Время в моей власти - Геннадий Иванович Атаманов

Через некоторое время встретила она свою соседку на улице, под ручку с офицером. Та сама к ней подошла, сунула деньги, прошептала:

– Только молчи…

Однако, всё равно: хоть «караул» кричи. И тут встретился мой отец. Вершинин Иван Васильевич… Солидный мужчина, бывший офицер, майор, но примерно в таком же положении. Находился в госпитале, в глубоком тылу, в чужом городе, а вышел из госпиталя – и неизвестно, куда ехать. Семья, жена и двое детей, погибли в блокадном Ленинграде, и возвращаться туда он не хотел…

Мои отец и мать. 1948 год. Это их единственная фотография.

Сошлись, стали жить вместе. Пожили, пожили – и надумали ехать к его родителям, в город Керчь, а потом и в Краснодар. Поехали через Среднюю Азию, заезжали зачем-то в Алма-Ата – в этом городе сфотографировались…

Ехали они ехали, и доехали до Ашхабада. И угораздило же их оказаться на вокзале именно в тот момент, когда произошло страшное, вошедшее в историю ашхабадское землетрясение 1948 года. Мать с отцом, правда, уцелели, но в суматохе у них украли все вещи, все подчистую, даже сумку с документами. Пришлось возвращаться в Бийск. Разговор с начальством наверняка был короткий:

– Какая такая Керчь? Может, еще в Москву хотите? В Бийске живете, туда и отправим. Скажите спасибо…

Скорее всего, так и «поговорили», слово в слово. Времена-то – глухие, послевоенные, сталинские.

Вернулись назад, а вскоре и я родился. В это время снимали угол вместе с другими дорогими и близкими мне людьми: моей двоюродной теткой Лепестиньей Федоровной Ерлиной и ее мужем Дмитрием Леонтьевичем. Долго, долго они вспоминали, какими заботливыми родителями были мои мать и отец. Это была их любимая тема разговоров: как меня мыли каждый вечер, как отец бегал на рынок, покупал свежей рыбки, чтобы сварить бульонцу… Когда я, уже совсем взрослый, прожив много лет в «северной столице», приезжал в отпуск, когда позади оставались «Петербург, снега, подлецы» (слова Гоголя), когда я, весь измочаленный – живого места не было – сидел с ними за одним столом, одно только их присутствие – самый лучший бальзам на все мои раны…

Рассказы о детстве, воспоминания – это для многих бальзам; но тут все-таки особое : сами люди, мои дорогие тетя Лепа и дядя Митя, мои родные староверы…

Собирались ли мои родители пожениться? Наверняка да! Такого понятия – «гражданский брак», в те времена не существовало. Однако, я сомневаюсь, был ли у матери паспорт, не числилась ли она «беглой крепостной»? Жителям советского села вплоть до 60-х годов паспортов не полагалось! Да тут еще эта история в Ашхабаде. Канитель с паспортом продолжалась где-то до 65-го года! Имелся какой-то временный, который надо постоянно продлевать, ходить в милицию…

Отец неожиданно умер летом 1953-го: раны, война, тяжелая жизнь… Перед этим отослал все свои деньги родной сестре, куда-то на Урал, на покупку дома.

– А мы еще заработаем!

И остались мы с матерью… Даже не у разбитого корыта – голые люди на голой земле. Отца я какое-то время помнил: вот тут мы с папкой сидели на бревнышках! – а потом забыл. Раскатились бревнышки…

Потолкавшись по углам тут и там, все мы, вся родня, в конце концов оказались в районе новостройки, промзоны. Даже автобусный маршрут был такой: «Центр – Промзона». Кстати, в Бийске сохранился прекрасный исторический центр. Уникальные деревянные, каменные дома, церкви, особняки – целые улицы.

Бийск – большой город, и в самом конце советской власти, как я читал, он мог стать областным центром: область фактически существовала – только оформить документы – да помешали очередные исторические пертурбации.

Итак, мы – на «31-м квартале», тетя Лепа с дядей Митей – на «тресте», другие – на «1-м участке» – это всё новостройка, промзона.

В начале своих заметок я упоминал, что это такое и для чего: создавался комплекс оборонных предприятий – химкомбинат, олеумный завод, машиностроительный завод и тому подобные «лесные братья». Вырубались березы и сосны, рылись котлованы – подземные цехи устраивались! – возводились бетонные и кирпичные стены, дымили трубы, на город валил «химдым» – то рыжий, то синий… Угроблялись материальные ресурсы, деньги, человеческие жизни – ради сохранения «стратегического баланса».

– Людишек, конечно, жалко – зато какую экономику построили! – сказал большой советский начальник.

Пришел момент – и рухнуло все к чертовой матери! Господи прости. Так, кое-где дымок еще курится. Да вздохи слышны, как здорово работали…

Создавал все эти заводы-предприятия строительный трест №122 – вот там в основном и трудились мои родственники. Разнорабочими, подсобными рабочими, грузчиками… Наверняка можно было пройти какие-нибудь курсы, и стать токарями, слесарями – каменщиками, в конце концов! И работать легче, и платят больше, и начальство уважает – ордена-медали даёт. Однако, мои родные староверы, как я понимаю, инстинктивно сторонились всего этого. Ну, не могли они, по своей крестьянской натуре, по восемь часов в день, каждый день, не поднимая головы, класть кирпичи! И уж тем более, не видя солнечного света, стоять в цехе у станка, точить железяки. Правда, дядя Митя Ерлин был сварщиком – то, что называется квалифицированным рабочим. Сварному делу научился он еще в деревне, и дальше так и «выявлял себя» в этом направлении. На «промышленные гиганты» не стремился, а трудился в разных мелких шарашках, при тех же гигантах: отремонтировать, приварить-прихватить. Причем дядя Митя был «летун»: полгода-год на одном месте – потом на другом; сегодня он в каком-нибудь СУ-15, завтра на автобазе, в «дикой дивизии» – и так далее. Была такая организация: «дикая дивизия»! Рабочему и знать не надо, что называется она, скажем, «Запсибстройметаллконструкция». «Дикая дивизия» – и всем понятно, что это и где.

У меня в Трудовой книжке задолго до выхода на пенсию появился вкладыш, а у дяди Мити Трудовая наверняка в палец толщиной. И палец этот указывает на любовь к свободе! Совершенно серьезно заверяю-заявляю: уж дядю Митю я знаю. Не станет долго он терпеть начальственные указания, нотации да попреки: сходи туда, принеси то, сделай это… Да побыстрее! Пошлет куда подальше – и свободен. Благо, советское время имело одну особенность: перешел дорогу – и устроился в другую шарашку. Тем более, что везде платили примерно одинаково.

Характерный момент. Уже в наше время, в отпуске,