Женитьба Лоти - Пьер Лоти
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
XXXVII
На другой день «Рендир» снимался с якоря…
Королева спешно навела справки. Оказалось, что Таимаха вернулась на Таити. К ней направили курьера с требованием быть на рейде в час заката.
В назначенный срок мы с Рараху пришли в указанное место.
Ожидание было напрасным. Как я и предполагал, женщина не появилась.
С замиранием сердца следил я, как утекают, словно песок, последние мгновения нашего последнего вечера. Чего бы только я не дал, только бы увидеть ту, с кем связались мои туманные поэтические фантазии детства! Но предчувствия меня не обманули.
Мимо прошли две старухи с девочкой. Мы обратились к ним.
– Она на главной улице, – сообщили они. – Девочка покажет ее вам. Отошлите потом малышку домой.
XXXVIII
НА ГЛАВНОЙ УЛИЦЕ
Это шумная улица с китайскими магазинчиками; желтокожие торговцы с узкими глазками и длинными косами продают чай, фрукты, сласти… Под тентами выставлены на продажу цветочные и панданусовые венки, благоухающие тиаре… У входа в лавочки и под густыми кронами деревьев по обычаю Поднебесной империи[83] развешано множество фонариков. С песнями прогуливались гаитянки. Стоял прекрасный вечер, праздничный и веселый, а главное – неповторимый. Восточные ароматы сандала и монои прихотливо смешивались в воздухе со сладкими запахами гардений и апельсиновых цветов.
Наша проводница, маленькая Техамана, разглядывала всех встречных женщин, но тщетно – Таимахи не было. Кого мы только не спрашивали о ней, никто даже имени такого не знал. Уходили драгоценные мгновенья последнего вечера, тоскливое нетерпенье возрастало…
Так мы рыскали целый час. И вот в неосвещенном месте под большими черными манговыми деревьями девочка вдруг остановилась. На земле, уткнув лицо в ладони, неподвижно сидела женщина. Казалось, она спит.
– Тера! (Вот она!) – воскликнула маленькая Техамана. Я наклонился над сидячей, чтобы получше ее разглядеть.
– Ты Таимаха? – с дрожью в голосе спросил, боясь, вдруг она скажет «нет».
– Да, – произнесла женщина, не пошевелившись.
– Таимаха, жена Руери?
– Да, – повторила она, подняв голову, – Таимаха, жена Руери, моряка с уснувшими глазами («мата моэ» – покойного).
– А я Лоти, брат Руери. Пойдем, поговорим.
– Ты его брат? – спросила она не без удивления, но так равнодушно, что я смутился.
И пожалел, что решил разгрести остывший пепел; ничего там нет, кроме пошлости и скуки…
Она все же встала и пошла за мной. Я взял за руки и Таимаху и Рараху и повел прочь от праздной толпы; там никто больше не интересовал меня…
XXXIX
ПРИЗНАНИЕ
Мы шли по темной пустынной тропинке. В тени густых деревьев еще слышней шум вечернего города. Таимаха внезапно остановилась и села на землю.
– Я устала, – сказала она в изнеможении, – Рараху, передай ему, пусть говорит здесь. Дальше я не пойду. Что, он и вправду его брат?
Тут меня пронзила мысль, которая никогда прежде не приходила в голову. Я спросил:
– У тебя не было детей от Руери?
Она немного поколебалась, но ответила очень твердо:
– Были. Двое.
После неожиданного признания мы надолго замолкли. Множество чувств, прежде неведомых, породило это признание – тоскливых, невыразимых…
Не передать щемящую странность этих минут. Очарование здешней природы, ее таинственная сила неподвластны бедным словам…
XL
Спустя час мы с Таимахой покидали Папеэте. Прощальный вечер на «Рендире» подходил к концу: моряки с веселыми компаниями девушек разбрелись по таитянским хижинам. Дух любовного томления, любовного вожделения витал над городом, как во время большого праздничного гулянья.
Но я был так потрясен, что позабыл даже свою Рараху. Она в одиночестве добралась до нашего милого домика и со слезами на глазах ждала меня там.
Мы же с Таимахой бродили по берегу моря под теплым тропическим дождем. Она не обращала внимания на промокшую тапу, белым шлейфом волочащуюся по сырому песку следом.
В полуночной тишине однозвучно шумел глухой прибой, бившийся вдалеке о коралловый риф. Под дождем шевелились гибкие пальмы: на горизонте над темно-синей плоскостью океана в неверном свете затуманенной луны едва проступали горные вершины острова Моореа.
Я любовался Таимахой: в тридцать лет она все еще была совершенной полинезийской красавицей. Черные волосы влажными прядями ниспадали на белое платье; в венке из роз и листьев пандануса она походила на богиню.
Я нарочно повел ее мимо обветшавшего дома в зарослях деревьев и лиан. Говорили, здесь когда-то жила она с моим братом.
– Ты узнаешь этот дом, Таимаха? – спросил я ее.
– Да, – впервые оживилась моя спутница. – Да, это дом Руери!
XLI
В этот довольно поздний час мы поспешали в провинцию Фаа: я упросил Таимаху показать мне своего младшего сына Атарио.
Не без усмешки отнеслась она к моей причуде, по таитянским понятиям необъяснимой.
В стране, где нет нищеты, а труд не нужен, где каждому есть место под солнцем, где джунгли всех кормят, дети растут свободными, как трава, там, где родители сочтут нужным их оставить. Здесь нет семейных связей, которые в цивилизованном мире за неимением других резонов поддерживают необходимость борьбы за существование.
Атарио, родившийся уже после отъезда Руери, жил в Фаа: его, по обычаю, усыновили дальние родственники матери.
А Таамари, старший сын, у которого лоб и глаза (те роэ, те мата рахи), по словам Таимахи, были совсем как у моего брата, воспитывался у бабушки на острове Моореа, виднеющемся на горизонте.
Не доходя до Фаа, в пальмовой роще мы увидели блеснувший огонек. Таимаха, взяв меня за руку, потянула по неприметной тропинке в глубь леса.
Несколько минут мы шли в кромешной темноте, пока не разглядели под огромными, мокрыми от дождя пальмами соломенный шалаш, а в нем двух старух, сидящих на корточках перед костерком из хвороста. Таимаха что-то сказала им. Старухи поднялись, чтобы получше меня разглядеть. Таимаха поднесла к моему лицу горящую головню, внимательно всматриваясь. Мы впервые увидели друг друга при свете.
Рассмотрев меня хорошенько, она печально улыбнулась. Конечно, она узнала во мне знакомые черты своего возлюбленного – чужеземцам всегда бросается в глаза самое отдаленное кровное сходство.
А я любовался ее большими черными глазами, прекрасным правильным профилем и блестящими зубами, казавшимися еще белее от медного цвета кожи.
