Время в моей власти - Геннадий Иванович Атаманов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Улетая на «Боинге» из аэропорта имени Джона Кеннеди, снова посмотрев с высоты на великий город, я вспомнил первые услышанные здесь слова:
– Ты свободен!
Я-то, конечно, свободен, но летел навстречу грандиозному спектаклю по заморачиванию и одурачиванию, порабощению, а режиссеры этого спектакля находились в Америке. Трагедия…
Придя на работу, первым делом направился к своему начальству – в партийный комитет. Открываю дверь, а там в задумчивых позах сидят секретарь парткома – и заместитель.
– Ну, слава Богу! – вскричали они, – мы только что собирались звонить в райком партии : сбежал в Америку редактор, номенклатурный работник…
Так я, номенклатурный, и вернулся на работу, проставив себе в табеле 20 дней за свой счет. Поехал в типографию, а там сразу окружили коллеги-редакторы: ну, как она, Америка?!
Я рассказал. На много дней стал героем дня – «занял верхнюю строчку рейтинга».
Когда все разошлись, ко мне подошел один из коллег.
– Послушайте, я хочу спросить… Вы были в Америке, а почему все-таки не остались?
Я объяснил. Он недоверчиво выслушал, отошел… Потом вернулся.
– Нет, не понимаю. Вы же всё видели, могли сравнить – почему не остались?!
В голосе его было удивление – и досада. Человек всю жизнь мечтал о Западе, а вынужден был жить здесь, писать о социалистическом соревновании, перевыполнении плана, ударных вахтах… Казалось, это враньё, и притом бессмысленное – не закончится никогда. А я, который для себя мог разом покончить со всем этим, вернулся, чтобы вновь тащить по кругу этот дурацкий хомут… Притом на дурачка вроде не похож. Непонятно…
Так что этого коллегу-редактора можно понять. Однако, я не сомневаюсь: именно из-за непонимания – по самому большому счету – он и рванул, когда пришло время, голосовать за Ельцина и Собчака, и на «демократические» митинги бегал, и «демократический» Ленсовет бежал защищать, в августе 1991-го… Попался на дурилку картонную. Не понял, что участвует в создании одной из форм диктатуры, установленной в октябре 1917-го. Такие, как он, обдурили, облапошили сами себя – и всех утащили за собой в «демократическое» рабство. Посмотрите нынешние СМИ, и коммунистические, и «демократические» : наше «социалистическое соревнование» по сравнению со всем этим – невинные пустяки…
Коллега мой не был бы таким, если был бы верующим. Ну, какой из Ельцина президент, скажите на милость, какой президент?! Достаточно пять минут посмотреть-послушать его по телевизору – и все понятно… Понятно, если ты различаешь черное и белое, Добро – и Зло. Если в 1991 году хотя бы 10 процентов населения были православными – не случилось бы «демократической» катастрофы. Но какие там 10 процентов, когда и сегодня – от силы два…
Впрочем, если честно, то вспоминал я слова моих орегонских родственников и знакомых:
– Оставайся, поможем…
Стоило мне только согласиться – и я оказался бы на другой планете. Хотя в 1989 году Америка уже не оставляла у себя «невозвращенцев», как раньше – но можно еще было, можно… Вспоминал я, вспоминал предложения остаться – когда оказался в своей десятиметровой комнатенке с видом на серую стену, с крысами и клопами, да пьяным рёвом со всех сторон. И безо всяких перспектив… Самому завыть-зареветь можно!
Я писал заявления в райкомы – исполкомы, да как тщательно продумывал, излагал аргументы, факты, цифры… А мне в ответ всегда приходило несколько слов: отказать. Хоть головой об стенку бейся! Ведь только чудом, истинным чудом я решил впоследствии свой «квартирный вопрос». А большинство «демократизированных» россиян остались в клетушках-клоповниках навсегда…
Где-то недели через две после нашего возвращения, в Ленинград приехала большая группа орегонцев и аляскинцев. Приезд носил официальный характер, имелась программа пребывания русских американцев в городе на Неве. Так, побывали они в Покровской старообрядческой церкви, и – в институте русской литературы Академии наук, где увидели рукописи легендарного протопопа Аввакума; им даже разрешили взять их в руки, полистать! Вместе со всеми ездил и я: и на службе в церкви стоял, и на обеде сидел – и книгу пламенного борца за старую веру, протопопа Аввакума, старовера №1, в руках подержал… Положил ладонь на листы, постоял с закрытыми глазами, подумал…
Жили наши американцы не в гостинице, а у своих родственников, друзей – в коммуналках, так что имели возможность познакомиться со всеми сторонами нашей жизни.
Мне своего крестного, Прохора Григорьевича, вести было некуда… А вот икону свою, старую алтайскую, я привез туда, где он жил – и услышала моя икона обращенные к ней слова древней молитвы – через столько десятилетий!
Погостив в Ленинграде несколько дней, русские американцы отбыли на Урал, а моя орегонская эпопея все продолжалась. Случайно увидел в газете объявление: Ричард Моррис, доктор этнографии университета штата Орегон выступает с лекцией. Я поехал послушать. Зал неожиданно оказался полон, а сама лекция превратилась в дружескую советско-американскую встречу – это же было время первых свободных международных контактов! Доктор этнографии из Портленда рассказывал, естественно – о старообрядцах штата Орегон. Показывал слайды, фотографии, легко и просто – по-русски! – отвечал на вопросы. К моему особому удовольствию, поведал собравшимся и о том, какой у него есть замечательный знакомый: и в Китае-то он жил, и тигров ловил, на руке у него даже есть тигриная отметина – и много, много еще чего интересного и хорошего о нем рассказал. О Прохоре Григорьевиче Мартюшеве, моем крестном отце.
Когда лекция-беседа закончилась, я подошел к Ричарду Моррису, представился, сказал: только что прибыл из Орегона, от Прохора Мартюшева.
– Эх, как бы мы сейчас пошли, посидели, выпили – как в Орегоне! – воскликнул гость из Америки, – но я уезжаю в аэропорт…
Проводил я Ричарда Морриса до автомобиля, а вскоре увидел по Ленинградскому телевидению большую передачу, где он во всех подробностях рассказал о жизни старообрядческой общины в Орегоне.
– Там высокая моральность – я знаю их, я подружился с ними… И я стал вести себя довольно прилично, – пошутил ученый американец.
Добрая, теплая, душевная вышла передача – я записал ее, и время от времени смотрю: много фотографий, видеосъемок… Смотрю, вспоминаю моих дорогих орегонских староверов.
Бийск
Бийск, родной Бийск… Что же я первое помню, от рождения? Деревенский
