен – что за дела в натуре, обещанное-то где? Галина, наоборот, расцвела – широкая улыбка, кивает с каждой строчкой. Девчонки тоже довольны, наконец-то о любви…

«Когда с товарищами я ходил в ночной налет, Когда живыми выходили мы из битвы, Когда в карманах пела медь, и отдалялся эшафот, Лишь ей одной я посвящал свои молитвы. Но раз усатый господин меня застиг впотьмах, И мы сразились с ним у старого собора. Я только раз взглянул наверх, но это был неверный шаг – И я упал, и услыхал: "Держите вора!" Она ловила лунный свет, Она была изменчива – Несущая мне сотни бед, Химера бессердечная…»

Робкий шёпоток: «…это как у Гюго?» Скашиваю глаз – точно, Галка Блюмина, она у нас самая начитанная. И, пожалуй, самая романтичная. Хотя, в этом возрасте от недостатка романтики никто не страдает. Особенно – с такими учителями.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Милада смотрит на Женьку почти влюблёнными глазами. Цени, альтер эго, для тебя стараюсь.

«Пока неделя за неделею в тюрьме неслась, И приближался час отправки на галеры, Я на нее смотрел в окно, к железным прутьям прислонясь, И повторял себе: "Любовь моя – химера". Но даже в сказочных морях такой красотки нет, И даже в Африке не знал бы я покоя, Скучней нормандского коровника казался Новый Свет, И потому я дёру дал из-под конвоя. Она парила впереди, И вывела к своим стопам С душою демона в груди – Химера с крыши Нотр-Дам…»

В проходе не протолкнуться. И верхние полки оккупированы, кто-то даже свисает с третьей, предназначенной для багажа. О, уже не один? Вот что значит – «песня нашла своего слушателя»!

"И потому я в этот город возвращаюсь вновь, С худым карманом и в разорванной рубахе. Сюда влечет меня судьба, и здесь живет моя любовь, И обе вместе довели меня до плахи. И вот стою с петлей на шее, и смотрю наверх, Служа бродягам поучительным примером, А сверху смотрит на меня и еле сдерживает смех, И скалит зубы Нотр-Дамская химера. Когда в аду, как всякий вор, Я душу Сатане отдам, Польет смолою мой костер Химера с крыши Нотр-Дам…»

Вот чем, скажите, не блатняк? А что семнадцатого века – так мы об эпохах не договаривались.

– Жень, ты продолжаешь нас удивлять. – Галина довольно улыбается. – И где ты берёшь такие стихи? Это чьё?

– Так, одна поэтесса. – отвечаю. – В Ёбур… в Свердловске живёт, стилизует свои песни под старинные баллады. Только она мало кому известна.

…да, маме с папой да подружкам в песочнице. Лорке сейчас и семи нет…

– Чай кто-нибудь будет?

Это девчонки. В руках – гроздья стаканов, исходящих паром.

На всех не хватает, а потому стаканы (в штампованных МПСовских подстаканниках) передают по кругу. Горячо, кто-то обжигается и шипит.

– Ну что, застольную? Только уговор: подпевают все!

Осторожно отхлёбываю – мне, как исполнителю, отвели отдельный стакан. И впрямь, почти кипяток.

Откладываю гитару. Это надо петь а капелла. Желательно – хриплыми, сорванными голосами, стуча тяжелыми кружками по дубовой, залитой пивом и бараньим жиром столешнице.

Но, что есть, то есть. Не будем привередничать…

«Сэр Джон Бэксворд собирал в поход Тысячу уэльских стрелков. Сэр Джон Бэксворд был толстым, как кот, А конь его был без подков. Сэр Джон Бэксворд пил шотландский эль И к вечеру очень устал. Он упал под ель, как будто в постель, И там до Пасхи проспал…»

– А теперь – вместе!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

И снова, отбивая нехитрый ритм кулаком по столику, отчего пустые стаканы подскакивают и жалобно звякают ложечками.

«…Ай-лэ, ай-лэ, как будто в постель, И там до Пасхи проспал! Так налей, налей ещё по одной, С утра я вечно больной…»