Запятнанный Даль (Сборник статей) - Семен Резник

Что касается высочайшего указа 1817 года, который, по мнению А. Панченко, боялся нарушить Даль, то этот указ относился к следственным и судебным ведомствам. Им запрещалось возбуждать против евреев дела об убийствах христианских младенцев на основе одних предрассудков, а не обычных судебных улик. Никаких данных о том, что этот указ нашел отражение в Цензурных уставах, нет. Да и в самой уголовной практике он нарушался. Велижское дело, как знает Панченко, возникло в 1823 году, то есть еще при жизни Александра I, и затем тянулось 12 лет. А в 1853 году стало раскручиваться аналогичное дело в Саратове, которое позднее — уже в либеральные времена Александра II — окончилось обвинительным приговором. Несмотря на веские доказательства невиновности подсудимых, государь приговор утвердил. Он же из своих средств финансировал издание Словаря Даля, полагая его важным общенациональным делом. Как видим, то, что в Словаре нет намеков на еврейские ритуальные убийства, никак не может быть увязано с трепетом перед начальством.

За все это Панченко очень сердит на Владимира Ивановича. В сноске 102 к его статье читаем:

«Вообще говоря, мне не очень ясно, почему Даль, бывший, без сомнения, чрезвычайно трудолюбивым лексикографом, вполне профессиональным хирургом, усердным государственным чиновником, посредственным этнографом и заурядным литератором, а также пропагандистом гомеопатии и спиритизма, может фигурировать в качестве авторитета по каким бы то ни было вопросам истории и культуры за исключением русской лексикографии, диалектологии и паремиологии XIX в.». (110)

Так характеризуется крупный естествоиспытатель, один из учредителей Российского географического общества, избранный в Академию наук по физико-математическому отделению за естественно-научные труды и только позднее переведенный в отделение русского языка и словесности. Проза Казака Луганского может не нравиться, но назвать «заурядным литератором» писателя, чьи произведения отличались необычайным богатством лексики, сверкали россыпями народной мудрости, пословиц, поговорок, речений, — можно лишь в очень большой запальчивости. И этнографом Даль был отнюдь не посредственным: его Словарь и сборник пословиц, как и его «заурядная» проза содержат огромный запас знаний о народном быте и нравах, тем более ценных, что многие из них давно исчезли. Попрекать Даля тем, что он выступал в защиту гомеопатии, не исторично. В те времена, когда чуть ли не основным арсеналом медицины были пиявки и кровопускания, привлечь внимание общества к альтернативным методам лечения было отнюдь не вредно. Увлечение спиритизмом — это, конечно, чудачество, но спиритизмом увлекались многие выдающиеся люди, в числе других великий химик А.М. Бутлеров.

Даль был одним из самых образованных и деятельных людей своего времени, его вклад в культуру огромен и многогранен, это знаковая фигура, потому год 2001-й ЮНЕСКО объявило международным годом Даля — в связи с 200-летием со дня его рождения.

Что же касается еврейских ритуальных убийств, то по этой части Даль не был авторитетом — в этом я полностью согласен с Панченко. Добавлю только, что Даль на это не претендовал. Не его вина, что посмертно его сделали и продолжают делать таким авторитетом, чему и Панченко поспособствовал.

Поспособствовал, конечно, не по злой воле, а доверившись свидетельству Мельникова-Печерского, на которого ссылался в докладе 2005 года, и теперь ссылается снова. Приведя цитату из его очерка о Дале, Панченко комментирует:

«Итак, по утверждению Мельникова, и «Розыскание…», и записки о скопцах принадлежат перу Даля. В общем-то, у нас нет особых оснований не верить Мельникову, хорошо знавшему Даля и, вероятно, исходившему из собственных слов последнего. В отношении первого варианта «Исследования о скопческой ереси» авторство Даля обычно не оспаривается, тем более что оно подтверждается косвенными данными. Почему в таком случае мы должны доверять Мельникову в одном случае и отказывать ему в доверии в другом?» (99)

Ответ на этот вопрос дан в моей работе «Запятнанный Даль», но Панченко предпочел этого не заметить. Впрочем, не заметил он и того, что сам написал чуть раньше, ибо если в «Розыскание» вошли текстымногих авторов, то свидетельство Мельникова ошибочно.

Остановимся на свидетельстве Мельникова чуть дольше.

