Комбатант - Александр Бушков

Профессор замолчал и, улыбаясь, стал разливать коньяк.

Бестужев искренне надеялся, что его лицо сейчас абсолютно непроницаемо. Хотя потрясение, конечно, получилось приличное — ну вот теперь и получили объяснение все загадки, нестыковки, темные места и мнимые нелепости этой истории. Ну, разумеется, высочайший шеф военно-морского флота, его императорское высочество великий князь Алексей Александрович. Еще до этого непринужденно, изящно даже, с детской простотой переложивший в свой карман несколько миллионов рубликов из ассигнований на флот. Ну а теперь подвернулась новая оказия. Судя по всему, казенные средства на внедрение во флоте новинки отпущены немалые — и основная их часть, к гадалке не ходи, вновь поплывет в тот же высочайший карман… правда, на сей раз с французам придется делиться…

— Вам не противно, Алексей Воинович? — неожиданно трезвым голосом спросил Бахметов. — Мне — противно…

Мерзко было у Бестужева на душе, мерзко. Не все члены августейшей фамилии, императорского дома запачканы — но иные творят такое, за что обыкновенный подданный российский, строго говоря, обязан в Сибирь по этапу отправиться знаменитой Владимиркой. Кроме Алексея Александровича, и великий князь Алексей Михайлович прикарманил немалые суммы, предназначенные на постройку военных кораблей, да вдобавок нагрел руки на авантюрной концессии Безобразова в Корее, из-за которой, собственно, война с японцами и началась. Его императорское высочество Михаил Николаевич изволят спекулировать земельными участками на Кавказе. Великий князь Сергей Михайлович, генерал-инспектор всей артиллерии российской, оставил армию без тяжелой артиллерии, а французской фирме Шнейдера передал, по сути, монопольное право на поставку своих пушек в Россию, при том что крупповские орудия не в пример лучше. Отдельные циники в Отдельном корпусе жандармов давно меж собой толкуют втихомолку о потаенных причинах такого пристрастия великого князя к Шнейдеру… Теперь, значит, и аппарат Штепанека в той же категории оказался…

— Ну-с? — с ухмылочкой спросил Бахметов, поднимая стопку. — Вы ведь, как человек взрослый и специфическую службу исполняющий, прекрасно понимаете, что сие означает? — Он наклонился через стол, глаза сверкали хмельным весельем. — А интересно, Алексей Воинович, ни у кого из вашего грозного ведомства руки не чешутся… а?

Бестужев сохранял невозмутимость. Руки могли чесаться у всех без исключения людей в разнообразных мундирах, призванных выявлять, пресекать, препятствовать и карать. Только никаких практических результатов последовать не могло — потому что на членов российского императорского дома российские законы, равно как и Уголовное уложение, не распространяются и применены к ним быть не могут…

— Что скажете? — с пьяной настойчивостью вопросил профессор.

Бестужев пожал плечами:

— А что я могу сказать? Ничто не ново под луной. Бывает нечто, о чем говорят «это новое», но это уже было в веках, бывших прежде. Не помните, кто это — Соломон или Екклезиаст? Я тоже не помню… Если вас, Никифор Иванович, так уж интересует мое личное мнение… Вот именно, ничто не ново под луной.

Бахметов выпрямился, воинственно выставил растрепанную бороду:

— Алексей Воинович, вы, конечно, можете меня арестовать, привлечь и заточить, но я скажу вслух: гниет российская монархия, да-с!

Бестужев сказал устало:

— Да полно вам ерничать, Никифор Иванович… Не изображайте вы христианского мученика древних времен, ввергнутого на арену со львами. Вы не хуже меня знаете, что за подобное сотрясение воздуха вам и копеечный штраф не грозит. Чтобы человека вашего положения привлечь и заточить, нужно… ну, я не знаю. Нужно, чтобы вы вооружились голландской двустволкой и отправились по Невскому, расстреливая всех встречных городовых Примерно так. Да и в этом случае общественное мнение, чего доброго, такую кампанию в вашу защиту организует, что пустяком отделаетесь…

— Ну а если серьезно? Гниет богоспасаемая монархия…

— Хотите я вас разочарую? — спросил Бестужев. — В милых вашему сердцу парламентских республиках происходят махинации и почище. Вам никогда не доводилось слышать о «шайке Туида» в Северо-Американских Соединенных Штатах? Невообразимые суммы казенных денег были присвоены, речь шла о многих миллионах североамериканских долларов. А во время не столь уж дальней по времени аферы с акциями Панамского канала французский парламент, по достоверным данным, куплен был весь, человек триста с гаком народных избранников. А ведь во Франции монархии лет сорок как не существует, в Америке ее и не бывало отродясь. Не в монархии тут дело, а в пакостном свойстве иных людишек казенные суммы воровать…

Бахметов прищурился:

— Доводилось мне читывать что-то о Туиде, да и насчет французишек вы правы, в общем. Однако! Обратите внимание! Ни в одной из упомянутых вами стран нет и не было каких бы то ни было категорий граждан, законным образом поставленных выше закона, — как это обстоит с членами российского августейшего дома, или я не прав?

