Заколдованный замок (сборник) - Эдгар По

28 июля. По-прежнему стоит хорошая погода. Бриг начал так крениться, что мы испугались, как бы он не перевернулся вверх дном, и приготовились к этому бедствию: привязали черепаху, кувшин с водой и две оставшиеся банки с маслинами как можно выше на наветренной стороне корпуса, ниже вант-путенсов. Весь день море оставалось очень спокойным, ветер почти не ощущался.

29 июля. Такая же погода. На раненой руке Августа появились первые признаки гангрены. Он жаловался на сонливость и постоянную жажду, но острой боли не чувствовал. Мы ничем не могли ему помочь. Единственное, что мы могли делать, — это смазывать раны уксусом из маслин, но от этого лучше ему, по-видимому, не становилось. Стараясь хоть как-то облегчить ему жизнь, мы утроили его порцию воды.

30 июля. Необычайно жаркий день. Все утро вокруг брига кружила гигантская акула. Мы несколько раз попытались поймать ее веревкой с петлей, но безуспешно. Августу стало намного хуже, от отсутствия должного лечения он страдал не меньше, чем от самих ран. Он умолял избавить его от мучений, желая одного — смерти. Вечером доели последние маслины; вода в кувшине настолько испортилась, что пить ее без добавления вина было невозможно. Решили утром убить черепаху.

31 июля. После беспокойной, утомительной из-за положения брига ночи убили и вскрыли черепаху. Она оказалась намного меньше, чем мы ожидали, хоть и в хорошем состоянии. Всего мяса набралось не больше десяти фунтов. Чтобы сохранить его как можно дольше, мы мелко нарезали и наполнили им три оставшиеся банки из-под маслин и винную бутылку. Таким образом удалось отложить три фунта черепашьего мяса, и мы условились не прикасаться к нему, пока не доедим остальное. Решили ограничить себя четырьмя унциями мяса в день — так наших запасов хватило бы на тринадцать дней. На закате прошел короткий дождь с сильной грозой, но он продолжался недолго, так что нам удалось собрать всего около половины пинты воды. Воду эту, по общему согласию, мы отдали Августу, который уже, казалось, был на последнем издыхании. Пил он прямо из покрывала (во время дождя мы положили его под ним, чтобы вода текла ему прямо в рот), потому что у нас теперь не осталось посуды для хранения воды. Разве что можно было вылить вино из оплетенной бутыли или застоявшуюся воду из кувшина, и мы бы это непременно сделали, продлись дождь еще.

Вода, кажется, почти не помогла Августу. Рука его совершенно почернела от запястья до плеча, а ступни на ощупь были холодными как лед. В любую секунду он мог испустить дух. Мой друг страшно отощал. Если ко времени отплытия из Нантакета в нем было добрых сто двадцать семь фунтов, то теперь он весил сорок, самое большее пятьдесят фунтов. Глаза его запали, так что их почти не было видно, обвисшая кожа на щеках мешала жевать, и даже глотать жидкость ему удавалось с большим трудом.

1 августа. Все та же спокойная погода и нестерпимо жаркое солнце. Мы очень страдали от жажды, вода в кувшине совершенно протухла и кишела паразитами. Тем не менее мы заставили себя сделать по глотку, перемешав ее с вином, но это лишь немного утолило жажду. Купание в море приносило большее облегчение, но предаваться этому занятию часто мы не могли из-за постоянного присутствия акул. Стало понятно, что Августа не спасти, он умирал в мучениях, и мы ничем не могли ему помочь. Примерно в полдень он скончался в страшных судорогах, не проронив ни слова за последние несколько часов. Его смерть наполнила нас самыми мрачными предчувствиями и повергла в такое угнетенное состояние, что мы весь день просидели неподвижно возле трупа, обращаясь друг к другу шепотом. Лишь после того, как стемнело, мы нашли в себе силы подняться и выбросить тело за борт. К тому времени оно обезобразилось и разложилось настолько, что, когда Питерс попытался поднять его, от него оторвалась нога. Когда тело скользнуло по борту в воду, его фосфорическое свечение озарило семь или восемь акул, которые накинулись на добычу и стали с таким шумом терзать плоть, что клацанье их ужасных зубов, должно быть, разносилось на милю. Этот жуткий звук заставил нас съежиться и в страхе отступить от борта.

