Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества - Бьёрн Ларссон

— Ты мог бы составить счастье женщины, — сказала она. — Ты не похож на других. Ласковый и нежный.

Она вытащила на поверхность мою руку.

— Никогда не встречала моряка с такими руками.

— Я тоже.

— Ты действительно моряк?

— Да, а кем мне ещё прикажешь быть?

— Мне и до тебя попадались моряки. Кое-кто ходил в море с отцом, с другими я познакомилась во Франции, куда он иногда берёт меня. Но у них руки были загрубелые, мозолистые, в шрамах. А у тебя… это чтобы лучше ласкать женщин? Ко мне ещё ни один мужчина не прикасался так, как ты.

Я был в недоумении. Что-что? Я как-то по-особому прикасался к ней, ласкал её? Но в памяти царила пустота. Очевидно, некоторое время я не владел собой, и от такого открытия по спине побежали мурашки. Разумеется, у меня были до неё женщины, даже много женщин (чем ещё заниматься морякам в порту), однако тех я просто-напросто брал — спереди, сзади, сверху или снизу, как придётся, без церемоний и вывертов, что до, что после… Откуда мне было научиться ласкать женщин? Я был опытный матрос, бывалый мореходец. Я хорошо шил паруса и сплеснивал тросы, вязал кнопы и другие узлы, но чтобы я имел особый подход к женщинам, такого мне слышать не доводилось.

Это и многое другое я попытался объяснить Элайзе, однако доходили ли до неё мои слова? Если честно, я скорее заговаривал ей зубы, не зная, что сказать.

— Я ещё не встречала такого, как ты, — призналась она, когда я умолк, — и не только в смысле рук.

Она взяла мою руку и положила её себе между ног. Я попробовал убрать руку из этого тёплого места (клянусь тем немногим, что для меня свято), но мурашки на спине мгновенно исчезли, и… да позволено мне будет так выразиться… случилось то, что должно было случиться. Джон Сильвер вовсе перестал работать головой и превратился в кусок воска, который начал таять в руках Элайзы, не оставляя после себя ничего, кроме наслаждения, если не сказать прямо-таки счастья. А в чем ещё может заключаться счастье для нашей братии?

Потом Элайза свернулась клубочком, и я всю ночь сжимал её в объятьях, как будто она была по меньшей мере Флинтовым сокровищем. Когда с восходом солнца она проснулась и, потянувшись, снова превратилась в женщину, я забыл про свои мурашки и громко воскликнул:

— Не будь я Джон Сильвер, если и мне когда-нибудь попадалась такая, как ты!

— Джон Сильвер — хорошее имя, — улыбнулась Элайза.

Я готов был проглотить язык. По недомыслию я не только отрезал себе путь к отступлению (меня ведь могли списать как погибшего)… я, и это было куда хуже, нежданно-негаданно отдался во власть другого человека.

Данн вернулся ближе к вечеру. Элайза кинулась ему на шею так, словно не видела его несколько лет или не надеялась снова с ним встретиться. Она что-то шепнула отцу на ухо, многозначительно посмотрев на меня, и выскользнула из его объятий.

Данн просиял.

— Я рад, что ты поправился, — сказал он.

— Это её заслуга, — признался я.

— Да уж, представляю, — не без лукавства и в то же время с пониманием заметил он.

Я удивлённо вгляделся в невинную рожицу Элайзы.

— Моя дочь — взрослая женщина, — продолжал Данн, — она сама принимает решения и отвечает за себя. Я мало что могу с этим поделать, даже если б у меня было такое желание.

— Его зовут Джон Сильвер, — сказала Элайза.

— Ах вот как… — обернулся к ней отец.

В голосе его зазвучали новые нотки, и теперь хозяин дома посмотрел на меня с сомнением, словно в нерешительности.

— Что-нибудь случилось? — забеспокоилась Элайза.

— Как посмотреть, — отозвался Данн.

— На что посмотреть? — спросил я.

— На то, кто ты такой и кем хочешь быть. Если ты хочешь до конца своих дней оставаться Джоном Сильвером, случилось не самое лучшее.

Данн не спускал с меня глаз.

— Из всего экипажа «Леди Марии» выжил один человек, — продолжал он. — Его зовут капитан Уилкинсон. Он утверждает, что судно затонуло из-за поднятого на борту мятежа. И что возглавлял мятеж некий Джон Сильвер.

Паршивый врун! Вот, значит, как он задумал спасти свою хреновую репутацию! Ради неё капитан решил отправить меня на виселицу — если это ему удастся и если я остался в живых. Или опорочить моё имя — если я погиб. И это он, который палец о палец не ударил, чтобы спасти мою драгоценную жизнь!

Вероятно, вид у меня в эту минуту был устрашающий, потому что Элайза с Данном отпрянули. Но вот Элайза сделала шаг вперёд и коснулась моей щеки. И тут во мне что-то прорвалось: я, который потом наводил на всех страх и ужас, разревелся, как последний сопляк. А что мне оставалось делать? Либо расплакаться, либо рвануться искать капитана Уилкинсона, чтобы собственными руками придушить его (переплюнув капитана Барлоу), за что меня уж точно отправят на виселицу.

Вместе со слезами пришла мысль о малыше Керуэне, который, стоя на юте, единственный смотрел за корму, пытаясь разглядеть, что сталось с Джоном Сильвером, который утверждал, что ему начхать на «Леди Марию» со всей командой и причиндалами, от киля до более не существовавших мачт, в том числе и на самого Керуэна.

— Чудовищная несправедливость! — воскликнул Данн. — Деспоты вроде Уилкинсона остаются жить, а матросы погибают! Отвратительнее этого Уилкинсона не сыскать ни в одном океане, чёрт бы его подрал!

Эта вспышка гнева привела меня в чувство.

— Ты знаешь Уилкинсона? — осведомился я.

— Кто ж его не знает? — вопросом на вопрос ответил он. — Все мореходцы наслышаны, что капитан Уилкинсон хуже самого дьявола, если б дьяволу взбрело в голову выйти в море. Впрочем, зачем это ему? — горько усмехнулся Данн. — Уилкинсон и иже с ним и так уже достаточно высоко подняли его знамя.

Данн обнял меня за плечи.

— Нам нужно кое-что обсудить. Прежде всего надо сварганить новую жизнь для Джона Сильвера, который, насколько я понимаю, позавчера испустил дух… во всяком случае, на ближайшее время.

Мы прошли в комнату и сели у камина. Данн попросил меня рассказать о себе, с начала и до конца, ведь теперь, когда я испустил дух, моя прежняя жизнь как бы закончилась. Я поведал ему всё, кроме чудесного проникновения сквозь гору, поскольку оно было слишком неправдоподобно.

— Ты плакал по Керуэну? — спросила Элайза, когда я завершил свой рассказ.

— Ещё чего? — отозвался я. — Кто-нибудь из моряков погибает в каждом плавании. Это, конечно, печально, но всех не нажалеешься.

— Можешь не оправдываться, — сказал Данн. — Как бы то ни было, несчастных случаев на сегодня довольно. Теперь надо решить вопрос с Джоном Сильвером.

— Он останется тут, — без колебаний заявила Элайза.