Сказ про Игната-хитрого Солдата (c иллюстрациями) - Борис Привалов

А солнце уже наполовину за море ушло. В окно видно — Конёк-скакунок волнуется, из ноздрей огнём пышет, копытом землю роет.

Подошли солдат и звери к воротам.

— Как пришлись тебе по нраву русские орешки-щёлканцы? — спросил Хитрый Лапоть великана.

— Ох, раскусил я твой орешек, — ответил Недреманное Око. — Вон он, ох…

Возле ворот лежало разгрызенное пополам чугунное ядро, всё щербатое, во вмятинах — здорово, видно, великан над ним потрудился. А рядом пни костяные валялись — зубы великаньи поломанные, расколотые.

— Дорого тебе встал первый орешек, — сказал солдат. — Да вон второй лежит, ты его попробуй хотя бы надкусить…

И солдат подкатил к великану Другое ядро.

— Да мне уж кусать-то нечем, — прошамкал великан. — Один зуб остался.

— Это уж не моя забота, — сказал Хитрый Лапоть. — Уговор дороже денег — выпускай меня из замка.

Солнце уже вот-вот за море уйдёт — одна горбушка осталась над водой.

Сел Хитрый Лапоть на Конька-скакунка, Кота в ранец положил. А Медведь-плясунок на Коньки-горбунка уселся, хвостом горбунковым повязался.

Взвились кони в небо сизое и сгинул с глаз остров Буян, словно и не было его никогда.

У стен Оловянного королевства наземь опустились.

Пришли к Долдону во дворец.

Король от удивления слова молвить не может. Принцесса прибежала, оловянными очами на зверей уставилась.

— Как же, — спрашивает она, — солдатик, ты уцелел, здоровым-невредимым вернулся?

— Перво-наперво, — ответил Хитрый Лапоть, — нужно всегда помнить: за правое дело — стой смело. Никого не бойся, а сам смекай…

— Трубите, всех на площадь зовите! — приказал король. — Будем моих оловянных людей оживлять-веселить!

Всех людей с оловянными очами согнали на площадь.

Медведь-плясунок плясал так, что Хитрый Лапоть чуть со смеху не умер.

Но оловянные очи короля, принцессы и всех их подданных оставались такими же скучными, словно незрячими.

Потом Конёк-горбунок кувыркался в воздухе, гонял облака, летал, как хвостатая звезда, над королевством — никто даже оком в его сторону не повёл.

Вышел на площадь Кот-говорунок, такие мур-муры развёл — хочешь не хочешь, а заслушаешься.

Только людям с оловянными очами это всё ни к чему — как лежали, так и лежат, в небо плюют и мух не ловят.

Рассердился Хитрый Лапоть.

— А вот у нас в деревне, — сказал он зверям, — таким, как вы, мастерам, был бы почёт и уважение. А здесь что — тоска оловянная, тьфу!

— А где твоя деревня? — спросил Медведь-плясунок.

— Деревня моя, — вздохнул Хитрый Лапоть, — стоит среди рек быстрых, среди лесов дремучих, среди полей чистых…

И как принялся солдат рассказывать о своей деревне, так не только сам король с принцессой, но и все люди с оловянными очами оживились. Окружили солдата, слушают.

— Где ж эта красота ненаглядная? — спрашивает Конёк-горбунок.

— В Русской земле, на родине моей, — отвечает солдат.

— А что такое родина? — спросила принцесса.

— Родина там, где человек родился, где всё для него самое дорогое… сказал солдат да и чуть язык не прикусил. Вот же что самое дорогое родина! Как это он сразу-то не додумался — ведь на столбе том, что меж дорог стоял, так и написано было: «Самое дорогое потеряешь»! Значит, родину эти люди потеряли-забыли! Вот и стали у них очи пустые, незрячие, сами оловянными сделались…

Эх, как же им без родины-то тяжко!

И начал Хитрый Лапоть о родине своей сызнова рассказывать, да так красиво, да с таким пылом и жаром, что растопил всё олово в сердцах и очах. Потеплели люди, встрепенулись. Каждый о своей родине вспомнил. И домой заторопился.

И не стало больше Оловянного королевства.

А Хитрый Лапоть забрал весёлых зверей и дальше пошёл — дело для солдата везде сыщется…

О солдате этом и доселе во всех местах, где он бывал, сказки сказывают, песни поют. Тут и сказке конец, пускай веселится наш добрый молодец…

Когда все разошлись, бабка Ульяна уложила спать Игната и Якова-Дурынду на лавки.

— Не шагать же Якову на ночь глядя в своё село, — бормотала бабка, хоть и холуй Спирькин, а всё же мужик работящий.

И полезла сама на печь, к Стёпке.

А глухой ночью, когда все крепко спали, Дурында выкрал из потайного места у дверной притолоки заветную расписку и отнес её Спирьке.