То, что он пишет об исследовании Даля о скопцах, в основном подтверждается другими источниками, а то, что он пишет о якобы (якобы!) принадлежавшей Далю роботе о ритуальных еврейских убийствах, — не подтверждается. Не случайна поговорка «врет как очевидец». В любой нормальном (то есть состязательном) суде показания свидетеля сопоставляются с обстоятельствами дела, с вещественными доказательствами, с показаниями других свидетелей, проходят через горнило перекрестного допроса.

Я полагаю, что суд истории должен быть не менее строгим. Если бы была возможность допросить П.И. Мельникова, я задал бы ему вопрос:

— Вы написали: «По поводу возникших в западных губерниях дел [Далем] написано исследование об употреблении евреями христианской крови». Не можете ли сказать, какие дела об употреблении евреями крови, и в каких именно губерниях возникали между 1841 годом, когда Даль поступил на работу в Министерство внутренних дел, и 1844 годом, когда это сочинение было завершено?

На этот вопрос Мельников не смог бы ответить, потому что таких дел тогда не возникало.

— Чем же, в таком случае, было вызвано решение именно в это время приступить к изучению такого вопроса в министерстве внутренних дел?

На это Мельников должен был бы признать, что повода тогда не было.

Более того, как раз в то время у российских властей было очень серьезное основание НЕ заниматься подобными изысканиями. Не далее как в 1840-м году на весь мир прогремело печально знаменитое Дамасское дело о ритуальном убийстве, когда в Дамаске исчез католический священник Фома (Томас) вместе со своим слугой Ибрагимом, в связи с чем было схвачено несколько местных евреев, которых обвинили в ритуальном убийстве. Их подвергли зверским истязаниям; четверо под пытками умерли, один избежал смерти, приняв мусульманство, другие «признались» в том, что от них требовали. Дело это включено в «Розыскание» под номером 132, упоминается, что «теперь в Европе утверждают, что сознание их было вынужденное и ложное», но ни слова не сказано о том, что российские власти полностью разделяли мнение «Европы». 31 августа 1840 года министр иностранных дел граф Несельроде писал российскому посланнику в Лондоне барону Брунову для передачи британским властям: «императорское правительство… искренно разделяет единогласное и живое сочувствие, возбуждаемое в Англии участью этих несчастных евреев, подчиненных египетскому господству».[96]

Согласитесь, трудно представить, чтобы буквально через несколько месяцев после этого письма, не имея никого внешнего повода, российские власти изменили свою позицию на 180 градусов!

Между тем, повод для «Розыскания» был, но он явился шестью годами раньше, в 1835-м, когда завершилось грандиозное судопроизводство по Велижкому делу, ничуть не менее одиозному, чем Дамасское. (Город Велиж относился к Витебской губернии, теперь он в Смоленской области).

Государственный Совет единогласно постановил обвинительный приговор генерал-губернатора князя Н.Н. Хованского отменить, всех евреев (более сорока) признать невиновными и из-под стражи освободить, а трех «доказчиц», которые под давлением следствия оговорили евреев и самых себя, сослать в Сибирь за ложные показания, а не за те кровавые преступления, в которых они «признались». Николай I приговор утвердил, но остался недоволен: за ходом дела он самолично следил много лет и к докладам князя Хованского относился с доверием.

Наиболее сильное раздражение вызвала у царя позиция адмирала Н.С. Мордвинова. Его заключение по Велижскому делу легло в основу решения Государственного Совета. Но оправдательного приговора ему казалось мало. Он еще настаивал на том, что освобожденных из-под стражи евреев следует на восемь лет освободить от налогов. Ибо, по его словам, «если правительство имеет право и власть наказывать виновных, то ему взаимно предлежит и обязанность вознаграждать безвинно пострадавших, без чего не будет и правосудия».[97] Когда это требование Государственный Совет отклонил, Мордвинов подал Особое мнение государю.

В связи этим государь в своей резолюции написал, что хотя он согласен, что евреев следует освободить из-за недоказанности вины, но «внутреннего убеждения, чтобы убийство евреями произведено не было» он не имеет и иметь не может. Он написал далее, что «между евреев существуют вероятно изуверы или раскольники, которые христианскую кровь считают нужною для своих обрядов, — сие тем более возможным казаться может, что к несчастью и среди нас христиан, существуют иногда такие секты, которые не менее ужасны и непонятны».[98]