Самое скверное, что он был абсолютно прав — и Бестужев угрюмо молчал, не имея аргументов…

— И что же вы намерены делать?

— Да то же, что и вы, — сказал Бестужев. — Продолжаю прилежно исполнять свои служебные обязанности. Вы ведь, несмотря на весь ваш благородный гнев, по-прежнему от обязанностей научного консультанта не отказались? Вот видите. А я вдобавок человек военный, мне приказы исполнять надлежит… Уж если разговор у нас откровенный, то скажу вам по совести: по моему глубочайшему убеждению, к некоторым вещам следует относиться… философски. Быть может, аппарат Штепанека и в самом деле не принесет особой пользы в военном флоте…

— Особой? — фыркнул Бахметов. — Да там пользы ни на копейку!

Бестужев невозмутимо продолжал:

— С другой стороны, телеспектроскоп будет крайне полезен при междугородней связи, выполняя функции, которые телеграф выполнять не в состоянии. И кроме того, аппарат может сыграть значительную роль в кинематографе, самым революционным образом привнеся туда массу новшеств…

— Оч-чень интересно! И кто так считает?

— Ну, например, профессор Матиас Клейнберг, светило австрийской электротехники, — с нескрываемым злорадством сказал Бестужев. — Мне довелось с ним беседовать, и он прочитал мне целую лекцию, подробно живописав ошеломительные перспективы…

Профессор был несколько сконфужен.

— Ну, если Клейнберг… — проворчал он, сразу поумерив пыл. — Тогда, кто же спорит… — он поднял голову, глаза вновь сверкнули дерзким, вызывающим любопытством. — Алексей Воинович, мне, право же, интересно… Как вы себя чувствуете?

— Я? Прекрасно.

— Нет, я оговорился, неправильно сформулировал… Я имел в виду не вас персонально, а жандармов, охранное отделение, департамент полиции. Я немного представляю себе размах, масштабы и всеохватность политического сыска. И, как ученый, в состоянии анализировать, экстраполировать, обобщать… В ваши папки, картотеки и — что там у вас еще — должна стекаться вся информация о происходящем в империи. Все должно быть в ваших прозаических картонных папочках — вся грязь, все прегрешения, все воровство, начиная с самых верхов. Информация такой полноты и размеров, какую любая оппозиция заполучить не в состоянии. А поскольку я вас считаю людьми умными… Вам не страшно в этих ваших закромах, прекрасно рисующих общую картину? Ну вот так запросто, по-человечески, не выдавая никаких служебных тайн, можете сказать — не страшно ль вам иногда? Вы же все знаете… Мне вот представляется, что в душе вам порой жутковато…

— Это, простите, исключительно ваши фантазии, — сухо сказал Бестужев. — Нет. Мне не страшно. Не вижу я той самой измышленной вами грандиозной жути…

Ему хотелось верить, что его голос звучит ровно и спокойно. Очень хотелось верить…

Бахметов, небрежно вертя пустую чарочку, наблюдал за ним с непонятной улыбкой. «Ах ты черт, — подумал Бестужев в приступе озарения. — Он же меня изучает, словно холерного вибриона под микроскопом. Умен наш ученый господин, ох, как умен, а кроме того, давненько состоит в партии кадетов, с другими партиями водится, твердо намеренными ограничить до предела власть монарха этой их любимой придумкой, «правительством, ответственным перед Государственной Думой». Мы всю эту публику изучили прекрасно, секретными сотрудниками пронизали сверху донизу, сведений накопили немерено, в отчетах и аналитических записках систематизировали и отразили. Но ведь и они, самые умные из них, должны бы сообразить, что нас изучать следует? Как реальную противостоящую силу? Попадаются в агентурных донесениях намеки, что дело именно так и обстоит…»

— Значит, не видите… — лукаво поблескивая глазами, протянул Бахметов. — Ой ли? Большое количество точных знаний как раз и позволяет выводы делать.