— Эх, и посчитаюсь же я теперь с солдатиком! За всё посчитаюсь! И за мельницу, и за коня, и за подати! Шкуру с него спущу! — захрипел Чёрт.

Потом осмотрел бумагу внимательно, убедился, что это именно та расписка, не подменённая, и сжёг её на свече. А пепел в землю затоптал.

— Тебе, Дурында, за это десять рублей было положено, — сказал он, и змеиные глазки его злорадно блеснули, — но ты мне должен пятнадцать, так что за тобой пять…

— Когда же это я должен был? — удивился Дурында.

— Я лучше помню, — усмехнулся Спирька. — И молчи, не перечь, а то скажу солдату, кто его обокрал, уж он из тебя чучело гороховое сделает и на огород поставит… Пошёл отсюдова, пока не позовут! Иди к Игнату, ложись снова на лавку и спи, будто и не знаешь ничего!..

10. Как заварилась каша

Солдат даже из топорища нашу сварить может.

ак только зашло солнце, поднялся тихий ветерок, и чуткие, залатанные и перелатанные крылья мельницы ожили. Ветер крутил крылья, они вертели колесо-ворот, а оно тащило толстую пеньковую верёвку. Верёвка тянулась вниз, к омуту. К ней привязаны были бадейки. Бадейки черпали тёплую, нагретую за день солнцем воду, верёвка тянула их вверх к полю. Вода сливалась в жёлоб. Оттуда ручей, журча и бурля, нёсся к иссохшей, морщинистой земле. А опустевшие бадейки, покачиваясь на верёвке, уже снова ползли вниз за водой, словно кружась в бесконечном хороводе.

Когда ветер затихал, замирали крылья мельницы, останавливался весь круговорот. Слышно было, как капает в реку вода с бадеек, как они поскрипывают, раскачиваясь, на верёвке.

Смотреть на «машину» собирались по вечерам все крестьяне со всего стоеросовского удела. Они сидели — кто на берегу, кто возле жёлоба, а кто под мельницей — и уважительно, с удивлением и радостью глядели на ручей, текущий в поле.

Приехали взглянуть на Игнатову придумку и Парамон со Спирькой. Поп и Чёрт прокатились на своём возке взад и вперёд — для важности, — потом слезли, осмотрели со всех сторон вместе с Игнатом и Савушкой «машину».

— Ежели что вырастет — половина урожая моя! — сказал Спирька. — Чья мельница-то? А? Ну так вот…

Игнат усмехнулся:

— Сочтёмся. Цыплят по осени считают.

— Не беспокойся, Игнатик, сочтёмся, придёт час, — подхватил Парамон и ощерился в беззвучном смехе, — ох, сочтёмся!

Спирька-Чёрт хрипло крикнул:

— Но, трогай!

Братья укатили, а пыль ещё долго стояла на дороге.

— Пусть потешатся, — говорил Спирька, лениво погоняя лошадей, — не половину, а всё у них заберу, до зёрнышка. Ежели ничего земля не уродит, то крыши с изб поснимаю, а своё возьму!

— Игнатик себе на уме, да мы похитрее его! — Поп Парамон почти мурлыкал от довольства. — Дурында твой молодцом — теперь солдатику худо будет. Расписочку хвать-похвать — ан ищи ветра в поле! Князь залютует батогами Игнатика до смерти забьёт, а мы от всего отопрёмся…

— Мечтал солдатик нас погубить, княжеской милости добиться, с его руки перстень получить, а получит кандалы! — захихикал Спирька.

— Перстень? — Поп Парамон вскрикнул так громко, что лошади от испуга припустились рысью. — Перстень, Спирька! Вот что Игнатик у князя украл! Перстень!

— Тебя опять дурманом-травой опоили? — натягивая вожжи и сдерживая лошадиный бег прошипел Чёрт. — Заговариваешься!

— Охо-хо! — радостно ударил поп ладонями по коленям. — Да не держи лошадок, погоняй поскорее, у меня в горнице разговоры разговаривать сподручнее… Хоть поле пустое, да и у него уши есть.

Поп и Чёрт даже попадью в свой план не посвятили. Девчонку Аринку со двора прогнали, чтоб не подслушала ненароком.

Они сидели на лавке одни в горнице, пили брусничный квас и, то и дело сталкиваясь головами, шептались.

— Коль только князь — батюшка хватится своего перстня любимого, сказал поп, — мы скажем:

«Вот Игнат-солдат отгадчик, всё знает, всё видит… Коня боярского отыскал лихо! Пусть он и перстень разыщет».

— С конём-то он нас обманул, подсмотрел. Савка болтал, что видел его в тот вечер в лесу, а перстня солдату не найти вовек, — хрипло зашептал Спирька, и его змеиные глазки загорелись зелёным пламенем.

— А ежели найдёт всё же? — беспокойно спросил поп.

— Как же он найдёт, — хихикнул Чёрт, — ежели Дурында перстень этот в солдатской же избе и спрячет?