2 августа. Все та же изнуряющая безветренная и жаркая погода. Утро мы встретили в полном упадке сил и истощении. Вода в кувшине испортилась окончательно, она превратилась в густую студенистую массу с извивающимися отвратительного вида червями. Мы выплеснули ее, а кувшин хорошо вымыли в море, после чего налили в нее немного уксуса из бутылок с маринованным черепашьим мясом. Жажда сделалась невыносимой. Напрасно мы пытались утолить ее вином — оно только подлило масла в огонь и сильно опьянило нас. Потом мы попытались облегчить страдания, смешав вино с морской водой, что вызвало сильнейшую рвоту, и больше мы этого не делали. Напрасно весь день мы ждали возможности окунуться в море — бриг теперь был со всех сторон окружен акулами, несомненно, такими же кровожадными, как те, что вчера вечером сожрали тело нашего друга и теперь ждали продолжения пиршества. Это обстоятельство очень расстроило нас и исполнило самых тягостных и печальных мыслей. Купание давало нам необычайное облегчение, и лишиться этой отрады, да еще из-за столь чудовищных обстоятельств, было невыносимо. К тому же мы постоянно испытывали страх, потому что стоило поскользнуться, сделать одно неосторожное движение, и можно было угодить в пасть этим ненасытным рыбам, которые, подплывая с подветренной стороны, то и дело бросались на нас из воды. Ни крики, ни другие попытки их отпугнуть не действовали. Даже когда Питерсу однажды удалось самую крупную из них ударить топором и нанести серьезную рану, та и не подумала оставить нас в покое. На закате по небу прошла туча, но, к нашему величайшему разочарованию, дождь так и не пошел. Из-за этого и из-за страха перед акулами той ночью мы так и не смогли заснуть. Вряд ли можно вообразить страдания, которые мы тогда испытывали.

3 августа. Ни малейшей надежды на спасение; бриг уже накренился так сильно, что на палубе невозможно стоять. Занимались тем, что закрепляли вино и банки с черепашьим мясом, чтобы не потерять их, даже если судно перевернется окончательно. С вант-путенсов сняли две свайки и топором вбили их в борт на наветренной стороне в паре футов над водой, совсем недалеко от киля, так как бриг почти лежал на боку. К ним привязали нашу провизию — здесь она находилась в большей безопасности, чем под вант-путенсами, где хранилась раньше. Весь день изнывали от жажды, купаться было невозможно из-за акул, которые не покидали нас ни на мгновение. Заснуть не смогли.

4 августа. Незадолго до рассвета заметили, что судно переворачивается, и вскочили на ноги. Поначалу движение было медленным и плавным, и нам без труда удалось вскарабкаться на борт с наветренной стороны — пригодились веревки, которые мы на всякий случай привязали к вбитым для хранения провизии свайкам. Но мы неправильно рассчитали ускорение при переворачивании судна; движение корпуса стало настолько быстрым, что мы уже не успевали перемещаться с такой же скоростью; в считаные секунды нас с силой швырнуло в море, и мы погрузились на несколько саженей под воду, оказавшись под огромным корпусом брига.

В воде мне пришлось отпустить веревку; обнаружив, что нахожусь под судном, почти лишенный сил, я даже не пытался бороться за жизнь и приготовился к смерти. Однако и тут силы природы обманули меня, потому что я не учел естественный возвратный поворот опрокидывающегося судна. Направленный вверх водоворот, вызванный частичным поворотом судна в другую сторону, выбросил меня на поверхность воды с еще большей скоростью, чем я в нее погрузился. Вынырнул я ярдах в двадцати от «Косатки», которая лежала килем вверх и бешено раскачивалась из стороны в сторону, а бурлящая вода образовывала огромные водовороты. Питерса я не увидел, рядом со мной плавала лишь пустая бочка для ворвани и разные мелкие предметы с судна.

Больше всего меня испугала возможность нападения акул, которые, я знал, находились неподалеку. Чтобы отпугнуть их, я, поплыв к кораблю, стал изо всех сил молотить по воде руками и ногами, поднимая пену. Не сомневаюсь, что своим спасением я обязан именно этому простому приему, поскольку перед самым переворотом брига в море вокруг него собралось столько этих тварей, что я за время своего перемещения по воде даже натолкнулся на нескольких. Каким-то чудом мне удалось доплыть до борта судна в безопасности, правда, мне это стоило стольких сил, что я бы ни за что не смог подняться на него, если бы не помощь Питерса, который, к моей великой радости, показался (он забрался по килю с противоположной стороны) и бросил мне конец веревки, одной из тех, что мы привязали к свайкам.

Едва мы спаслись от одной опасности, наше внимание привлекла ужасная неотвратимость другой — полного отсутствия еды. Все наши запасы, несмотря на приготовления, смыло за борт, и, не видя даже малейшего шанса раздобыть еще, мы оба дали волю отчаянию, зарыдали как дети, даже не пытаясь утешить друг друга. Такую слабость трудно представить, и тем, кто никогда не попадал в подобное положение, она покажется неестественной, но нельзя забывать, что череда лишений и страхов подточила наш разум настолько, что в то время нас вряд ли можно было считать разумными существами. Впоследствии, подвергаясь опасностям не меньшим, если не большим, я с достоинством переносил все удары судьбы, а Питерс, как будет видно, явил стоическое и философское отношение к жизни, почти столь же невероятное, как его нынешние детские бездеятельность и слабоумие — вот что значит состояние духа.