Комбатант - Александр Бушков

Он беззастенчиво лгал — старый паспорт и сейчас покоился во внутреннем кармане сюртука. Всего-навсего предосторожность, продиктованная не какими-то подозрениями, возникшими бы после слов Васильева (не было пока что подозрений), а исключительно желанием обеспечить себе некую долю самостоятельности…

Гартунг поднял бровь:

— Вот как? Ну что ж, тем лучше… Вот, возьмите, — он достал из-под бумаг книжку российского заграничного паспорта, положил ее перед Бестужевым. — Теперь вы будете — Иван Савельевич Руссиянов из города Костромы, купеческого сословия. Данные эти я вносил собственноручно, и придумал их тоже сам. «Руссиянов» — тут моментально возникает перекличка со словом «Россия», «Иван» — ну конечно же, привычное для французов, типично русское имя… ну, а «Савельевич» — ради капельки «экзотик рюсс». Все продумано. Консульскую отметку я уже проставил, как мне и положено по… — он тонко улыбнулся, — видимым миру служебным обязанностям вице-консула. Собственно, любой приезжий иностранец должен еще в течение пятнадцати дней после прибытия объявить о себе в префектуре, но это правило существует исключительно на бумаге, никто и никогда его не выполняет, что французов нисколечко не заботит. Да и сомневаюсь я, что вам придется торчать здесь две недели.

— Вашими молитвами… — усмехнулся Бестужев.

— Далее. Поразмыслив, я пришел к выводу, что вам не стоит связываться с отелями. Дорогие и респектабельные порой стесняют людей нашей с вами профессии…

— Да, пожалуй.

— Я знаю, как это бывает: приходится создавать себе некий образ и постоянно следить за его соблюдением, к тому же иные неизбежные встречи с определенными людьми могут привлечь внимание персонала… В общем, я устроил вам гарсоньерку — так французы именуют маленькую холостяцкую квартирку. Она неплоха, в хорошем районе, достаточно близко от центра… Теперь — передвижения… Я позволил себе и тут решить за вас, практически с этого момента мы можете пользоваться «вуатюр де гран ремиз» — постоянный извозчик, нанятый на продолжительное время через компанию, оказывающую услуги именно такого рода.

— Ну что же, остается еще раз вас поблагодарить…

— Что вы, — с обаятельнейшей улыбкой сказал Гартунг, — я лишь стремлюсь в силу своих обязанностей максимально обеспечивать вас всем необходимым…

У Бестужева, говоря по совести, возникли подозрения, что дело тут отнюдь не в скрупулезном следовании служебным обязанностям. Ручаться можно, что извозчик этот — человек Гартунга и будет прилежно докладывать о всех передвижениях Бестужева. Боже упаси, ничего странного или способного вызвать недоверие тут нет — прекрасно известно, что Аркадий Михайлович всегда желал быть предельно информированным, особенно когда речь идет о таком деле… Абсолютно все на этом свете Аркадий Михайлович стремится использовать в видах дальнейшей карьеры — но это ведь, господа, ничего криминального в себе не заключает, дело житейское…

— С французскими полицейскими агентами вы познакомитесь чуть позже, когда придет для этого время; — сказал Гартунг тоном начальника. — А вот с моим агентом, который будет вам сопутствовать, я вас познакомлю в самом скором времени, как только мы все обговорим.

— Француз?

— Русский. Вариант, можно сказать, классический: молодой человек из богатой, приличной семьи, поддавшись то ли общему настроению умов, то ли тяге к острым ощущениям, связался с революционерами, конкретнее, с эсерами-максималистами. Ничего противозаконного совершить, в общем, не успел, но на заметку в Охранном попал — и родители, как следует разбранив сыночка, от греха подальше отправили его в Париж, без всякой цели, попросту желая подержать какое-то время подальше от России. Наш герой, изрядно натерпевшись страху в пределах отечества, решительно отошел от политики, стал вести здесь приятную жизнь светского жуира. Родительского ежемесячного содержания, естественно, казалось недостаточно, вот тут я… — Гартунг тонко улыбнулся, — и принял живейшее участие в его судьбе. Дело в том, что в здешних эмигрантских кругах знакомства у него обширнейшие — молодой человек умен, хитер и пронырлив, исхитрился обернуть все так, что никто не считает его дезертиром либо предателем святого дела революции. Его попросту не принимают всерьез, считая недалеким барчуком, от которого, слава богу, вовремя отделались по его же собственному побуждению. В общем, он постоянно бывает в кругу здешних эмигрантов самых разных политических течений, частенько дает деньги на «святое дело»… Источник, конечно, как вы уже догадываетесь, иногда приносит пользу. А главное — вне всяких подозрений. Точно так же, если вам случится пересечься с кем-то из наших клиентов — а Париж, сами знаете, ими кишит, — не будете вызывать подозрений и вы. Молодой костромской купчик, не стесненный в средствах, вульгарно выражаясь, закатился развеяться в Париж, — подмигнув, Гартунг изобразил пальцами некое подобие дрыгающихся в вульгарном танце женских ножек. — Аполитичен полностью, недалек, форменный Тит Титыч… Детали образа вы, разумеется, продумаете сами, вы, я слышал, весьма толковый офицер, учить вас нечего… Как и обращению с подобного рода агентурою.

