В ловушке любви - Франсуаза Саган

Деревенский ресторан был в трехстах метрах от дома Луи, и мы направились туда пешком. Когда мы возвращались, было уже очень темно, но дорога слабо светилась в бледном свете луны. Спальня Луи была большой и пустой. Он оставил оба окна открытыми, и ночной ветер, пролетая между занавесками, иногда задерживался на нас, освежая и осушая наши тела. Он был легок и внимателен, словно послушный раб, стороживший двух своих собратьев, тоже рабов, но состоявших на службе у более безжалостного хозяина.

Послезавтра было воскресенье, и именно это воскресенье местная корова выбрала, чтобы отелиться. Луи предложил нам с Дидье составить ему компанию. Мы с Дидье колебались.

— Пошли, пошли, — звал нас Луи. — Вот уже два дня, как вы наперебой восхищаетесь прелестями деревни. Но это была флора, а теперь настала очередь фауны. Итак, в дорогу.

На предельной скорости мы проделали пятнадцать километров по проселочной дороге. По пути я все время пыталась вспомнить один отрывок из очень красивого романа Вайана, героиня которого, женщина сильная и вместе с тем очень хрупкая, помогала теленку явиться на свет. Но в конце концов, если мне предписано судьбой всю жизнь вести утонченные разговоры об импрессионизме и барокко, а также более реальных капризах природы, то мне следовало ближе познакомиться с этим объектом.

В стойле был полумрак. Одна женщина, двое мужчин и ребенок стояли перед загородкой, за которой раздавалось душераздирающее мычание. К запаху навоза примешивался еще один, непонятный, пресный и терпкий. И вдруг, совершенно неожиданно, я сообразила, что это запах крови. Луи снял куртку, закатал рукава и приблизился к двум мужчинам, которые тут же расступились перед ним, и я увидела за загородкой что-то серо-розовое и липкое, казавшееся продолжением коровы. Корова замычала сильнее, и это продолжение стало больше. Я поняла, что это теленок, и бросилась к выходу, охваченная приступом тошноты. Под предлогом, что мне нужна помощь, Дидье выскочил за мной. Но на самом деле он тоже был охвачен дрожью. Мы посмотрели друг на друга с жалостью, а затем рассмеялись. И действительно переход от салона мадам Дебу к этому стойлу был слишком резким. Корова издала крик, от которого наши сердца, казалось, готовы были разорваться. Дидье протянул мне сигарету.

— Какой ужас, — сказал он. — Если мой бедный брат именно таким образом хочет примирить меня с мыслью об отцовстве… Лично я туда больше не войду.

А чуть позже мы пошли поглазеть на теленка. Луи вымыл испачканные кровью руки, фермер предложил нам по стаканчику, и мы сели в машину. Луи смеялся.

— Кажется, опыт оказался не слишком убедительным, — сказал он.

— Для меня — убедителен, заявил Дидье. — Никогда не испытывал желания увидеть это. Я все думаю, как ты можешь.

Луи пожал плечами.

— На самом деле, эта несчастная корова не так уж нуждалась во мне. Я был бы необходим лишь в том случае, если б что-нибудь пошло не так. Ну, иногда приходится штопать и…

— О! Замолчи! — воскликнул Дидье. — Пощади нас.

Из чистого садизма Луи бросился описывать подробности одну ужаснее другой Мы вынуждены были заткнуть уши. В лесу мы остановились у самого пруда. Мужчины стали кидать мешки, которые долго прыгали по воде, прежде чем утонуть.

— Жозе не рассказала тебе еще о последнем чудачестве Юлиуса А. Крама? — поинтересовался Дидье.

— Нет, — ответила я. — Напрочь забыла.

В этом момент Луи как раз собирался бросить камень и стоял чуть пригнувшись. Не меняя позы, он обернулся и спросил:

— И что же это за чудачество?

— Юлиус решил финансировать журнал, в котором работает Жозе, — объявил Дидье. — И эта молодая женщина, которая только что смотрела, как телится корова, скоро будет решать судьбы современной живописи и скульптуры.

— Ты смотри, надо же… — проговорил Луи.

Затем он резко дернул рукой и камешек, прежде чем исчезнуть, подскочил раз пять или шесть по стеклянной глади озера.

— Неплохо, — отметил он, довольный собой. — Это большая ответственность, не так ли?

Он взглянул на меня, и неожиданно мои смутные будущие обязанности предстали передо мной полными суетного тщеславия и опасности По какому праву я согласилась выносить приговор творениям других, если сама не была уверена в собственном мнении? Я просто сошла с ума. И взгляд Луи заставил меня понять это.

— Дидье представил все немного иначе, — сказала я. — На деле я не буду заниматься критикой. Я буду лишь говорить о том, что мне нравится, что меня восхищает.

