Город и столп - Гор Видал

— И на фронте того хуже.

Они наслышались всяких ужасов о Филиппинах, где американская армия потерпела жестокое поражение.

— Возможно, — сказал профессор, — но мне в это трудно поверить. Это похоже на ад или ночной кошмар — полная безысходность. Нами управляют безумцы.

К ним подошли два широкоплечих красномордых деревенских парня. Это были неповоротливые и добродушные ребята.

— Привет, профессор! У тебя такой вид, будто ты проигрался в пух и прах. Похоже, они тебя всё-таки одолели.

— Здорово, ребята. Нет, они меня ещё не одолели. Просто я перехожу от мира к войне на свой манер, не торопясь.

Один из парней тут же отпустил скабрезную шутку, и профессор, подделываясь под них, громко загоготал, с готовностью становясь посмешищем. Джиму стало грустно от того, что этот человек корчит из себя шута. Важно было оставаться самим собой. Хотя он и не мог открыть им своё истинное лицо, но притворяться, что он такой, как все, он не собирался. Ему было больно видеть, как унижается другой, особенно когда в этом нет нужды.

Профессор смешил красномордых, рассказывая им о своих похождениях во время суточного наряда на кухню. Время от времени они посматривали на Джима, смеётся ли он, но Джим никак не реагировал, и им это не нравилось. К счастью, он был выше их.

Вошёл первый сержант, коренастый человек лет пятидесяти, и в помещении воцарилась тишина, нарушаемая лишь стуком бильярдных шаров.

— Мне нужны двое, — сказал он. — Два добровольца, чтобы вымыть этот чёртов сортир. Какой-то сукин сын там всё обосрал, и теперь мне нужны два человека.

Его выбор пал на Джима и профессора.

— Вы двое, — сказал он.

— Конечно, сержант! — ответил профессор, вскакивая на ноги. — Если где что нужно добровольно, я первый.

Они два часа убирали сортир, и за это время Джим немало узнал об американской истории и о тирании в демократических армиях.

В феврале Джима перевели в Джорджию. В течение трёх следующих месяцев он проходил общую военную подготовку. Физическая сторона армейской жизни его устраивала: Джиму нравилась её активность, хотя мелочные придирки и продолжали ему досаждать.

В мае его приписали в воздушные войска «рядовым необученным» — обычная классификация для не имеющих специальности — и отправили на военно-воздушную базу в Колорадо, где он был назначен в штаб авиакрыла, которое входило в состав соединения, которое, в свою очередь, входило в состав Второй Воздушной армии, которая занималась главным образом подготовкой пилотов и бомбардиров. Из двухсот человек личного состава крыла большинство служили при штабе. Сержантский состав обычно жил со своими жёнами за пределами базы, в Колорадо-Спрингс.

Джима и его товарищей встретил первый сержант — высокий тощий человек, который прежде торговал хозяйственными принадлежностями.

— Вы теперь в ВВС! — сказал он, стараясь, чтобы его голос звучал пугающе. — Может, вам кто рассказывал, что у нас строгости поменьше, чем в других войсках, но это враньё. Вы меня поняли? Поняли, что я сказал? У нас здесь дисциплина круглые сутки, потому что это очень важный штаб, не забывайте об этом. Генерал у нас крутой, а потому — не лезть на рожон, делать, что положено, и всё у вас будет хорошо.

Но служба в ВВС была полегче, чем в пехоте. О дисциплине нередко забывали — штабные везде штабные, и Джим к ним относился с некоторым презрением. Хотя деревянные, покрытые толем казармы выглядели мрачно, а кормили их отвратительно, жизнь была сносной. В первые месяцы ни Джим, ни его товарищи вообще не общались со штабными. Они самонадеянно пытались сохранять свою индивидуальность и независимость.

Один день ничем не отличался от другого. Ранним утром из громкоговорителя на стене доносились звуки подъема. Солдаты зевали и чертыхались. Первый сержант проходил по казарме, громкой бранью поднимая на ноги спящих. Затем они пробегали по морозному воздуху двадцать ярдов до сортира, а потом отправлялись на завтрак в столовую. Джим автоматически поглощал пищу, даже не чувствуя, что ест.

После завтрака первый сержант назначал солдат на работы. Работа нередко была тяжелой: строительство казарм, погрузка мусора, ремонт взлетно-посадочных полос. Но тяжелой работы было немного.

