Мои встречи с Анной Франк. Откровения выжившей в концлагере - Нанетт Блиц-Кёниг

правосудия. В сентябре 1945 года английский трибунал в Люнебурге, Германия, приступил к рассмотрению дел о преступлениях, совершенных в Берген-Бельзене. Несколько человек, принимавших активное участие в зверствах, происходивших в лагере, были приговорены к смерти. Среди них были Йозеф Крамер и Ирма Грезе. Как это ни шокирует, эти преступники продолжали утверждать, что они не сделали ничего плохого, так как они только выполняли приказы. Как можно оправдать гибель миллионов людей тем, что «необходимо было выполнять приказы»? На вопрос, принуждали ли ее пытать задержанных, Ирма Грезе откровенно ответила: «Нет!» Она также отрицала, что испытывает какие-либо угрызения совести за совершенные ею действия. Ирма Грезе была приговорена к смертной казни через повешение в возрасте двадцати двух лет. Перед казню ее последним словом было: «Шнелл!» – что на немецком языке означает «Быстро!»

Мне было трудно себе это объяснить, но я уже чувствовала, что никогда больше не увижу маму и брата. Не было ничего конкретного, чтобы подтвердить это чувство, но в глубине души я была уверена, что так и случится. Я помню, однажды мне приснился сон, в котором мне практически дали ответ высшие силы. Во сне я нашла свою семью. Мы были все вместе: отец, мать, брат и я. Но в какой-то момент, во сне, я пошла по одной дороге, моя семья пошла по другой. Этот сон подсказал мне, что я осталась одна в этом мире.

Руководитель службы труда женского блока концлагеря Берген-Бельзен Ирма Грезе и комендант лагеря Йозеф Крамер под конвоем во дворе тюрьмы города Целле

Да, все указывало на то, что я больше никогда не увижу свою мать. И все же, может быть, я была упряма и неразумна, я все время надеялась, что моя мама и мой брат внезапно появятся в санатории и заберут меня.

Мои надежды рухнули в тот день, когда я получила печальную новость от друга семьи. У него был бизнес в Швеции, откуда он проводил поиски родных и знакомых. Ему удалось встретить двух женщин, которые были в лагере с моей матерью. Они подтвердили ему, что мать умерла на их глазах. После освобождения именно так мы получали сведения о наших близких. Прослеживали ход событий, узнавали лагеря, через которые они прошли, и встречались с людьми, которые, вероятно, могут поделиться какой-либо информацией. Официальные организации просто не успевали ничего сделать. Слишком большое количество смертей было в нацистских концлагерях.

Эти две женщины рассказали нашему другу, что в апреле 1945 года моя мать работала в очень тяжелых условиях в Магдебурге, на авиационном заводе. Когда приближался конец войны, немцы стали беспорядочно переводить заключенных лагерей. Две тысячи женщин, работавших на заводе, были брошены в поезд, идущий в никуда. Поезд, наконец, прибыл в Швецию, но моя мама не пережила поездку. Датой ее смерти официально было объявлено 10 апреля 1945 года. Но смерть, вероятно, наступила раньше, через несколько дней после отправления поезда. К тому времени ее силы были уже на исходе.

Я так и не знаю, что случилось с телом моей матери. У меня не было возможности попрощаться с ней. Что касается смерти брата, я так и не получила подтверждения на этот счет. Не смогла выяснить, что произошло на самом деле. Я могу только представить, что солдаты СС казнили его, как только он прибыл в лагерь Заксенхаузен в городе Ораниенбург недалеко от Берлина, куда он был депортирован за день до отъезда матери. Вероятно, его тело сброшено в братскую могилу.

Несмотря на мои поиски и анализ лагерных журналов, которые я предприняла, я не могу ничего утверждать. Нет никаких следов смерти моего брата, как будто его никогда не существовало на свете. Единственная уверенность, которая есть, – то, что я больше никогда его не увижу. Моя семья полностью уничтожена гитлеровцами.

Когда все кусочки головоломки были собраны вместе, я чуть не сошла с ума. Я была слабой, больной, и у меня не было семьи. Куда я теперь пойду? Как я смогу выжить в одиночку, без денег, в мире, враждебном по отношению к пережившим Холокост? Смогу ли я нести весь этот груз на своих плечах?

Мое настроение было очень тоскливым. Но мне удалось взять себя в руки. Я сказала себе, что нытьем ситуацию не исправишь. Ждать здесь, жаловаться на все, что случилось в жизни, – это не решение проблем. Кому захочется разговаривать с сумасшедшей сиротой? Я точно не улучшу свое здоровье, если продолжу так себя вести. Зря, что ли, я выживала в концлагере?

Это было время, когда я начала исцеляться. Я решила больше не быть жертвой обстоятельств. О сдаче не могло быть и речи! Я буду продолжать бороться, чтобы полностью взять судьбу в свои руки. В конце концов, хотя моя юность практически прошла впустую, а семья разрушена, я все еще была молодой, шестнадцатилетней девушкой.

Так как в Голландии у меня практически не осталось семьи, а я была несовершеннолетней, мне пришлось заиметь двух опекунов. Это были женщина и мужчина, старые друзья нашей семьи. Они пришли мне на помощь с первых минут и очень много сделали для меня. Я особенно помню этого человека, который стал моим наставником. Он часто навещал меня в санатории. Моя кровать была на балконе, когда было холодно, я всегда говорила ему: «Сэр, вам лучше оставаться внутри». Но он все равно отказался. «Если вам это подходит, то и мне подходит», – отвечал он. Каждый из его визитов был для меня поддержкой и утешением. На самом деле, этот человек мне очень помог.

Помимо прочего, он помог мне распорядиться небольшими деньгами, которые мне дали. Правительство Нидерландов не пришло на помощь никому из выживших. Хотя все наше имущество было у нас конфисковано – я имею в виду украдено, никто не собирался ничего возвращать. Нам пришлось пытаться самим постоять за себя. Банк выплатил мне мизерную компенсацию. Это было по праву мое, оплата за ту работу, которую мой отец проделал для компании. Это была очень небольшая компенсация, скорее символический жест, но она помогла мне оплатить пребывание в санатории.

В санатории особо нечего было делать, чтобы скоротать время. Я большую часть времени оставалась в постели, чтобы быстрее вылечиться от туберкулеза. Чтобы провести время, я писала письма. В нашем распоряжении также было радио, и мы могли включать его в определенное время дня – в то время не было телевидения. Нам разрешалось включать радио только в нерабочее время, в остальное время