— Ты сумасшедшая, но вовсе не поэтому, — сказал Луи. — Неужели ты не отдаешь себе отчета, что за твои слова, как впрочем и за молчание, тебе будет платить Юлиус А. Крам?

— Нет, Дюкре, — возразила я.

— Он будет платить посредством Дюкре, — поправился Луи. — Ты не можешь на это согласиться.

Я смотрела на него, смотрела на Дидье, который опустил глаза, смутившись, что коснулся этой темы. Я занервничала. Как тогда, в «Пон-Руаль», я вдруг увидела в нем врага, судью, пуританина. Моего прекрасного возлюбленного больше не было.

— Вот уже три месяца я работаю в журнале, — сказала я. — Может быть, мне не хватает опыта, но я зарабатываю этим на жизнь, к тому же эта работа мне нравится. Мне глубоко плевать, кто мне платит Дюкре или Юлиус.

— А мне не наплевать, — ответил Луи.

Он нагнулся и подобрал с земли камешек. У него было жесткое лицо. Мне пришла в голову глупая мысль, что сейчас он запустит этим камнем мне прямо в лицо.

— Все думают, что я любовница Юлиуса, — сказала я. — Во всяком случае все думают, что он меня содержит.

— Такое положение вещей тоже должно измениться, — прервал меня Луи. — И как можно скорее.

Но что в конце концов он хотел изменить? Париж — большой город. Никакой четкости, лишь смутные уловки и кажущиеся реалии питали его среду. Но я, я принадлежала Луи и только ему. И он знал об этом. Или же он хотел, чтобы я восхищалась только им одним? Неужели он хотел, чтобы я отказалась от своих одиноких прогулок по музеям, выставкам и улицам города? Неужели он был не в силах понять, что некий голубой оттенок на холсте или некая форма восхищает меня не меньше, чем новорожденный теленок? Так же как под его взглядом я ощущала себя более живой и настоящей, я видела природу ярче и полнее через взгляд художника. Неужели я вырожденка, синий чулок, или у меня слишком много претензий? Во всяком случае с меня было довольно. Мне уже не восемнадцать лет, и я больше не ищу Пигмалиона, пусть даже в лице ветеринара. Я стояла и переживала эти мысли, глядя на дорогу, которую не видела. Луи взял меня за руку.

— Не нервничай, — сказал он. — Всему свое время.

Затем он улыбнулся мне, и я улыбнулась в ответ. В это мгновение я поклялась себе навсегда остаться рядом с ним и посвятить свою жизнь разведению коров. Очевидно, Дидье, который все это время не проронил и слова, почувствовал перемену в моем настроении и, облегченно вздохнув, принялся насвистывать «Жизнь в розовом». В этот вечер и эту ночь, если, конечно, у нас будет время, если наши тела, столь жадные до наслаждения, столь боящиеся разъединиться, оставят нам время, мы поговорим об этом. Но в своей трусости и сладострастии, я уже понимала, что ни я, ни он — мы не позволим проскользнуть между нами ничему, ни единому слову, если, конечно, это не будут слова любви.

18

— Я не могу ехать в Лондон, — сказала я. — Я не могу уехать завтра.

— Постойте, — ответил Юлиус. — В пятницу, субботу и понедельник торги в Сотбисе. А так как Дюкре настаивает, чтобы именно вы поехали на…

Мы сидели на террасе у «Александра», и к нам только что присоединилась Ирен Дебу.

— Вы не любите Лондон? — спросила она. Между тем это очень красивый город, а аукционы Сотбис представляют собой очень волнующее зрелище. Возьмите с собой Дидье, если боитесь заскучать.

Я сопротивлялась. Послезавтра должен был приехать Луи, и я очень сомневалась, что он с радостью примет предложение сопровождать меня. Вот уже пять вечеров подряд мы говорили с ним по телефону и строили планы, как разобьем, наконец, бивуак на два дня в нашей квартире на улице Бургонь, будем сидеть и слушать в темноте пластинки. Он не захочет садиться в самолет, останавливаться в отеле, смотреть картины. Он не захочет ничего, кроме меня.

— Я вас не понимаю, — сказала Ирен Дебу.

— Это точно, — быстро ответила я.

Я видела, как она покраснела от гнева. В последнее время я редко встречалась с ней и ее приближенными. Мы подолгу засиживались в редакции, охваченные творческим энтузиазмом, а потом я сразу шла домой. Дома я кормила собаку, ела сама и тут же засыпала после звонка Луи. Юлиус часто приезжал завтракать в небольшой ресторанчик недалеко от редакции. Казалось, он загорелся новым проектом не меньше нас. Он даже возил с собой в машине, подобно прилежному ученику, книги и альбомы по искусству, которые ему рекомендовал Дюкре. Он даже настоял на том, чтобы предоставить мне из своей конторы небольшой автомобильчик, чтобы мы с собакой чувствовали бы себя более комфортно.