Нередко выдавались дни, когда Джим вообще был предоставлен сам себе. И тогда он отправлялся к длинным взлетно-посадочным полосам и смотрел, как взлетают и садятся В-17 и В-24. Экипажи бомбардировщиков явно были довольны тем, что делали, в отличие от солдат, которые равнодушно выполняли порученную им бессмысленную работу.

В особенности Джима поразил один пилот, неугомонный блондин, очень популярный у наземных экипажей. Он напевал популярные песенки громким невыразительным голосом, участвовал во всех шумных играх и вообще наслаждался жизнью. Однажды Джим столкнулся с ним лицом к лицу. Джим отдал честь, но пилот, улыбнувшись, хлопнул его по плечу и сказал «Привет!», как один мальчишка другому. Джим был ошеломлен, но этим все и кончилось. Их разделяло офицерское звание летчика. Это было грустно.

Друзей у Джима не было. Он избегал мужских компаний, собиравшихся по вечерам в казарме. Вместо этого он ходил в кино или читал книги, среди которых ему попался и роман Салливана. Он прочел, и ему показалось, что это написано кем-то совершенно ему незнакомым.

Время от времени он ездил в Колорадо-Спрингс, где ему встречались солдаты с голодными глазами, рассчитывающие увидеть такую же жажду в глазах кого-нибудь еще. Но Джим не обращал на них внимание. Секс его не интересовал.

В конце концов один из офицеров-кадровиков обратил внимание, что Джим был тренером по теннису, и перевел его в специальную службу на должность инструктора по физической подготовке.

Его жизнь после этого улучшилась. Он поладил с капитаном Бэнксом, офицером специальной службы, футболистом, который прежде был пилотом. Его списали на землю по здоровью. Капитан Бэнкс, как сомнамбула, ходил по своему кабинету, подписывал необходимые бумаги, даже не сознавая, что делает. Как и многие офицеры авиабазы, он перепоручил свои обязанности сержанту.

Сержант Кервински — стройный темноволосый человек. Он носил на мизинце большой перстень с бриллиантом, говорил быстро и часто краснел. Даже невинный глаз заметил бы, как обрадовался сержант, когда Джима перевели в его отделение. Теперь жди неприятностей, подумал Джим.

В подразделение специальной службы входили те, кто работал в театре и библиотеке базы, кто ставил пьесы и радиопрограммы, издавал газету. Кроме этих творческих людей, было с полдюжины спокойных молодых людей, которые работали инструкторами по физической подготовке. Поскольку все попытки навести дисциплину в гарнизоне неизменно саботировались штабными, жизнь у Джима была не бей лежачего. Физподготовкой почти никто не занимался, а потому гимнастический зал был целиком в распоряжении тренеров, что их вполне устраивало, поскольку все они были помешаны на бодибилдинге.

Хотя жизнь на базе была вполне сносной, Джим мечтал, чтобы его послали за океан, хотя и знал, что в современных условиях воюют только пехота на передовой да боевые летчики. Тем не менее мысль об опасности будоражила его воображение. Он жаждал освобождения.

Лишь немногие из рядовых необученных хотели того же. Они тоже ненавидели рутину и бездеятельность, однако были в меньшинстве.

У каждого штабного был по меньшей мере хотя бы один дружок-офицер, который обещал не допустить его отправки за океан или, если уж этого не избежать, содействовать его устройству в каком-нибудь местечке побезопаснее, вроде Англии. Штабные не были героями, и они этого не скрывали. Только сержант Кервински был другой.

Он мечтал, чтобы его послали на какой-нибудь тихий остров с белым песчаным пляжем и без женщин. Когда Джим попросил сержанта включить его в список первой группы, отправляющейся за океан, Кервински рассказал ему об этом рае и добавил:

— Я тебя понимаю, парень, ей-богу! Я включу тебя в список. Может, мы вместе отправимся в южные моря. А пока пошли ужинать.

Они вместе встали в очередь, чтобы получить обычную тяжелую пищу. Потом они уселись за один из длинных деревянных столов. Прямо над головой сержанта висел календарь с изображением пышногрудой девицы. Кервински с отвращением взглянул на нее, потом повернулся к Джиму и сделал пробный ход:

— Ничего тетка?

— Ничего тетка, — без всякого энтузиазма сказал Джим.

— Ты, наверное, еще и женой не успел обзавестись, — весело сказал Кервински. — Ты ведь все путешествовал.

Кое-что о жизни Джима ему было известно.

— Не успел.

Это закидывание удочек было ему тем более неприятно, что сержант красотой не отличался.

— Говорят, нет ничего лучше жены. Но только не для меня. Ведь гораздо дешевле покупать молоко, чем держать корову, а?