Операция «Гильгамеш» - Геннадий Тищенко

— Ну, так, — осторожно подтвердил Андрей.

— Потому и не могу я послать тебя вести… чуть ли не локальную войну где-нибудь в… — Павел Иванович резко прервался и уже несколько другим тоном продолжил, — ну, на Ближнем Востоке, к примеру…. Как будто там без нас проблем мало… — Широков махнул рукой и набрал код сейфа так, чтобы Андрей не видел, какие цифры совмещаются на барабанах замка. Затем он достал из сейфа гибкую непрозрачную папку и бросил ее на край стола.

— На меня, как ты понимаешь, тоже давят!.. — продолжил Широков. — Короче, читай здесь. Думай тоже здесь. Пока еще можешь отказаться… Тем более: у тебя отпуск на носу…

Андрей взял папку, в которой было пять страничек текста.

— Оптимальный вариант, если не откажешься, — все равно в отпуск, — Широков хитро прищурился и уточнил. — Якобы в отпуск… Пиши заявление прямо сейчас… И тогда — с завтрашнего дня ты… ну, как бы отпускник… Ты читай-читай!..

Вечер Андрей провел совсем не так, как планировал, въезжая в Москву. Даже телевизор не включал, хотя обычно смотрел вечерние новости. Он полулежал в потертом вельветовом кресле, перелистывая атлас мира.

Его сейчас интересовал Египет и то, что находится чуть северо-восточнее. На журнальном столике дожидались своей очереди книги по истории дипломатии, тайных войн и экономической географии Ближнего Востока.

Утром, когда переполненный информацией мозг не брало уже и снотворное, Андрей включил компьютер и почти до полудня просматривал по сети новейшую информацию о ближневосточном регионе…

Это занятие было прервано странным звонком.

— Штудируешь географию? — поинтересовался незнакомый мужской голос. — Ну, штудируй. Хотя это тебе не понадобится. Вряд ли ты, дорогой, доберёшься до Египта… — в телефонной трубке послышались гудки…

Некоторое время Андрей задумчиво смотрел на телефонный аппарат, затем швырнул на него трубку и начал собираться…

После обеда Марат Рябов докладывал Широкову добытую к этому времени информацию о Никите Гаврилиади:

— По профессии Никита — музыкант. Начинал карьеру в ресторанах Баку. Ресторанная жизнь вызывала зависть к образу жизни постоянных посетителей, и, естественно, захотелось такой же красивой жизни и себе. Чтоб не кланяться каждому за медный грош, а самому сорить деньгами, разъезжать в лимузинах с роскошными женщинами…

— Ты это… без лирики, — напомнил Рябову Широков.

— После того как отца посадили, мать Никиты вторично вышла замуж. За соплеменника, грека. Никита при получении паспорта взял фамилию отчима. В начале восьмидесятых он сколотил концертную бригаду и гастролировал с ней по необъятной Советской Державе…

— Настроение, смотрю, у тебя игривое, — заметил Широков. — Прямо-таки — Дюма-отец ты у нас!

— Так ведь немало наскрести удалось! — Рябов перебрал листочки с записями и продолжил. — После очередной попойки Никита простудился. На холодном камушке посидел… Короче, простудил сами понимаете какой орган…

— Импотентом что ли стал? — спросил Сергей.

— Ну, в общем, да… — Рябов перебрал разложенные перед ним листки. — И начались у Никиты постельные конфузы. Женщины теперь приносили не наслаждение, а озлобленность. И прослышал Никита, что за рубежом его болезнь лечат. Так появился у него интерес к медицине…

— Ты что, роман тут про Никиту декламировать собираешься? — спросил Широков Рябову.

— Закругляюсь, — сказал Рябов. — Во времена перестройки Никита осел в Грозном, но информации об этом периоде собрать не удалось. То есть, подозрения об его участии в некоторых громких делах имелись, но доказательств не было. Впрочем, могу поскрести…

— Не надо скрести, — сказал Широков. — Есть кому. Давай короче…

— На начало перестройки приходятся и первые упоминания о разработках под кодовым названием «Гильгамеш» — продолжил свой рассказ Рябов. — Этими разработками заинтересовался Легат, с которым тогда и Никита контактировал. Он в то время жил то в Москве, то у Черного моря…

— Ничего не понимаю, — прервал Рябова Широков. — На кого же Никита работает сейчас? На Костолома, или на Легата?

— Судя по всему, — в последнее время вновь переметнулся к Легату…

— Ай да Никита! — пробормотал Широков. — Выходит, он этим Гильгамешем уже лет двадцать интересуется?

— Выходит, так… — Рябов протянул Широкову листы бумаги, на которых была записана информация о бывшем музыканте… — Кстати, проект «Гильгамеш» курировали очень высокие инстанции. Достаточно вспомнить средний возраст членов тогдашнего Политбюро, чтобы понять их интерес к проблемам геронтологии…

— Ладно, закругляйся, сказитель ты наш, — Широков грустно усмехнулся. — Доживёшь до моих лет, тоже геронтологией заинтересуешься…

4. Таня

Вечером Андрей, сверив адрес, вошел в подъезд обычного московского дома. Поднявшись в лифте на третий этаж он глянул в записную книжку и позвонил в нужную дверь.

— Вам кого? — спросил из-за двери старушечий голос.

— Антонина Ивановна, извините, пожалуйста, за беспокойство… Когда-то, очень давно, я учился с Таней… В одной школе… Андреем меня зовут. Может быть, Таня рассказывала обо мне?..

— Андрей?.. — дверь приоткрылась на длину предохранительной цепочки, и в щель с подозрением глянула Танина мама, сухонькая старушка лет семидесяти.

— Еще раз извините, пожалуйста… Я долгое время не был в Москве… Вот… — Андрей показал Антонине Ивановне фотографию, на которой он был запечатлен вместе с Таней. — Она с вами проживает, или?.. Я её очень давно не видел. Лет двадцать …

Антонина Ивановна осмотрела Андрея, и некоторое время разглядывала фотографию. Затем, откинув цепочку, открыла дверь.

— Это же надо, столько лет!.. — проворчала она, впуская Андрея в квартиру.

— Я сейчас работаю в охранной фирме… — как-бы оправдываясь, сказал Андрей. — Впрочем, к делу это не относится… Я хотел бы видеть Таню…

— Проходите, Андрюша… — Антонина Ивановна вдруг смахнула слезу. — Значит вы ничего не знаете? Танечка мне много говорила о вас, но я представляла вас иначе — хрупким таким, беззащитным…

— Я тогда таким и был… — Андрей вновь протянул Антонине Ивановне фотографию. — Видите? Двадцать лет все-таки прошло…

— Не верится даже… — Антонина Ивановна ввела Андрея в бедно обставленную, но безукоризненно чистую комнатку.

Первое, что бросилось Андрею в глаза — фотографии Тани, — на стене, на трюмо, на комоде. На одной из фотографий она была запечатлена в купальнике, с аквалангом за спиной, в обнимку с сухопарым брюнетом лет тридцати пяти.