— Да, пожалуй, — сказал Бестужев исключительно для того, чтобы не оставаться безгласным слушателем в положении прилежно выслушивающего наставления школяра.

— Отсюда плавно вытекает необходимость реквизита… — он окинул Бестужева внимательным взглядом. — Ваш нынешний наряд категорически не подходит. Вы напоминаете то ли сотрудника похоронного бюро, то ли унылого венского бухгалтера… Я так понимаю, это было необходимо для роли, принятой на себя в Вене?

— Да, именно, — сказал Бестужев. — Скучный, бесцветный немчик самого что ни на есть филистерско-бухгалтерского облика…

— Я так и подумал. Но здесь ваша новая личина требует качественно иного оформления. Костромской купчик, впервые в жизни покинувший пределы империи и прибывший не куда-нибудь — в Париж…

Он замолчал, глядя испытующе.

— Понимаю, — сказал Бестужев. — Шикарнейший костюм, дорогой и самый модный, но при этом практически все карикатурно преувеличено… но карикатура — в меру. Чуть-чуть кричащий галстук, чуть-чуть вульгарный жилет, не совпадающий стилем с костюмом, часовая цепочка излишне массивна, бриллиант в галстучной заколке излишне велик… Запонки, трость, перстни, связка брелоков на часовой цепочке — все чуточку за пределами стильности… Костромской купчик, одним словом, ошеломленный Парижем и желающий себя показать…

— Прекрасно, — сказал Гартунг, наклонив голову. — Главное — не переборщить, не превратить в полную карикатуру… Впрочем, я вижу, вас не следует учить… Вам потребуются деньги на экипировку?

— Ни копейки. Мне выделены вполне достаточные казенные суммы, достаточно навестить отделение банка, счет номерной…

— Если только возникнет необходимость, обращайтесь без стеснения, мои фонды полностью к вашим услугам.

— Право, нет нужды, — сказал Бестужев, про себя раздраженный легкой приторностью этой сцены, напоминавшей незабвенные беседы господ Чичикова и Манилова. — Деньги в моем распоряжении и правда солидные. Аркадий Михайлович, по-моему, теперь самое время поговорить о деле, коли мы покончили со всем житейским…

Гартунг аккуратнейшим образом притушил окурок сигары в небольшой медной пепельнице в виде вогнутого кленового листа.

— Да, разумеется, — сказал он. — В делах наших, увы, нет ничего срочного, требовавшего бы немедленного обсуждения, потому я и позволил себе отвлекаться на житейские мелочи. Итак, Алексей Воинович… Я, кажется, знаю, зачем Гравашолю аппарат Штепанека. Я до сих пор не имею стопроцентной уверенности, у меня нет конкретных агентурных донесений, которые прямо сообщали бы, что Гравашоль именно этим намерен заняться, но, если проанализировать все, что нам известно, сделать логические выводы и отсечь все несообразное… Через неделю во Францию должен прибыть высокий гость…

Он взял со стола французский иллюстрированный журнал и молча показал Бестужеву первую страницу, украшенную фотопортретом величественного мужчины средних лет с безупречными усами, чья грудь была украшена таким количеством высших орденов нескольких европейских держав, какое свойственно только коронованным особам.

— Ах, вот как… — сказал Бестужев сквозь зубы. — Даже так?

— Я прилежно изучил все, что нам — и нашим французским амфитрионам — известно о Гравашоле, — сказал Гартунг. — Достоверно известно, что он с давних пор согласно анархической доктрине прямо-таки мечтал совершить покушение на какое-нибудь особо высокопоставленное лицо. Президент Французской республики, — Гартунг неподражаемо улыбнулся, — его отчего-то не интересует. Нисколечко…